Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты

— Совершенно очевидно, что стучал мистер Фентон, — сказала Кристина-Альберта.

— Совершенно очевидно, что его присутствие было необходимо для стуков, — поправил мистер Примби. — Сам того не сознавая, он был Медьюмом.

Наступила пауза.

— Ну, так рассказывай дальше, — сказала Кристина-Альберта.

— На следующий вечер опять лило, а так как его запасная деталь еще не прибыла, мистер Фентон мог снова к нам присоединиться. Он сначала возражал, потому что, сказал он, родители у него ревностные баптисты, а это смахивает на некромантию, которую Библия запрещает. Но я его разубедил. И на этот раз буквы составили примечательнейшую весть. А именно: «ПРОБУДИСЬ, САРГОН! ВОССТАНЬ, ИЛИ ВОВЕКИ ОСТАНЬСЯ ПАДШИМ!»

С самого начала у меня было чувство, что эти вести про Саргона имеют какое-то отношение ко мне. А тут во мне возникло глубокое убеждение. Я спросил: «Саргон здесь присутствует?» — «Да». Я знал, что ответ будет таким. «Это кто-то в кругу?» — «Да». «Вот этот джентльмен?» — я указал на мистера Хоклби. Очень громкое «Нет». «Это я?» — «Да».

Мистер Хоклби, я заметил, выглядел раздосадованным — словно думал, что это он должен быть Саргоном.

Тут молодой мистер Фентон внезапно вскочил на ноги. «О, я больше не могу этого выносить, — сказал он. — Я ничего не соображаю. Я уверен, что это вредно». Он прошел через комнату и внезапно опустился в кресло, и его руки свесились с подлокотников — одно из тех больших кресел, обтянутых кретоном. Мы все встревожились, но что до меня, я был как в тумане — подумать только, что этот Саргон — я, и что меня так открыто призывают начать действовать. Я еще полностью не понял все, что это означало для меня, но осознал, что означать это должно очень многое.

— Но что, по-твоему, это означало? — спросила Кристина-Альберта резко, и ее недоуменный взгляд обшарил его профиль. Его синие глаза были устремлены в неизмеримую даль за холмами, созерцая неведомые вещи, необыкновенные вещи, сказочные империи, потаенные города, мистические обряды, и он сдвинул брови, стараясь не потерять нить своего рассказа.

— Все в свое время, — сказал мистер Примби. — Позволь мне излагать по-своему. По-моему, я рассказывал тебе, как молодой мистер Фентон сказал, что чувствует себя как-то странно, будто на него что-то давит. К счастью, миссис Хоклби знала, что надо делать в подобной ситуации. Она и прежде сталкивалась с подобным. «Не противьтесь, — сказала она. — Расслабьтесь. Откиньтесь на спинку. Если хотите спокойно полежать, лежите. Если хотите что-то сказать, скажите. Дайте влиянию действовать». Она обернулась ко мне и прошептала «транс!».

«Что такое транс? — сказал мистер Фентон. Так прямо и спросил: — Что такое транс?»

Она начала двигать ладоням и перед его лицом. По-моему, это называется «делать пассы». Он закрыл глаза с каким-то вздохом, его голова склонилась ему на плечо. Мы все в ожидании сидели вокруг, и вскоре он начал бормотать. Сперва чистый вздор, «Уиджья, Вуиджья, Буиджья» — слова вроде этих. А потом более четко: «Уиджья, Мудрец, слуга Саргона. Уиджья приходит служить Саргону. Пробудить его». А потом понес чистый вздор. «Почему мышь, раз она кружится», — прошептал он собственным голосом. А затем: «Эта чертова запасная деталь!»

Миссис Хоклби сказала, что это очень типично для таких трансов, и тогда мистер Хоклби взял блокнот и карандаш, чтобы записывать, что будет сказано дальше.

И вскоре мистер Фентон опять заговорил, но только не своим голосом, а хриплым таким шепотом, совсем другим, чем его обычный голос. Голос был этого Уиджьи, это говорил Уиджья — Уиджья им управлял. С легким акцентом. Шумерийским, думается мне.

Ну, а говорил он поразительные вещи. Полагаю, этот Уиджья хотел обеспечить себе мое внимание, убедив меня, что ему известны вещи, сугубо интимные вещи, которых никто, кроме меня, знать не может. И в то же время он не хотел, чтобы остальные понимали, о чем он говорит. Как именно? Что я помню? Мистер Хоклби много записывал, но у меня пока не было времени снять копию. «Дитя моря и пустыни, — сказал он. — Синие воды и песок пустынь». Такая ли уж натяжка уловить тут указание на Шерингем? «Каскады и множество вод. И нечто подобное колесу на голубом щите». Это позагадочнее. Но «каскады и множество вод» привели мне на память наши большие стиральные машины. А помнишь свастику на наших голубых фургонах, Кристина-Альберта? Разве она странно не перекликается с колесом на голубом щите? Викинги называли свастику огненным колесом. «Войска с колышущимися под ветром белыми одеяниями, длинными протянутыми линиями — войска, доставляющие победу». Опять-таки странно. Приводит на память войска, но и — не сочти меня смешным — сушильню и фургоны для доставки.

— Ты уверен, что фразы были именно такие?

— Мистер Хоклби записал их. Если я запомнил не совсем точно, ты сможешь проверить по его записям.

— Свастика могла быть совпадением, — сказала Кристина-Альберта. — Или ты нарисовал ее на полях газеты. Ты ведь часто ее рисуешь. А он подсмотрел.

— Голубого фона это не объясняет. А он особенно подчеркнул голубой фон. И другие вещи, известные только мне и твоей дорогой маме. Рассказать тебе о них я не могу, не рассказав всего. И всякие мелочи, известные только мне. Фамилию моего покойного деда в Диссе. Суббот была его фамилия. Иногда бывает трудно доказывать, хотя сам ты совершенно уверен. И все это вперемешку с отрывочными фразами о великом городе, и двух дочерях Западного Владыки, и о Мудреце. И еще он называл меня Валтасаром. Валтасар словно то исчезал из его мыслей, то снова появлялся. «Явись вновь в мир, впавший в хаос». Примечательные слова. И еще: «Берегись женщин, они забирают скипетр из рук царя. Но знают ли они, как править? Спроси Тутанхамона. Спроси развалины в пустыне».

— Ха! — сказала Кристина-Альберта. — Как будто женщинам когда-нибудь давали шанс!

— Ну, во всяком случае, мистер Хоклби это записал… И по-моему, это тоже применимо ко мне: ведь из-за моей великой привязанности к твоей матери я позволил бесплодно ускользнуть стольким годам моей жизни… Он еще много что сказал, Кристина-Альберта, исполненного такого же скрытого смысла. Но я рассказал достаточно, чтобы ты получила представление, что произошло. В конце концов мистер Фентон пришел в себя совершенно неожиданно — гораздо внезапнее, чем это обычно бывает, сказала миссис Хоклби. Он выпрямился в кресле, зевнул и протер глаза. «О Господи! — сказал он, — какая же это чепуха! Ну, я пошел спать».

Мы спросили, не чувствует ли он себе измученным. Он сказал, что да, чувствует. «По горло сыт», — так он выразился. Мы спросили его, относится ли и это к вести. «Какой вести?» — сказал он. Ну, просто ничего не помнил о сообщении. «Я что-то говорил? — спросил он. — Это не годится. И что же я говорил? Надеюсь, ничего лишнего. А если да, то приношу свои извинения. Нет, больше я ничем таким не занимаюсь».

Миссис Хоклби сказала ему, что еще никогда никого не встречала с таким спиритуалистическим даром. А он сказал, что ему жаль это слышать. Она сказала, что его долг перед самим собой развивать столь редкий и необычный дар, но он сказал, что это не понравится его родителям. Дождь прекратился, и он сказал, что пойдет перед сном прогуляться. С начала и до конца он вел себя очень просто и естественно. И словно бы против желания. И вид у него правда был очень усталый.

— И он ни разу не засмеялся? — спросила Кристина-Альберта.

— С какой стати? Он словно побаивался того, что передавал. А на следующий день прислали запасную деталь. Миссис Хоклби всячески пыталась уговорить его задержаться еще на день и продолжить свое Общение, но он не пожелал. А только расспрашивал про паром в Тилбери и о часах прилива. И даже не сообщил нам ни своего имени, ни адреса. А когда я заговорил о том, чтобы отослать записи мистера Хоклби в «Оккультревью», он вдруг прямо-таки перепугался. Сказал, что, если его фамилия будет упомянута в связи с ними, это серьезно поссорит его с родителями. Он даже не разрешил нам поставить «мистер Ф. из Кембриджа». «Поставьте какую-нибудь непохожую фамилию, — сказал он, — совсем непохожую. Поставьте какую хотите, только чтобы она не указывала на меня. Ну, например, мистер Путтник из Лондона. Или любую в том же роде».

Конечно, нам оставалось только согласиться.

— И это вся твоя весть, папочка?

— Только самое начало. Потому что я начал вспоминать. Я начал вспоминать все больше и больше.

— Вспоминать?

— Всякое из моих других жизней. Этот молодой мистер Фентон был, так сказать, лишь первой прорехой в завесе забвения, отделявшей эту жизнь от всех моих предыдущих существований. А теперь она порвана и рассечена, так что я способен заглядывать за нее в десятке точек. Теперь я начинаю понимать, чем я был на самом деле и чем я могу быть на самом деле… Знаешь, Кристина-Альберта, я никогда по-настоящему не верил, что я — это действительно я, даже школьником. И вот, что интересно: теперь я знаю и ясно понимаю, что я кто-то другой. И всегда был кем-то другим.