Зэди Смит - Белые зубы
Войны, ожидаемой дюжиной мужчин, войны, которую Самад хотел, как сувенир молодости, засолить для внуков в банке, в большом старом доме на холме не оказалось. В полной мере соответствующий своему прозвищу доктор Болен сидел в кресле перед горящим камином. Болен. Закутан в плед. Бледен. Чрезвычайно худ. Одет не в форму, а в белую рубашку-апаш и темные брюки. Лет двадцати пяти, не больше. Когда они ввалились с оружием наизготовку, он не вздрогнул и не оказал сопротивления. Как будто бы они невежливо, без приглашения, явились с ружьями в руках к обеду на уютную французскую ферму. Комната освещалась газовыми лампами в крошечных женственных оправах, свет дрожал на восьми полотнах, изображавших какое-то болгарское местечко. На пятой картине в рыжеватом пятнышке на горизонте Самад узнал их с Арчи церковь. Картины были равномерно развешаны по всей комнате, образуя панораму. Девятое полотно — современная пастораль — стояло без рамы на мольберте в опасной близости к огню, на нем еще не высохли краски. На художника нацелились двенадцать ружей. И когда доктор-художник обернулся, по его лицу катились кровавые слезы.
Самад выступил вперед. Он только что держал во рту оружие, и это придавало ему смелости. Он принял лошадиную дозу морфия, провалился в морфиновую пропасть — и выжил. Сильнее всего, думал Самад, приближаясь к доктору, человек бывает по ту сторону отчаяния.
— Доктор Перрет? — От его англизированного произношения француз поморщился, и по его щекам заструились новые красные слезы. Самад держал его под прицелом.
— Да, я это он.
— Что это? Что с вашими глазами? — просил Самад.
— Диабетическая ретинопатия, мсье.
— Что? — Самад не собирался в свой звездный час растрачиваться на негероические медицинские прения.
— Это значит, что когда я не получаю инсулин, я источаю кровь, мой друг. Через глаза. Это нисколько не мешает, — он обвел рукой картины, — моему увлечению. Их должно было быть десять. Вид на сто восемьдесят градусов. Но, кажется, вы пришли, чтобы помешать мне. — Вздохнув, он поднялся. — Итак, вы хотите меня убить, мой друг?
— Я вам не друг.
— Догадываюсь. Вы намерены меня убить? Простите, но, по-моему, вам даже по воробьям стрелять рано. — Он оглядел его форму. — Mon Dieu, вы слишком молоды, чтобы так преуспеть в жизни, капитан. — Самад краем глаза перехватил испуганный взгляд Арчи и поежился. Затем расставил ноги пошире и замер.
— Простите, если я кажусь вам назойливым, но… вы все же намерены меня убить?
Самад твердой рукой направлял на него дуло. Он мог его убить, убить совершенно хладнокровно. Не пользуясь покровом темноты или попущениями военного времени. Он мог его убить, и оба это знали. Увидев выражение индийских глаз, русский шагнул к Самаду.
— Извините, капитан.
Самад по-прежнему молча смотрел на доктора.
— Мы не собираемся этого делать, — обратился русский к доктору Болену. — У нас есть приказ доставить вас в Польшу.
— А там меня убьют?
— Это будут решать соответствующие власти.
Доктор наклонил голову вбок и прищурился.
— Именно это… именно это человек и хочет услышать. Забавно, но человеку необходимо это услышать. В конце концов, это простая вежливость. Сказать человеку, что его ждет.
— Это будут решать соответствующие власти, — повторил русский.
Самад зашел за спину доктора и, приставив дуло к его затылку, сказал:
— Вперед.
— Решат соответствующие власти… Какое цивилизованное у нас мирное время, — заметил доктор Болен, под дулами двенадцати винтовок выходя из дома.
* * *Отряд оставил закованного в наручники доктора Болена в джипе у подножия холма и передислоцировался в корчму.
— Вы играете в покер? — спросил в корчме у Самада и Арчи радостный Николай.
— Я играю во что угодно, — ответил Арчи.
— Лучше поставить вопрос так, — Самад криво улыбнулся и сел за стол, — хорошо ли я играю?
— И как, хорошо, капитан Икбал?
— Мастерски, — сказал Самад, беря свои карты и раскрывая их одной рукой.
— Что ж, — Николай подлил всем самбуки, — раз наш друг Икбал так уверен в себе, начнем с маленькой. Скажем, с сигарет, а там посмотрим, как пойдет.
От сигарет перешли к медалям, затем к винтовкам и радиоприемникам, под конец дело дошло до джипов. К полуночи Самад выиграл три джипа, семь винтовок, четырнадцать медалей, кусок земли вокруг дома Гозановой сестры и расписку на четырех лошадей, трех цыплят и утку.
— Мой друг, — теплая доброжелательность Николая Песоцкого сменилась серьезной озабоченностью. — Вы должны дать нам возможность отыграться. Мы не можем смириться с таким положением дел.
— Отдайте мне доктора, — сказал Самад, избегая взгляда пьяного Арчибальда Джонса, сидящего с раскрытым ртом в кресле напротив. — В обмен на весь мой выигрыш.
— Господи, но зачем? — Пораженный Николай откинулся на спинку кресла. — На что он вам сдался?
— У меня свои причины. Я его увезу сам, без сопровождения, и мы замнем этот инцидент.
Николай Песоцкий посмотрел на свои руки, на сидящих за столом и снова на руки. Потом достал из кармана ключи и передал Самаду.
Выйдя на улицу, Самад и Арчи сели в джип, в котором спал, уронив голову на приборную доску, доктор Болен, завели мотор и двинулись в темноту.
В тридцати милях от деревни доктор проснулся от приглушенного спора о его ближайшей судьбе.
— Но почему? — шипел Арчи.
— Потому что, насколько мне представляется, мы должны, наконец, пролить чужую кровь. В качестве расплаты. Ты что, не понимаешь, Джонс? На этой войне мы, ты и я, валяли дурака. Нам не довелось сражаться, а теперь уже поздно, и это чудовищно. Но зато есть он, и это наш шанс. Позволь спросить: ради чего была вся эта война?
— Хватит ерунду молоть, — гаркнул Арчи.
— Ради будущей свободы. Человека всегда волновало, в каком мире будут жить его дети. Мы ничего для них не сделали. Мы на нравственном распутье.
— Слушай, я не знаю, о чем ты говоришь, и знать не хочу, — перебил Арчи. — Мы выгрузим этого, — он кивнул на Болена, который был почти без сознания, — у первой же казармы, разойдемся в разные стороны, и плевать я хотел на распутье.
— Я осознал, что поколения, — продолжал Самад, пока они миля за милей мчались по однообразной равнине, — говорят друг с другом, Джонс. Жизнь не линейна, она не линия — к черту хиромантию! — а круг, и они говорят с нами. Потому-то и нельзя прочитать судьбу; ее можно только изведать. — Морфий снова стал открывать ему знание: все знание вселенной, все надписи на стене стали ему фантастическим откровением.
— Джонс, знаешь, кто этот человек? — Самад за волосы притянул к себе доктора. — Мне русские сказали. Он ученый, как и я, но что у него за наука! Выбирать, кто должен родиться, а кто нет — разводить людей, как цыплят, уничтожать их, если показатели не по норме. Он хочет управлять, давать указания будущему. Вывести расу людей, расу железных людей, которые доживут до конца света. Но в лаборатории такого не сделать. Это должно и единственно возможно сделать с помощью веры! Нас спасет лишь Аллах! Я не религиозен, мне всегда не доставало на это сил, но я не идиот, чтобы отрицать истину!
— А не ты ли говорил, что это не ваш спор? Ты это сказал там, на холме, — затараторил Арчи, довольный, что ему удалось подловить Самада. — И… и… даже если этот малый… да что бы он ни сделал, ты сказал, что это наши проблемы, проблемы Запада, вот.
Из водянистых глаз доктора Болена, которого Самад по-прежнему держал за волосы, кровавые слезы теперь текли рекой, он что-то лопотал на своем языке.
— Осторожнее, ты его задушишь, — сказал Арчи.
— Пусть! — выкрик Самада канул в безмолвную бездну. — Такие люди думают, что живые органы можно моделировать по своему усмотрению. Они молятся науке о теле, но не Тому, Кто нам его дал! Он нацист. Даже еще хуже.
— Но ты сказал, — настаивал на своем Арчи, — что тебя это не касается. Это не твой спор. Если кто и должен предъявить счет этому сумасшедшему фрицу…
— Французу. Он француз.
— Пусть будет француз. Если кто и должен предъявить ему счет, так это я. Мы ведь сражались за судьбу Англии. Во имя Англии. Видишь ли, — Арчи покопался в памяти, — демократия и воскресные обеды… прогулки и пэры, эль с сосисками — это все наше. Не ваше, нет.
— Именно, — сказал Самад.
— Что?
— Это должен сделать ты, Арчи.
— То-то и оно.
— Джонс, судьба смотрит тебе в глаза, а ты гоняешь лысого, — противно хихикнув, сказал за его спиной Самад и сильнее притянул к себе за волосы доктора, сидящего на переднем сиденье.
— Полегче там, — сказал пытающийся следить за дорогой Арчи, когда Самад чуть не вывернул Болену шею. — Слышь, я же не говорю, что он не заслуживает смерти.
