Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи
Почти 8 часов,
в общежитии
Утром я принял душ, надев хирургическую маску. Одна бактерия и четыре интерна нагишом, в масках утенка.
Если Бог есть, он, должно быть, покатывается со смеху.
8 часов,
в больнице, наверху
Амели устроилась поудобнее, готовая слушать финал истории.
Я на секунду замер на пороге, не решаясь войти. Мне все труднее и труднее было заходить в седьмую палату. Только что я долго уговаривал себя, прежде чем снова подняться на шестой этаж. Еще несколько дней, и моя сила воли будет не тверже майонеза в пакете: стоит его только выдавить, и назад вернуть уже невозможно.
Амели заглянула в коробку. Пусто.
– Поздравляю! Вы выполнили свою часть договора, я выполню свою!
– У них был странный вкус, – сказала Жар-птица.
– Противный?
– Нет, чудесный. Но странный.
– Это у вас из-за болезни, – соврала моя коллега, не поведя бровью. – Она действует на восприимчивость вкусовых сосочков на языке. Ну что ж, послушаем конец истории… На чем мы остановились?
– Батист собирался отчитаться профессору Жеберу о своем пациенте.
Я подхватил:
– Месье Люлль, девяносто три года, пролежал на полу шестнадцать часов до приезда бригады, доставившей его в больницу. Он не смог встать. Синдром черепахи: человек, упав на спину, не в состоянии перевернуться, так же как черепаха, опрокинувшись, делается беспомощной.
Я закончил доклад, очень довольный собой. Шеф Леонид спросил недоверчиво:
– Надеюсь, ты клал пациента на пол?
– Простите, что?
Он повторил очень громко, словно у меня в ушах висели бананы:
– ТЫ КЛАЛ ПАЦИЕНТА НА ПОЛ?
Я подумал: “О да! И раздевал, и кидал на пол, и шлепал по заду мешалкой, распевая немецкие военные песни, но перед этим натянул розовый костюм кролика из латекса: старички за девяносто это очень любят”.
И ответил:
– Нет. А за… Зачем?
– Положишь своего пациента на пол, понаблюдаешь, поймешь, почему он не может подняться, и покажешь, как это сделать. Таким образом, когда он снова упадет – а они всегда падают, уж поверь, – он сумет подняться, потому что ты его научишь. О’кей?
Спустя десять минут месье Люлль, обезумев от ужаса, корчился на полу, словно перевернутая черепаха на песке. И как прикажете выпутываться из этой нелепой ситуации? Имелся только один разумный способ. Я растянулся на полу рядом с ним, и мы вдвоем научились вставать на ноги.
Мораль: прежде чем лечить того, кто хромает, примерь его мокасины. Наша профессия состоит еще и в том, чтобы поднимать тех, кто рухнул на землю. В прямом смысле слова.
В палате повисло молчание. Потом Амели осведомилась:
– У тебя правда есть костюм кролика из розового латекса?
Мы расхохотались.
Шеф Викинг, войдя, прогрохотал:
– Внизу никого! Тишина!
Это означало “полная тишина”. Шеф Викинг больше всего на свете боялся скуки.
– Я тут вспомнил об одном вызове, хотите, расскажу? Можно? – Он указал рукой на кровать.
– Конечно!
Доктор сел.
– Я ненадолго. Однажды меня вызвали в кемпинг: девушка упала, и ее нога сломалась под прямым углом, что с точки зрения физиологии не очень удобно, когда нужно бежать стометровку. Мы уже подъезжали, когда позвонил диспетчер и сообщил:
– Я забыл предупредить, вас ждет сюрприз…
Приехали мы в кемпинг, попался нам по пути мужичок, потом тетка, трое детишек, бабуля, два дедка – целая куча народу…
– Черт, да они все голые!
Диспетчер хихикнул:
– Я ж говорил: сюрприз!
Вообще-то я сюрпризов не люблю. Особенно если их преподносят люди с аллергией на текстиль…
– Доктор, идите сюда, она здесь. Ей холодно, поэтому мы ее укрыли.
Я увидел самую странную картину в своей жизни. На животе девушки лежал свитер. Выше – ничего. Ниже – тоже ничего. Буфера и пещерка – на вольном воздухе. Когда мы ее обезболили и иммобилизировали ногу, я присел под дерево, чтобы написать заключение.
Шеф Викинг покачал головой:
– Знаете, мадам, отправляясь на вызов в лагерь нудистов, надо твердо помнить одно правило: садиться категорически не рекомендуется. Как только я достал ручку, меня со всех сторон окружили дедушки, бабушки, женщины, мужчины. (Мужиков было много. Слишком много…)
Болит тут, болит там – каждый норовил мне что-нибудь показать. Но на уровне глаз у меня маячило совсем не то, что у них болело. Никогда в жизни меня не брали в осаду пенисы и вагины в таком количестве. Поверьте мне, некоторые картины не забываются. Хотелось бы забыть, да не получается.
Он повернулся ко мне и поучительным тоном проговорил:
– Если окажешься в лагере нудистов, ни в коем случае не садись, слышишь? Никогда!
Я без возражений согласился.
– Это не шутка, я потом целый месяц видеть не мог голых людей. И любовью занимался в полной темноте. Жизнь шефа Викинга – водоворот юбок и женщин. Мать и четыре сестры. Подробнее? Несколько приключений и в финале – самая большая любовь его жизни: жена и четыре дочери.
Этот огненный лев, сытый, в сладкой дремоте, сторожит свой прайд из пяти львиц.
Как он встретил свою жену?
Совсем юный, девятнадцатилетний, он вместе со своим другом Аурелиано лежал у бортика бассейна. Она прошла мимо них.
– Кто это?
– Дочка мэра. У тебя нет шансов.
– Сейчас проснусь. Потом ее спасу. Потом на ней женюсь, – беспечно заявил Викинг.
Полчаса спустя она стала тонуть. Шеф поднялся, потянулся, как кот, сиганул в воду и вытащил ее.
Так в полете он и женился на ней.
– Такие недомогания, мадемуазель, – это нехорошо.
Она открыла глаза, рассмотрела своего спасителя и пожалела, что обморок не случился с ней гораздо раньше.
В день свадьбы его попросили произнести речь. Он посмотрел на свою жену, посмотрел на Аурелиано и изрек:
– Я же сказал: сейчас проснусь, потом ее спасу, потом на ней женюсь. – Пожал плечами и добавил: – Я всегда делаю, что говорю.
На днях шефа Викинга вызвали на место автокатастрофы. Ему пришлось объяснять то, чему нет объяснения: он должен был сказать родителям, что их единственный сын, который появился на свет после долгих лет ожидания и лечения, погиб на месте.
Шефа Покахонтас вызвали на ДТП. Ей предстояло сообщить двум детям восьми и одиннадцати лет, что их мать, сидевшая за рулем, не отметит с ними получение диплома и не придет на их свадьбы.
У Шефа Покахонтас есть муж, у шефа Викинга – жена, у обоих – дети. Видятся эти двое только на работе, они вместе не выпивают, не играют ни в теннис, ни в скрэбл.
Шеф Покахонтас и шеф Викинг – просто коллеги. Но иногда груз так тяжел, что им нужно вытряхнуть мешок; тогда они звонят друг другу и садятся поговорить.
Есть вещи, которые никому не понять.
Около 9 часов,
палата 7
Пациентка очень ослабела. Она побледнела, осунулась, но не раскисла. Обещала продержаться до возвращения сына.
– Я его очень люблю. Даже когда он бывает несносным. А у тебя есть дети?
Я чуть не задохнулся.
– Нет.
– Не торопись. Как только они появляются, главным в жизни становится одно чувство – страх. Ты меня слышишь? Страх, и больше он тебя не оставит. Едва только они выходят из поля зрения. Каждую секунду. Безотчетный страх.
– Вы преувеличиваете! Мир не такой уж опасный…
Меня внезапно осенило… Это ее подбодрит.
– Он какой, этот ваш Тома? О нас обо всех я вам много рассказываю, а вы мне о нем – ничего…
Ее лицо осветилось, она заговорила о сыне, словно попробовала конфету:
– Он замечательный. У него такие же глаза, как у тебя, а волосы темные. Много ты встречал брюнетов с зелеными глазами? Ему пришлось повторить год на первом курсе медицинского факультета. В субботу вечером они с друзьями ходят развлекаться, по воскресеньям он дрыхнет до обеда. Если бы я его не будила, он проспал бы всю жизнь. Подростки несносны, даже когда спят.
Она смотрела куда-то вдаль. Ей как будто хотелось сделать какое-то важное признание, но она примолкла, отерла слезу и, снова немного помолчав, проговорила:
– Особенно когда спят.
– Но он уже не подросток, он скоро получит диплом врача.
Она усмехнулась:
– Все вы – дети, играющие в докторов.
– Вернемся к этой теме, когда вы начнете мучиться и Бланш пропишет вам болеутоляющее.
9 часов,
наверху
По дороге в отделение скорой помощи я проходил мимо палаты номер два. Я забыл рассказать вам о больном из этой палаты. Все эти палаты, все эти номера – это не больница, это ставки на скачках. Пациент из второй палаты, человек-губка, уходил из жизни. Кости, легкие, простата… Да все равно: маленький краб полностью освоился в его теле, и больной уходил.
