Салман Рушди - Флорентийская чародейка
Дешвант сам создал этот мир, и мир этот взял его себе. Дешвант совершил некий акт, казалось бы невозможный, прямо противоположный тому, который совершил император, вдохнув жизнь в возлюбленную из своих грез: вместо того чтобы воплотить изображение в жизнь, Дешвант, движимый любовью, обратил себя в изображенный персонаж. Акбар понял: если грань между реальным и воображаемым можно пересечь в одном направлении, то возможен и обратный переход — мечтатель может превратить себя в мечту.
— Верните обрамление на место, — велел он, — и пусть бедняга обретет наконец покой.
Его приказ был исполнен, и повесть о Дешванте была оттеснена туда, где ей и надлежало быть, — на задворки истории, в то время как на авансцене, стоя лицом к лицу, остались вновь обнаруженная принцесса и ее новый возлюбленный — Кара-Кёз, она же Анджелика, и персидский шах Исмаил.
II
10
Где семя повешенного упадет на землю…
«Где семя повешенного упадет на землю, — читал Макиа,[27] — там и найдешь мандрагору». Мальчишками, когда Нино Аргалья и его лучший друг Макиа еще жили в селении Сант-Андреа округа Перкуссина, что во Флоренции, они мечтали найти корень мандрагоры, чтобы обрести волшебную власть над женским полом. Они решили, что рано или поздно отыщут в лесу хоть одного висельника, и неутомимо рыскали в дубовой роще Каффаджо — родового поместья семейства Никколо — и в долине около монастыря Санта-Мария дель Импрунета. Они даже забирались в лес возле замка Биббионе, но находили одни лишь грибы. Однажды, правда, наткнулись на неизвестный темный цветок, но от него они лишь покрылись сыпью. Потом они решили, что, возможно, совсем не обязательно, чтобы мандрагору оплодотворило именно семя висельника, и после долгих усилий выдавили из себя по нескольку капель, но земля осталась равнодушной к их стараниям, и не произвела мандрагору на свет божий.
Но вот однажды, в пасхальное воскресенье, когда им обоим было почти по десять, восемьдесят заговорщиков, включая архиепископа в полном облачении, по приказу Лоренцо Медичи были вывешены в окнах Палаццо Синьории.[28] Как раз в это время Аргалья находился в гостях у Макиа и его отца Бернардо, в их особняке напротив Понте Веккьо, совсем близко от упомянутого Палаццо, и когда они увидели бегущих к площади людей, то кинулись следом.
Папаша Бернардо, взволнованный и испуганный не меньше подростков, тоже побежал с ними. Человек начитанный, веселый и кроткий, Бернардо казней и кровопролитий не одобрял, но архиепископа, болтающегося в петле, не каждый день увидишь, на такое стоило посмотреть. Мальчишки успели захватить с собой миски — на случай, если им достанутся желанные капли семени. На площади они увидели своего приятеля Агостино. Он стоял под самыми окнами и, подпрыгивая от возбуждения, осыпал повешенных и всю их родню до седьмого колена отборной бранью, сопровождая это непристойными жестами. «Имел я вас всех!» — вопил он, обращаясь к начинающим разлагаться трупам, покачивающимся на ветру. Аргалья и Макиа шепнули ему про волшебные свойства мандрагоры, и он с миской в руках встал там, куда, по всей видимости, должна была упасть вожделенная капля с архиепископского пениса. Позднее, у себя дома в Перкуссине, они закопали эти миски, пошептали над ними «сатанинские» слова и принялись тщетно ждать всходов любовного зелья.
«Истории о повешенных предателях никогда не бывают до конца правдивыми», — сказал в этом месте Акбар Могору дель Аморе.
Они с самого начала дружили втроем — Антонио Аргалья, Никколо Макиа и Аго Веспуччи. Самый дерзкий из них, златовласый Аго, принадлежал к драчливому и бранчливому клану Веспуччи. Они жили всем скопом в перенаселенном городском квартале Оньиссанти, промышляли торговлей оливковым маслом, вином и шерстью на противоположном берегу Арно, с жителями округа, который называли Драконье гнездо. Аго тоже сквернословил и кричал, что было вполне понятно, потому что темпераментные Веспуччи иначе изъясняться просто не умели; они и друг на друга орали, словно цирюльники или торговцы снадобьями от хворей со Старого рынка. Отец Аго служил нотариусом в канцелярии Лоренцо Медичи, так что после пасхальной резни и казней он оказался в стане тех, кто победил. «Только чертово войско Папы все равно сюда нагрянет, мы же убили его гребаного служителя, — шепнул Аго своим друзьям. — И Неаполь тоже нами недоволен».
Его двоюродного брата, двадцатичетырехлетнего Америго, или Альберико, Веспуччи, срочно пристроили сопровождать отца, которого звали Гвидо, в Париж — просить короля Франции о помощи клану Медичи. По блеску в глазах кузена Аго понял, что того гораздо больше интересует Париж, нежели встреча с королем. Сам Аго к путешествиям не стремился.
— Я-то заранее знаю, кем стану, когда вырасту, — сказал он приятелям, когда они бродили по лесам Перкуссины, где мандрагора так и не обнаружилась, — гребаным торговцем. Буду торговать овцами либо вином, а если поступлю на службу в канцелярию, то стану скребопером, нищим как церковная крыса и без всяких надежд на будущее.
Несмотря на унылые перспективы, которые он сам себе предрекал, Аго любил фантазировать и знал множество невероятных историй. Это были истории о путешествиях, подобных тем, какие совершил Марко Поло. Никто не верил его россказням, но слушать их любили все. Особенно нравились его истории про самую красивую девушку в городе, а может статься, и во всем свете. Прошло всего два года, как Флоренция оплакала умершую от чахотки Симонетту Каттанео. Она вышла замуж за одного из кузенов Аго, Марко Веспуччи, которого за глаза звали не иначе как Марко-рогоносец или Чудак. Дело в том, что устоять перед томной красотою белокурой Симонетты было невозможно. При одном взгляде на нее мужчины млели и готовы были целовать землю, по которой ступали ее ножки. Да что мужчины — ее любили даже женщины, ее любили кошки и собаки. Болезни, видимо, тоже ее любили, потому что она умерла, не дожив до двадцати четырех лет. Она стала женой Марка, но бедняга был вынужден делить ее со всем мужским населением, что он поначалу и делал с покорным добродушием, которое, по мнению вечно интригующих, завистливых родичей, явно свидетельствовало о том, что у Марко не всё в порядке с головой. «Подобная красота, — говорил этот бесхитростный человек, — не может принадлежать кому-то одному. Это всеобщее достояние — как река, или золотая казна, или прозрачный свет и легкий воздух Тосканы». Живописец Алессандро Филипепи изображал ее много раз и в разных обликах: и как Венеру, и как Весну, и ее как таковую. Позируя, она всегда называла его «мой маленький бочонок», путая его со старшим братом, которого действительно прозвали Боттичелли, то есть «бочоночки», за его округлые формы. Филипепи ничуть не был похож на бочонок, но поскольку Симонетте угодно было так его называть, он не протестовал и вскоре стал откликаться на это прозвище. Чаровница Симонетта имела над людьми такую власть, что ей не составляло труда превратить мужчину в то, чего ей в данный момент хотелось: в бога, в комнатную собачонку, в стульчик, на который она могла бы ставить ножки, и уж конечно в страстного любовника. Вокруг Симонетты сложился целый культ, люди даже украдкой молились ей в церкви, шепотом повторяя ее имя. Вскоре начали ходить слухи о сотворенных ею чудесах: будто бы встреченный ею человек, едва подняв на нее глаза, был поражен внезапной слепотой, другой же, наоборот, прозрел, когда она в порыве сострадания коснулась бледными пальчиками его лба; параличный ребенок вдруг встал на ножки и кинулся следом за нею, другой же мальчишка обезножел после того, как позволил себе сделать непристойный жест у нее за спиной. Братья Медичи — Лоренцо и Джулиано — сходили по ней с ума и даже устроили турнир в ее честь, причем Джулиано держал в руках знамя с ее портретом, выполненным Филипепи, с девизом на французском: «La sans pareille» — «Несравненная». Этим он давал понять, что сумел опередить брата и завоевать благосклонность божественной Симонетты. Братья переселили ее к себе во дворец, и тут даже простак Марко понял, что супружеская жизнь его дала трещину, однако был предупрежден, что протесты могут стоить ему жизни. После этого Марко Веспуччи сделался единственным во всем городе мужчиной, абсолютно равнодушным к прелестям Симонетты. «Она просто шлюха, — возглашал он в тавернах, которые стал часто посещать, дабы утопить в вине горечь измены. — По мне, так она страшна, как Медуза-горгона». Приезжие, которые были не в курсе семейных дел Марко, частенько избивали его за клевету на «несравненную», и в конце концов он вынужден был засесть у себя дома, в Оньиссанти, и напиваться в одиночку. Вскоре Симонетта занедужила и умерла, и все во Флоренции заговорили о том, что город утратил великую чаровницу и вместе с нею умерла часть его души. Люди даже стали верить в то, что однажды она воскреснет из мертвых, что до ее второго пришествия флорентийцы будут как потерянные и станут прежними лишь после ее возвращения. Тогда она, как Спаситель, возродит их к новой жизни. «Вы не представляете, на что решился Джулиано, чтобы она продолжала жить! — страшным шепотом рассказывал своим друзьям Аго под покровом монастырской рощи. — Он сделал ее вампиршей!» По словам шурина Симонетты, Джулиано вызвал к себе лучшего охотника на вампиров, некоего Доменико Салседо и велел тому привести к Симонетте одного из известных вампиров. На следующую ночь Салседо доставил к больной вампира, и тот укусил ее. Однако Симонетта не захотела примкнуть к этому бледному сообществу вечно живущих. Поняв, что стала вампиршей, она бросилась с башни Палаццо Веккьо и повисла на пике одного из стражей. Можно себе представить, чего стоило братьям Медичи сохранить все это в секрете.
