Алексей Слаповский - Оно
— Не все. Операции делают, — сказала Александра.
— Не у нас! — закричал Мадзилович. — А если у нас, то подпольно и за большие деньги! И главное — ты куда торопишься вообще? Может, у тебя задержка развития? Может, все еще встанет на свои места? Может, ты завтра проснешься и почувствуешь, что сама себе внушила эту ерунду? А? Что это ты сдаешься сразу? Ты обо мне подумай: родил дочь, воспитывал дочь, а она говорит: здравствуй, папа, я твой сын! Какой ты мужчина, ты подумай! У тебя и голос женский, и грудь даже есть!
Насчет груди Мадзилович преувеличил. Впрочем, может и была, но рубашка Александры мешковато топорщилась, не позволяя ничего разглядеть (да Валько и не разглядывало).
Александра не стала спорить, махнула рукой и потащила из пачки новую сигарету. Видимо, все было сто раз переговорено.
— Ладно, мы не об этом вообше-то, — сказал Мадзилович. — Нам работу бы какую-нибудь. Желательно, чтобы рядом был свой человек. Который знает, но никому не рассказывает. Мы ведь только вам доверились. Поскольку вам это знакомо. Кстати, кроме меня и Александры — никто, клянусь! Так что... Поможете? В идеале она была бы вашей секретаршей. У вас же есть секретарша, вы как-то обмолвились.
— Есть.
— Ну — вот!
— У нее маленькая зарплата.
— Да хоть какая! Хоть — сколько там? — сто, сто десять? Ее сто десять, да мои сто семьдесят — двести восемьдесят, это ведь уже можно жить, понимаете? А то ведь задыхаемся, иногда, извините за натурализм, куска хлеба в доме нет!
— Бутылки нет, — уточнила Александра, усмехнувшись.
— Ну-ну! Сама лакаешь, как мужик!
Мадзилович осекся: опять затронута нежелательная тема. Дочка может ехидно ответить: так мужик и есть. И поспешил свернуть опять на свое:
— Поможете, Валентин? Сумеете?
Валько размышляло. Оно понимало: не сразу, не сразу решился Мадзилович на это. Ходил к нему, разговоры разговаривал. Присматривался. А главное: с основательностью неосновательного человека копил в себе по крупицам решимость совершить подлость. Ведь очевидна подоплека, ясно, что этот безвольный пьяница, чернорабочий медицины, готов ради дочери на все. Откажет ему сейчас Валько, а он: «Извините, тогда вынужден буду доставить вам неприятности». Возможно, даже и не произнесет это вслух, но даст каким-то образом понять.
— Есть много хороших мест, — сказало Валько. — Почему именно ко мне под бок?
У Мадзиловича был готов ответ:
— Потому что, когда кругом чужие люди, она не может. Она все время боится. Что разоблачат. Что как-то себя выдаст. Начинает нервничать. Приходит домой и закатывает истерики. Думаете, мы не пробовали трудоустроиться? Пробовали — не раз! И вы поймите, это же не навсегда. Ей бы хотя бы полгода продержаться, попривыкнуть, а потом она сама. Ведь так, Саша?
Саша кашлянула и сказала:
— Да так, наверно. В самом деле... Если вам нетрудно, — она впервые посмотрела на Валько прямо, в глаза. С надеждой. С тем выражением упования на мужчину, которое свойственно только женщинам. Может, и правда, ее судьба исправима?
Валько впервые видело человека, похожего на него. Пусть отдаленно похожего: случай Александры понятнее, это чаще встречается, Валько знало об этом. Но вместо интереса или соболезнующего любопытства чувствовало отторжение. В его жизни все было ясно: вокруг есть мужчины и есть женщины, в центре — оно. А теперь предлагают рядом поместить еще одно оно. Неприятно. Но тут Валько, привыкшее думать не только эгоистично, но и общественно, по-комсомольски (как человек одной нации, долго живущий в другой, привыкает не только говорить, но и думать на чужом языке), устыдилось своих мыслей. В конце концов, неважно, мужчина или женщина перед тобой. Человек. Товарищ. Ему нужна помощь. И ты можешь помочь, потому что твоя секретарша через два месяца собирается в декретный отпуск.
И Валько сказало об этом. Можно попробовать. Только, конечно, Александре надо себя в порядок привести: прическу изменить, не пренебрегать помадой и тушью, одеваться желательно в юбку темного цвета и блузку светлого, так принято. Маникюр тоже не помешает.
— Еще чего! А как я на гитаре играть буду? — спросила Александра.
Отец возмущенно посмотрел на нее, она пожала плечами: ладно...
Прощаясь, Мадзилович усердно благодарил, а Александра смотрела почти доброжелательно.
— Можно загляну как-нибудь? — спросила она.
— Пожалуйста.
— Она вам свои песни споет! — обрадовался Мадзилович. — Отличные песни, оригинальные, я сам на аккордеоне играл когда-то, разбираюсь! Значит, примерно через два месяц?
— Да.
30.
Бедная Люся терпеливо ждала, когда у Валько пройдут последствия загадочной операции. Однажды принесла целую сумку дефицитных продуктов, заметив, что у Валько, в отличие от многих других номенклатурных работников, пустовато в холодильнике. Валько отругало ее и заявило, что не будет жрать бутерброды с импортным маслом, сыром и красной икрой, запивая дефицитным кофе (впрочем, кофе оно не пило), в то время, когда весь народ фактически голодает и давится в очередях за серыми макаронами, спичками и хозяйственным мылом! Люся заплакала и попросила прощения.
Стала заходить в гости Александра с гитарой в матерчатом грязном чехле. Рассупонивала чехол, просила налить чаю (покрепче, почти одной заварки), всовывала в рот сигаретку и начинала петь что-нибудь свежесочиненное. У нее был в это время бурный прилив творческой энергии, вполне объяснимый: появился слушатель. Всегда ведь хочется что-то делать, когда есть кому показать сделанное.
Валько удивлялось: эта девушка, осознающая себя мужчиной, пела сугубо по-женски — страдательно, с легким надрывом. Большинство бардовских песен, которые Валько знало, были иными. (Оно не только их знало, оно увлекалось их меланхолической тональностью, имело много записей. Салыкин, когда оно угощало его чем-то новым, плевался и ругался. Салыкин вообще, хоть и сам занимался чем-то подобным, открещивался от бардятины, как он ее называл, и принципиально не ездил на Грушинский фестиваль. "У них же, ты обрати внимание, — кричал он, — песни на девяносто процентов какие-то бесполые! Сели в кружок у костра по-пионерски, все братья — сестры, и начинают нудеть — милая моя, солнышко лесное, поставь «милый» — ничего не изменится, а в большинстве, я анализировал, серьезно говорю, филологически анализировал, в большинстве текстов вообще безличность — солнце встало, лес шумит, трамваи стучат, на душе печаль, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, мы вообще сплошное — и всё какими-то травянистыми голосами, и мелодии-то тоже — как водоросли!)
Странно было видеть, как Александра, по-женски горюнясь, изгибая губы и прищуривая с извечно женской печальной кокетливостью глаза, поет:
Я на тебе, милый, поставила крест.Я уезжаю из проклятых мест.Но вновь возвращаюсь к той сотой версте,где ты был под крестом. Но ты на кресте!
Закончив же, кхекает, как грузчик, сбросивший мешок на землю, опрокидывает лихим пацанским движеньем стопарик, берет сигаретку по мужичьи, большим и указательным пальцем (словно по привычке прятать в ладони от ветра) и рассказывает какой-нибудь новый анекдот, похабный и сальный.
И все бы хорошо, если бы Александра не принималась время от времени расспрашивать, что чувствует Валько, будучи бесполым.
— Ничего не чувствую, — кратко отвечало Валько.
— В самом деле? То есть совсем не хочется? А у тебя есть чем?
— Отстань.
— А у меня вот есть, но оно мне не надо. Дичь полная, правда? Главное, я пробовал ведь. (Александра при Валько позволяла себе роскошь: говорила о себе в мужском роде. И Валько просила его так же называть). Три раза. Нет, четыре. Нет, один раз по пьяни, не в счет. Да и те три раза не в счет. Потому что, я же говорю, дичь: будто тебя, мужика, мужик е... А я ведь не извращенец, я не гомосексуалист.
— То есть тебе самому хочется девушку? — с невольным любопытством спрашивало Валько.
— Ну. Но только не так, как лесбиянки, я знаю, как лесбиянки, лижутся и так далее. Нет, чтобы уж как следует, по-настоящему, понимаешь? Продрать до гландов! Мне он снится чуть не каждую ночь. Как будто всегда был, а ампутировали. Снится, будто все нормально. Просыпаюсь, хватаю — ничего нет. Хоть вой, прямо выдрать себе готов все с корнем! Ты мне, между прочим, даже нравишься, потому что, если приглядеться, ты все-таки на бабу похож. А может, ты все-таки баба? А?
И Александра тянулась к лицу Валько, чтобы потрепать его по щечке: зафамильярилась довольно быстро, надо сказать. Валько просил прекратить. Александра вздыхала и ударяла по струнам, запевая балладу в псевдонародном стиле:
От меня миленочек запутывал следы,думал — они борозды да посередь воды.Убежал, запыхался, напился из ручья,поднял буйну голову, а перед ним я!
Не имея обыкновения предварительно звонить, Александра однажды пришла тогда, когда у Валько гостила Люся.
