Наталья Нестерова - За стеклом (сборник)
Если он промышлял в ее документах, то мог и у Зои Михайловны рыскать. Но в отказных делах коллеги Лена не обнаружила присвоенных Канарейкиным идей. Изобретатель-рекордсмен почему-то предпочитал пастись только на Ленином поле.
Булкин вошел в комнату, когда Лена, находясь в «рабочей» позе, была повернута задом к двери.
— Ага! Наконец-то я вас вижу! — сказал Булкин.
— Э-э-э, м-м-м-да, — промямлила Лена.
Развернулась на месте, перебирая руками и ногами, как шимпанзе, присела на корточки.
«Сейчас начнется», — затаилась Лена.
— Где документы? — сдвинул брови Булкин, но в голосе его не было строгости.
— Ищу! — соврала Лена.
— А вчера мне что говорили? — попенял он почти жалобно.
Во время утреннего приступа ярости небогатырские силы Булкина были исчерпаны до остатка. Он хотел предстать грозным судиею, а получалось — хныкающим старикашкой.
— Не хотела расстраивать! — Лена отвечала быстро, как вышколенный солдат. — Буду искать!
— Бесполезно. — Начальник устало махнул рукой. — Я тут все перерыл.
Лена осмелела и поднялась.
— Нигде нет, — продолжал Булкин. — Куда Зоя их задевала, знает только она. Может, в больницу с собой взяла?
«Сказать ему? — терзалась Лена. — А вдруг знает? Если все делалось с его ведома, для выполнения плана?»
Советское понятие «плана» из булкинской речи и головы никуда не ушло. Во время приступов начальственного гнева он требовал встречных планов и повышенных обязательств.
Кроме того, следователь Егор Иванов прямо сказал: «Поверьте, Лена, без пособника аферист Птичкин-Канарейкин не обошелся бы. В вашей конторе у него есть подельник!»
Булкин или Зоя Михайловна? Ни того ни другую Лена не осмелилась бы обвинить. Но и оправдать на сто процентов не могла.
— Возможно, Зоя Михайловна работала с бумагами дома, — выдвинула Лена версию.
— Этот вариант я отработал. Звонил ее мужу. Он искал. Говорит: ни одной служебной бумажки в доме нет.
— Как же теперь быть, Игорь Евгеньевич? — спросила она.
— Договорился об отсрочке на неделю. И выслушал, смею вас уверить, очень нелицеприятные вещи в свой адрес. Вы уж извините за разгром.
— Я уберу, — заверила Лена.
— Тоже хороши, милочка! Трусы мужские, носки какие-то в рабочем столе.
«За собой следи», — ответила Лена мысленно.
Когда Булкин выдвигал ящики своего стола или распахивал дверцу сейфа, оттуда сыпались крючки, грузила, бобины с леской и прочие мормышки.
«Сейчас он скажет, что нужно отправиться в больницу к Зое Михайловне», — подумала Лена.
Словно подслушав ее мысли, Булкин горестно вздохнул:
— Из клиники она уже выписалась. Муж сказал, что она на даче и вернется только через неделю, в понедельник. Ладно, я пошел. Уберите тут. Прием можете пока не вести, объявление повесьте, мол, по техническим причинам. Я в командировке. Сейчас самый жор.
Жор, Лена знала, — это когда рыба хорошо клюет. У детей тоже бывает: суп не едят, а на колбасу сырокопченую, к празднику купленную, у них жор.
Лена встретилась с мужем на Тверской у здания Моссовета. Володя взял у нее полиэтиленовый пакет с ручками, на котором красовалась белокурая девица, рекламирующая джинсы. Ее засняли в тот момент, когда она надевала штаны, талия и бедра голые и блестящие, словно маслом политые.
Володя посмотрел на пакет, недовольно поморщился и перевел взгляд на Лену.
— Ты покрасилась? — спросил он.
На неярком осеннем солнце цвет «спелой сливы» Лениных волос играл зелено-синим перламутром.
— Неужели только сейчас заметил? — упрекнула она. — Я вообще переменилась. Внешне, — уточнила она, — с помощью визажиста. Нравится?
— Нет! — решительно ответил Володя.
К ним однажды приезжала его двоюродная сестра. Восемнадцать лет, симпатичная мордаха. Но каждое утро девушка по три часа проводила у зеркала, красилась-мазалась. В итоге выглядела на пять лет старше. Юная барышня гримировала себя под записную кокетку.
Зачем? Глупо! Он так и сказал ей. В ответ услышал дурацкую присказку: «Уйди, противный! Не для тебя цвету!»
И Лена явно не для него «цвела». В отличие от двоюродной сестры жена помолодела. Но в ее облике появилось что-то нахальное и вызывающее. Только глаза, как прежде наивно кругленькие, под залихватски пляшущими бровями светились детской обидой.
— Мне тоже не нравится! — укоризненно поджала губы Лена. — А сколько денег на ветер! Зачем? Чтобы всякие идиоты на улице приставали?
— Тебе лучше знать.
— Ничего подобного! Все из-за тебя! Мне только ленивый в уши не дул, что тебя имидж мой не устраивал! Вот поменяла! Любуйся! — Она развела руки в стороны. — Стиль деревенский с переходом в городской.
— Чего? — растерялся Володя. — Какой переход?
— От маразма к склерозу! Сколько это будет продолжаться?
Володя не был готов выяснять отношения, а разговор выруливал на скользкие темы. Нужно срочно увести его в сторону.
— У тебя будут неприятности из-за того, что стащила документы? — спросил он.
— А! — Лена беспечно махнула рукой.
И в ту же секунду подумала, что ее ответ тактически неверен. Володя должен прочувствовать героичность ее поступка. Пусть жалеет, восхищается — любые высокие чувства хороши. Ее, Лену, уже тысячу лет никто не жалел! (О вчерашних рыданиях на глазах благодарной публики она уже не помнила.) Лена живописала разгром, который учинил Булкин, и свои душевные мучения из-за необходимости врать.
Они шли вниз по Тверской к метро.
— Ты обедала? — вдруг спросил Володя.
— Нет, — замерла в ожидании Лена.
Он пригласил ее в итальянский ресторанчик, открывшийся на месте очень хорошей булочной, где Лена раньше покупала бублики детям.
Сколько лет они не бывали в ресторане?
Самое малое — десять.
«Студентами могли себе позволить со стипендии завалиться в кафе. Да и потом отпраздновать день рождения или какой-нибудь праздник в ресторане было вовсе не разорительно, — думал Володя. — Куда все это подевалось? Туда же, куда поездки к морю, в дома отдыха, частые походы в театр и кино».
Лена изучала меню. Вела взглядом по колонке цифр со стоимостью блюд. Выбрала самое дешевое.
— Я буду спагетти по-неаполитански, — сказала она мужу и испуганно прикусила язык. Вспомнила толкование любви к спагетти Аллой Воробейчиковой. Но Лена ничего сексуального не подразумевала, она деньги Володины экономила! — Просто мне нравятся макароны! — оправдывалась Лена. — Особенно с сыром! В томатном соусе! Только это имела в виду!
— Да пожалуйста! Бери что хочешь, — пожал плечами Володя, себе он заказал равиоли.
С тех пор как Лена вышла замуж, в ее голове включился калькулятор, исправно и постоянно осуществлявший расчеты трат семейного бюджета. И сейчас, когда принесли блюда, официант разлил по фужерам вино, внутренний калькулятор работал на полную мощность.
Вино. Двести граммов. Ординарное, а стоит дороже бутылки отечественного шампанского. Равиоли. Сиротские пельмени. Двести пятьдесят рублей! Можно месяц в метро кататься. Спагетти. Ничего особенного на вкус.
А стоимость одной макаронины равняется ведру спагетти, приготовленных ею дома.
— Нравится? Вкусно? — спросил Володя.
— Нет! — вырвалось у Лены. — То есть очень вкусно, спасибо.
— Уверен, что ты сейчас мысленно подсчитываешь стоимость одного сантиметра спагетти.
— Почему же? — Лене не хотелось быть уличенной в скаредности. — Я о другом думала. О нас с тобой!
— Отложим этот разговор! — нахмурился Володя. — Ешь! Хочешь еще вина?
— Хватит вина! Володя! Я так больше не могу! Куда? Подождите! — схватилась Лена за тарелку, которую хотел унести официант.
Она быстро доела спагетти. Рублей на пятьдесят оставалось. Не пропадать же добру!
— Я много думала, — невнятно произнесла Лена, потому что рот был забит макаронами. Проглотила и продолжила:
— Мучилась и страдала. Но я решила… Володя! Я тебя прощаю!
— За что? — изумился он.
— Сам знаешь. И свои недостатки признаю. Генка правильно говорит, что я — манная каша.
— Генка? Какая манная каша?
— Которая тебе надоела, и сейчас ты питаешься селедкой, которая любовница. Но, Володенька! Селедка надоедает еще быстрее каши! Тебе не наскучила? — спросила Лена с надеждой.
— Ничего не понимаю! — воскликнул Володя, огляделся и перешел на злой шепот:
— Во-первых, ни селедками, ни любовницами я не питаюсь! Во-вторых, ты! Ты сама сказала Генке, что у меня… А у меня никого! Пока! — добавил Володя. — Перекладываешь с больной головы на здоровую! Постыдилась бы!
Лена искренне не помнила того, что наплела Гене. Разве упомнишь, что несешь в запале?
— Не было такого! Клянусь! Генка мне открытым текстом дал понять, что у тебя завелось… завелась… ты понимаешь!
