Стефан Каста - Лето Мари-Лу
— И правой, вверх!
Мы делаем по десять махов каждой ногой, я хвалю ее изо всех сил. Расспрашиваю о собственной программе, и она называет несколько упражнений, но говорит, что считает их бессмысленными.
— А ты пробуешь ходить?
— Иногда.
— Если хочешь, давай сейчас походим?
Она качает головой, но я становлюсь к ней вплотную и кладу правую руку на талию.
— Мы попробуем сделать лишь пару шажков, — говорю я. — Я бы хотел посмотреть, как ты это делаешь.
Мари-Лу не отвечает. Но я чувствую, что все ее тело говорит мне «нет».
— А я потом буду отрабатывать движения руками. Очень долго! — говорю я.
Не знаю, чем ее так очаровала идея научить меня плавать, но она уверена, что сможет меня научить. На этот раз она кивает:
— Ну ладно.
Мари-Лу поправляет одежду. Затем я чувствую, как она напрягается, по ее телу словно проходит ток. Крепко сжимает мою руку. Правая нога медленно скользит вперед по мосткам. Останавливается. Отдыхает. Снова концентрируется. Делает левой ногой такое же скованное движение. Мы преодолеваем несколько дециметров. Я чувствую, как она снова напрягается. Руки сжимаются. Толкает правую ногу вперед. Снова пауза, концентрация, и за правой ногой следует левая. Мари-Лу тяжело выдыхает. Я понимаю, что ей очень тяжело.
— Хорошо, — говорю я тихо, чтобы ей не мешать.
Мари-Лу помогает себе всем телом. Я чувствую, как участвует каждый мускул, каждый нерв.
Я крепко держу ее за талию, словно это поможет. Понимаю, что все дело в концентрации. Этим руководит мозг. Ее желание заставляет ноги медленно скользить по мосткам.
Мы преодолели приличный отрезок пути. Намного дальше, чем я думал. Если бы у Мари-Лу хватило сил, она бы дошла до конца мостков. По-моему, это просто фантастика, что парализованная девушка может ходить.
— Хорошо, Мари-Лу! — шепчу я. — Просто здорово!
Кажется, я сам все испортил. Волшебство исчезает. Мари-Лу теряет концентрацию. Она останавливается, покачивается и, скорее всего, упала бы, если б я не стоял рядом. Она смотрит на меня и говорит:
— Прекрати сейчас же!
— Что ты имеешь в виду?
— Думаешь, ты Иисус? Думаешь, ты можешь натренировать меня так, что я расстанусь с этим проклятым креслом? Ты воображаешь, что благодаря тебе я вскоре буду прогуливаться тут, как ни в чем не бывало?
Я пристально смотрю на нее. Не знаю, что сказать.
— Я лишь хотел помочь тебе, Мари-Лу.
— Ты должен плюнуть на меня. Понимаешь? Послать меня ко всем чертям!
— Нет, я этого не сделаю.
— Ты дурак, Адам. Тупоголовый спортсмен-придурок.
— Я забочусь о тебе. Разве это глупо?
— Ты совершенно ничего не понимаешь. Иногда ты меня просто бесишь.
Она бьет меня рукой в живот. Задевает ногой один из моих карандашей, и тот скатывается в воду.
— Привези мне кресло.
Я медленно бреду по мосткам. Не могу удержаться и измеряю шагами расстояние. Один… два… три… и еще полметра. Она прошла три с половиной метра. Это просто сенсация, и я рассказываю об этом Мари-Лу, когда та садится в кресло.
— Ты когда-нибудь прекратишь, черт тебя побери?! — кричит она, разворачивается и едет во двор.
Я стою и долго смотрю ей вслед. Это наша вторая настоящая ссора.
* * *Я снова рисую Мари-Лу. Она просто прекрасна. Расслабленна. Лицо отдыхает, словно остров в лучах солнца после бури. Глаза сияют мягким светом, никаких косых взглядов, никаких размышлений. Каждый мускул на своем месте. Уголки рта приподняты, а ямочки на щеках похожи на двух паучков, искусно наколотых мастером-татуировщиком. Волосы висят спонтанно и слегка растрепаны. Она выглядит именно так, как я хотел. Мой карандаш жадно скрипит по бумаге. Пытается запечатлеть то, что видят мои глаза. Если мне удастся воспроизвести хоть немногое, я никогда не скажу ни единого плохого слова о художниках. Я рисую, пока пальцы не сводит судорогой. Не знаю, долго ли мы сидим. Когда я поднимаюсь с альбомом в руках, одна нога совсем занемела. В мышце колет, когда я пытаюсь растрясти ее.
— Сегодня ты чертовски хороша, — говорю я.
* * *Я замечаю, что Мари-Лу хочет побыть в одиночестве, и предлагаю ей съездить и проверить наш почтовый ящик, потому что опять забыл про него.
Мари-Лу охотно соглашается, и, когда она уезжает, я спускаюсь к берегу. Прыгаю в воду и отрабатываю мои «самые красивые в мире движения ногами».
Цепляюсь за мостки и заставляю ноги работать. Жаль, что таким образом нельзя отрабатывать движения руками. Но с руками у меня уже лучше. Мари-Лу говорит, что я смогу плавать как вперед, так и назад. Я проделывал это несколько раз, лежа на пенопласте. Двигал одновременно и руками, и ногами.
Но при мысли, что я должен делать это без пенопласта, меня наполняет страх. Я уверен, что сразу же утону, стоит мне только попробовать.
Когда Мари-Лу возвращается, я сижу на мостках и выковыриваю из пальца занозу.
— К тебе приедут гости, — говорит она, держа в руке открытку.
— От кого?
— Сам прочитай.
Ее голос звучит как-то странно, я беру открытку и торопливо пробегаю по ней взглядом. На открытке изображен замок, это от папы, у него странное чувство юмора. Я торопливо читаю короткое послание:
«Здорово, старик! Надеюсь, у тебя все в порядке. В городе жара, как в аду. Мы с Бритт собираемся навестить тебя. Мы взяли несколько дней отгула, и, если погода будет такой же, мы останемся до середины следующей недели. Нужно же пользоваться случаем. Продукты купим сами перед отъездом. Увидимся в пятницу вечером. Андерс».
* * *Я в полном смятении от этого известия. Как же так? Папа и Бритт? На целую неделю!
— Какой сегодня день? — спрашиваю я у Мари-Лу.
— Понятия не имею. Кажется, среда.
Я вспоминаю, что вчера слушал музыкальную передачу по радио, а она выходит по средам.
— Нет, сегодня четверг, — говорю я.
— Значит, они приезжают завтра?
— Выходит, что да.
Я смотрю на открытку. Папа не написал дату, а на почтовом штампе не разберешь. Открытка могла пролежать в ящике несколько дней. «Здорово, старик!» Чертов папа!
Мы долго сидим и молчим, но я догадываюсь, что мы оба лихорадочно думаем.
«Странно, — думаю я. — как много может изменить маленькая открытка». Все, что мы построили, внезапно оказывается под угрозой. Наши тихие, ленивые дни на мостках. Наши прекрасные утренние часы с чашечкой чая и кофе и бутербродами, долгие теплые вечера, когда солнце тонет за горизонтом и озеро готовится к отдыху. Регулярные поездки на тачке в «шмелиный домик». Распорядок дня, который мы с таким трудом нашли. Или который сам нас нашел.
Все это скоро изменится. О том, чтобы продолжать уроки плаванья при папе и Бритт, не может быть и речи. Продолжать рисовать портрет Мари-Лу тоже.
Наш маленький мирок рухнул.
— Что будем делать? — спрашивает Мари-Лу.
— Давай съедим по бутерброду, — предлагаю я.
* * *Я собирался приготовить пасту с копченым сигом, благодаря Линде я смог купить его вдвое дешевле. Но теперь все отменяется. Вечер безнадежно испорчен. Все испорчено. Во всяком случае, так кажется. Мы не можем думать ни о чем другом, кроме как об открытке.
Мы вообще не можем ни о чем думать. Мари-Лу курит в доме, хотя знает, что я этого не выношу.
— Как приятно снова встретиться с Бритт, — иронично говорит она. — Давно не виделись.
— Так не пойдет, — говорю я. — Папу мы еще могли бы вынести. Я почти уверен в этом. От него не так много шума. Он обычно тихо сидит за столом во дворе со своим ноутбуком и холодным пивом и всем доволен. Но Бритт… Она — птица другого полета.
— Интересно, что они скажут, увидев нас здесь? — задумчиво говорит Мари-Лу.
Я не отвечаю, не знаю, что сказать. Не имею ни малейшего понятия, как они отреагируют. Удивятся? Наверняка. Рассердятся? Не знаю.
Я нарезаю хлеб, а Мари-Лу ставит на стол плавленый сыр и чашки.
— Мне тоже интересно, — говорю я через несколько минут.
— Что?
— Что они скажут.
— А, ты об этом.
Я намазываю бутерброды, рисую на каждом из них икорной пастой кораблик. Жду, когда закипит вода.
— Завтра вечером, — говорит Мари-Лу и смотрит в окно. — Завтра вечером, — монотонно повторяет она.
— Так не пойдет, — говорю я. — Нужно что-то предпринять.
— Ну и что?
— Мы сбежим отсюда. Сбежим куда-нибудь в другое место.
Мари-Лу смеется:
— Как ты это себе представляешь? Прицепишь к коляске свою кошмарную газонокосилку? Я никуда не поеду. Но мы всегда можем позвонить в социальную транспортную службу и попросить забрать нас.
Я откусываю кусочек бутерброда. Случайно натыкаюсь взглядом на нарисованные икорной пастой кораблики и говорю, не успев до конца понять:
— На лодке, конечно же. Поплывем куда-нибудь под парусом.
