Вера Колочкова - Слепые по Брейгелю
В общем, шла домой, сама себя подхваливала — эка она лихо с тоской-бедой справляется! И со страхами! И с пугающим одиночеством! А то навалились, понимаешь… Ну, ушел муж к другой, с кем не бывает. И впрямь, не ляжешь ведь, не умрешь по заказу. Наверное, правду знающие люди говорят — когда одна дверь закрывается, обязательно должна открыться другая. Только надо ее вовремя разглядеть, чтобы мимо не пройти. Может, черная собака Луша вчера эту дверь и открыла, ткнувшись ей носом в колени? Надо бы с ней подружиться на всякий случай. А может, и полюбить, если получится. Но кто его знает, как оно вообще все получится? Очень волнительно на душе, как перед отъездом из дома.
Как ни странно, Луша сидела у подъезда, беспокойно перебирала передними лапами. Почему-то одна, без хозяина. Она подошла, спросила вполне серьезно, будто рассчитывала на ответ:
— Луша, а ты почему одна? Где твой хозяин?
Собака глянула на нее с тоской, отвернулась досадливо — отстань, мол, и без тебя тошно. Вот вам и вся любовь, которой оскорбить нельзя! Потом подскочила, подошла к железной двери, тявкнула требовательно — открывай, чего стоишь!
И проскользнула в образовавшуюся щель тенью, села у двери третьей квартиры, заскулила. Она медленно прошла вслед за собакой на площадку, встала невдалеке. Что это? Почему она одна? Хозяин ее одну выпускает гулять? Или его дома нет?
Наверное, и впрямь, нет его. Тишина за дверью. Тогда почему Луша оказалась одна на улице? Убежала, заблудилась, потом сама дом нашла? А он, наверное, бегает, ищет ее? И что теперь делать?
— Луша… Может, пойдем на улицу, хозяина поищем? — робко обратилась она к собаке.
Та лишь заскулила в ответ жалобно. Что ж, понятно, никто никуда не идет. Ну и как тогда поступить? Стоять здесь, караулить ее?
Вдруг Луша забеспокоилась, прыгнула передними лапами на дверь, тявкнула гулко. Она вздрогнула, отступила на шаг назад. Дверь открылась, явив ей лицо вчерашнего знакомого…
О боже. Он что, пьян? Хотя нет, не похоже. Лицо не пьяное, скорее, болью скованное, глаза, кажется, не видят ничего. Глянул на нее, как на пустое место, не поздоровался даже. Луша шмыгнула в глубь квартиры, а он стоит изваянием, плещет болью из глаз. Той самой, черной, невыносимой.
— Павел, что с вами? Вы больны? Может, «Скорую» вызвать? Чем я могу вам помочь, Павел? — закудахтала она испуганно, прижав руки к груди.
Павел мотнул слегка головой, будто вслушиваясь в то, что она лепечет. Свел брови в судороге, с трудом сфокусировал на ней взгляд. И вдруг произнес резко:
— Уколы ставить умеешь?
— Нет… Совсем не умею.
— Заходи, я научу. Заходи быстрее, мне стоять трудно.
Отлепился плечом от косяка, с трудом побрел в глубь квартиры. Она робко переступила порог, прикрыв за собой дверь. Но рычажок замка поворачивать не стала, струсила. Мало ли что…
Прошла через узкий коридор, застыла в проеме двери. Она знала эту квартиру, бывала здесь по-соседски. В принципе ничего не изменилось, все то же самое… Допотопная мебель, ковер на стене, продавленный диван. Соседи давно здесь не жили, квартира долго стояла пустой, и запах обосновался особенный, затхлый, сиротский. Павел, пока она осматривалась, успел лечь на диван, слабо отмахивался от Луши, которая беспокойно толклась рядом и норовила сунуться мордой в лицо хозяину.
— Уйди! Мешаешь! На кухню уйди! — прорычал Павел тихо, и Луша отпрыгнула, и впрямь потрусила мимо нее на кухню. Легла под стол, издавая странные звуки, будто всхлипывала, как человек.
— Подойди к письменному столу, открой ящик, там ампулы… — скомандовал Павел. — Рядом упаковка одноразовых шприцев. Оберни чем-нибудь стеклянный конец ампулы, отломи…
— Нет, Павел, что вы, у меня не получится! — запричитала она почти истерически, дернувшись назад, как лань. — Я даже смотреть не могу, как иголку в живое тело втыкают, сразу в обморочное состояние впадаю! Нет, что вы!
— Я прошу тебя, пожалуйста… — повернул он голову со стоном. — Ну, давай же… Я бы и сам, но рук не чувствую… Ни ладоней, ни пальцев не чувствую, все болью скрутило…
Он задышал тяжело, резко, бледный лоб заблестел обильной испариной. А на нее вдруг снизошло объяснение происходящего, обидное в своей заурядности. Как же она сразу не догадалась?
— Павел… Вы наркоман, да?
— Тьфу ты, зараза… — отдышавшись, тихо ругнулся он в ее сторону. И добавил, будто отмахнулся: — Ладно, иди, черт с тобой…
Она неловко затопталась в дверях, не зная, как поступить. Еще и Луша добавила напряжения, тихо заскулив на кухне. Конечно, удрать легче всего. Но как человека оставишь, а вдруг он умрет? Может, самой «Скорую» вызвать? Но в городе вечерние пробки, машина будет ехать часа полтора, не меньше.
Нет, все-таки надо вызвать. Телефон в прихожей, в сумке. Развернулась, шагнула за порог.
— Постойте… — ткнулся ей в спину сиплый, дрожащий болью голос Павла. — Постойте, как вас там…
Обернулась. Павел приподнялся на локтях, посмотрел на нее с тоской и страхом. Как на незнакомого человека посмотрел. Глаза-провалы, зияющие страданием, волосы прилипли к мокрому лбу. Наверное, он ее и не видел даже…
— Простите… Как вас зовут? Вы кто?
— Я Маша! Мы вчера с вами познакомились, забыли, наверное! Вчера, когда дождь был, вы с Лушей гуляли! — напомнила она с отчаянием, так и не сумев убрать обиженные нотки из голоса.
— Маша… Да, Маша. Послушай, Маша. Помоги мне сейчас, пожалуйста. Я болен. Четвертая стадия рака. Я… Я по времени не рассчитал немного. Не готов оказался. Я не думал, что это так быстро начнется. Врачи сказали — месяца два-три… Не так резко…
Он стрелял в нее короткими фразами, будто автоматной очередью. Она стояла, прижав ладони к груди, чуть ниже горла, крест-накрест. Она всегда прижимала ладони к груди, когда чего-то сильно боялась. Казалось, так надежнее. А еще казалось — там, за ладонями, прячется испуганная душа, и она ее защищает, как может. Чтобы не дрожала сильно.
— …Мне очень нужен укол, Маша. Мне больно нестерпимо. Может, ты все-таки… Попробуешь…
Она кивнула, сглотнула с трудом. Потом сообразила — кивнула, значит, согласилась. Значит, так надо… Надо, и все. Надо переступить через страх, через безволие, через обморок.
И пошла изнутри дрожь — тело не желало впускать в себя энергию внутреннего усилия. Оно привыкло ее не впускать, привыкло посылать импульс неприятия, когда перед глазами возникала картинка — руки медсестры со шприцем в ладони, игла входит в живое тело… Даже когда в кино такую картинку видела, глаза закрывались сами, автоматически. И дыхание пресекалось, и тошнота подкатывала. Ну такая она, что делать, извините! Трусость, невроз, астенический синдром! Не может она, не может!
А внутреннее усилие будто стояло рядом, глядело в глаза, усмехалось — давай, мол, расскажи человеку, молящему тебя о помощи, про свои трогательно-трусливые синдромы. Ну что же ты, давай! Вместо того чтобы сделать шаг, пересилить себя! Соберись, тряпка, потом стыдно вспоминать будет. Зачем тебе еще один стыд? Мало тебе, да? Хоть раз в жизни — соберись! Не бойся, я рядом. Я тебе не враг, я всего лишь внутреннее усилие.
Если бы кто-то объяснил ей, что это ее состояние длилось несчастные три секунды, она бы не поверила. Слишком тяжело далось. Будто вагон с углем разгрузила. Но далось же! Сделала вдох, выдох, шагнула из дверного проема к письменному столу. Оглянулась на Павла, спросила сухо, делово:
— Где, говорите, ампулы и шприцы? В котором ящике?
— Там, в самом низу, справа… Увидела?
— Да… А дальше что? Вы говорили, надо конец ампулы отломить? Да, поняла… Потом втянуть содержимое в шприц… Да, и чтоб воздуха не осталось…
Конечно, руки дрожали. Зато зубы сжимала так, что заныл болью верхний коренной, с которым давно собиралась идти к стоматологу. И в голове происходило что-то. Ужас был в голове — дошло наконец до сознания Павлом сказанное… Четвертая стадия рака. Боли. Умирает человек. Может сейчас, на глазах, умереть. С тех пор как умерла мама, смерть ни разу, хоть и случайно, так близко не подходила.
— Так… Куда ставить? — подошла к дивану, держа в пальцах наполненный шприц.
Павел повозился неловко, пытаясь стянуть вниз резинку спортивных штанов. Она отпрянула чуть назад, проблеяла испуганно:
— Ой, в ягодицу, что ли?
— Да. В руку труднее, не справишься, если не умеешь. Помоги, черт… Пальцы свело…
И пришлось самой дернуть вниз резинку штанов. Обнажилась худая, но крепкая ягодица. В первую секунду она отвела взгляд стыдливо…
— Слышишь, крест начерти! — глухо скомандовал Павел.
— Какой… крест? Где? — совсем растерялась, утирая со лба капли нервной испарины.
— Возьми ватный тампон, там есть… Намочи йодом, нарисуй сбоку на ягодице крест. Потом в середину креста и втыкай иглу, поняла? Так нерв не заденешь.
