Александр Жолковский - НРЗБ

— У нее обычная история с коленями. Не понимаешь? Только немногие женщины могут быть манекенщицами. На себе не хочется показывать, да ладно…

Посреди улицы она приподняла юбку и обратила мое внимание на плавность перехода от колена к икре. Ее идеальные ноги не показались мне, тем не менее, красивыми. Впрочем, не поручусь, что дело было в них, а не в заданности нашей дружбы. Если я мысленно иногда и примерял роль мужчины, который взялся бы «удержать» Алину, то сугубо теоретически, как доказательство от противного.

Группировались мы вокруг Алины, но подлинным, хотя и отсутствующим, центром всего мероприятия был ее возлюбленный — Борька. Если бы он поехал с самого начала, мы бы просто не понадобились. Он как будто хотел, но не мог поехать, обещал появиться позже, его задерживали дела, Алина ждала его телеграмм и писем, а мы служили коллективной его заменой. О Борьке Волчанском по прозвищу Акела я был наслышан давно. Он был интересный мужчина, преуспевающий радиоинженер, обладатель старого «Мерседеса», остроумец («В таких случаях Борька говорит: — И когда все, рыгая, выходили из ресторана…»; «В троллейбусе к Борьке прислонился пьяньчужка в заляпанном комбинезоне. Борька отодвинулся, а тот забормотал, мол, надел плащ и воображает, подумаешь, особенный. Борька посмотрел на него сверху вниз и говорит: — Откуда ты знаешь, что я особенный? Может, я такое же дерьмо, как ты?…»). Словом, ему нельзя было не покориться, но он жил в огромной квартире вместе с матерью, которая была против его брака с Алиной. Видел я его лишь однажды и вскользь. Он ждал ее у машины, и я, как сейчас, вижу его светловолосый полуотвернутый профиль, ртутный отблеск улыбающихся глаз и слегка открытый рот, в котором и впрямь сквозило что-то волчье.

Итак, Борька не ехал, и наша курортная жизнь шла своим чередом. Алина поражала нас новыми купальниками, Изя одиноко заплывала за горизонт, красавцы Резо, Андзор и их друзья плотоядно поглядывали на Алину, но побаивались ее и потому осаждали Тамару, бросая в нее камешки, предлагая уроки плавания и подтрунивая над Жорой («Жорик сегодня нэ купается? И правильно дэлает, сегодня вада радыо-аактивная. Радыация вредна для семейной жизни, правильно, доктор?»). Тот почесывал жирную грудь, взглядывал на неулыбающуюся Тамару и возвращался к чтению книг по медицине, которых привез целый чемодан, — он работал над диссертацией. Я, не умея плавать, плескался в прибрежном прибое.

Однажды на подмосковном водохранилище я чуть не утонул в двух шагах от берега и еле-еле выкарабкался, руками по дну, туда, где кое-как мог стоять на ногах. Был момент, когда я даже собирался закричать караул, но от стыда, что тону среди купающейся малышни, потерял голос. Я никому не рассказал об этом и отложил плавание до лучших времен. Юг, с его морской водой и спасительным прибоем, обещал безболезненное решение проблемы. Но больших успехов я пока что не делал и охотно перемежал это барахтание сибаритским полулежанием в шезлонге с видом на происходящее вокруг.

Сначала, правда, ничего не происходило. Но в один прекрасный вечер Изя объявила, что ужинать не будет, так как уходит на свидание. От нее этого можно было ожидать в последнюю очередь, и мы предались ехидным упражнениям на тему о личности загадочного поклонника. Никакая тайна, однако, не держится вечно. Изя уходила все чаще, их видели, донесли тете Ане… Я узнал разгадку от Алины — как всегда, в виде не новости, а редакционного комментария.

— Изин ухажер — милиционер. A ведь Изя культурная женщина. Как видишь, житейская иерархия определяется не уровнем образования, а более ощутимыми ценностями. За примером недалеко ходить, возьми тех же Жору и Тамару.

Она произнесла это со снисходительностью умудренной жизнью женщины, в обычной безапелляционной манере, за которой, однако, слышалась легкая досада. Досада и — торжество. Каждому свое: кому Акела, кому Тамара, а кому и грузин-милиционер.

Тем не менее, она неожиданно согласилась пойти с Андзором на танцы, в связи с чем надела пышное новое платье. В тот год широкие платья и нижние юбки были в моде, но ее наряд с корсетом и фижмами в буквальном смысле сошел с картинки. Вернулись они поздно, а на другой день она удивила нас еще больше.

Кроме Изи, которая, как всегда, пропадала где-то вдали, все были в сборе. Я блаженствовал в шезлонге, свесив руки и подставив лицо солнцу и ветру, который в то утро дул с особой силой, так что прибой накатывал все ближе и ближе. Вдруг к пляжу подгреб Андзор, Алина, как ни в чем не бывало, села в лодку, и они уплыли.

Больше других был поражен Резо. Чтобы не подать виду, он стал демонстрировать швейцарские часы, купленные накануне у иностранного матроса. В первую минуту это вызвало ажиотаж, я, видимо, тоже бросился к нему, потому что помню, как он, с несвойственной ему резкостью, одернул меня:

— Падажди, нэ спэши. Буд вэжлыв!

Устыженный, я вернулся в шезлонг, толпа вокруг Резо разошлась, и он стал искать новый выход своему раздражению.

— Жорик нэ представляет себе, что такое батумский прибой, — наконец, высидел он. — Как бы волна нэ унэсла ннаа-учную литэратуру.

Жорик поежился, но глаз от книги не поднял. Тогда Резо закопал в песок его пляжные тапочки и заорал:

— Тапочки, Жорик, скорей, волна!..

Жора привстал, забеспокоился, начал передвигать свои книги, Резо и его приятели быстро попрятали остальное его имущество, Тамара безучастно взирала на это из-под зонта, а я веселился, раскинувшись в своем шезлонге и ожидая, что будет.

— Жорик! Напрасно нэ слушал. Теперь нырять пайдем, даганять!

Таким образом они все-таки затащили его в воду. По колено в прибое, он подслеповато шарил по дну, а Резо и другие подбегали к нему с вымоченными в воде находками. Только самому хозяину никак не удавалось ничего выловить, пока Резо не сжалился над ним, подбросив ему последний недостававший носок. Жора пришел в восторг.

— Подумай, Томик, море взяло и море отдало!

— Какой идиот, боже, какой идиот, — шипела Тамара.

Я хохотал, хохотал и дохохотался до того, что прокатный шезлонг не выдержал и со скрипом захлопнулся, плашмя уронив меня на спину и защемив мне пальцы, на которые я теперь давил всем своим весом. Боль была ужасная, а еще ужаснее ощущение беспомощной неподвижности — ни встать, ни пошевелиться.

— Резо!

— Вай-мэ! Как ти странно лежишь?!

— Резо, я не могу встать. Пожалуйста, подними меня.

Гигант Резо легким рывком поднял меня вместе с шезлонгом. Стало еще больнее.

— Теперь раскрой шезлонг…

Расплюснутое мясо было серого цвета, без крови, и по нему плавали отшелушившиеся ногти.

В медпункте мне промыли раны, жирно смазали и перевязали. Боль стала стихать, но голову сверлила унизительная мысль: — «Почему я? Теперь уж точно не научусь плавать, и вообще юг пропал».

Алина вернулась только к ужину, за которым случившееся обсуждалось уже в атмосфере спокойной ретроспекции.

— Наглядный пример того, что и сторонний наблюдатель может получить по рукам, — включилась она и тут же обнаружила практическую сметку: — Теперь придется кормить тебя с ложечки.

Она тут же показала, как, однако в дальнейшем эта обязанность пала на Изю, что не доставляло мне особого удовольствия. Но это длилось недолго. Через пару дней я уже поплясывал в море с поднятыми над головой руками, а вскоре Жора посоветовал мне окунать их в богатую целебными солями воду. К концу срока все практически зажило, оставалось ждать, когда отрастут ногти. Самой большой неприятностью были противостолбнячные уколы в зад».

«Вот и все, что произошло тогда в Батуми, — в сущности, немногое. Даже с зажившими руками, плавать я не научился; Изя не вышла за своего милиционера; а брак Тамары и Жоры не распался, несмотря на испытание югом. У Алины с Андзором тоже, как она мне потом объяснила, ничего не было, просто накануне пришло письмо от Борьки с сообщением, что он, скорее всего, не приедет, и она назло вырядилась в платье, которое приберегала для него.

Акела так и не появился. Изе и Жоре с Тамарой надо было на работу, но у нас с Алиной продолжались каникулы, и она предложила вернуться в Москву кружным путем, через Евпаторию, до которой прокатиться на трофейном теплоходе «Россия», бывшем личном корабле Гитлера.

Это было еще одно сильное первое впечатление — вдобавок к югу ранний глоток Запада. Что касается наших невинных отношений с Алиной, то они сохранились в самых рискованных обстоятельствах. Притворившись мужем и женой, чтобы получить отдельную каюту, мы смаковали предложение подмигивавшего банщика устроить нам семейную ванну для двоих, и воображали, что подумает Акела, когда увидит нас на вокзале. Но встречал ли он Алину, я, как ни странно, не помню. Кстати, Андзор, ревности которого я опасался, ограничился тем, что не пришел на проводы. Что еще сказать? Евпатория, где мы тоже сняли комнату на двоих, это огромный курорт для родителей с детьми. Море там мелкое, и я мог продолжить свои мелкоплавательные эксперименты.