Иэн Макьюэн - Закон о детях
Подобных дел у нее много на этой неделе, сказала она. Чарльз поднес ладонь ко лбу и закрыл глаза. Кошмар. Если бы ему завтра утром пришлось разбирать хоть одно такое дело, он не спал бы всю ночь, грыз ногти и опустошал бар в гостиной. Фиона спросила, зачем он здесь. Он приехал из министерства убеждать группу прибрежных фермеров, чтобы они в контакте с местными природоохранными организациями позволили пустить море на свои пастбища, то есть восстановить солончаковые болота. Это, безусловно, наилучший и самый дешевый способ защиты от наводнений на береговой полосе, польза для животного мира, особенно для птиц, а для туристов – местная достопримечательность. Но часть сельскохозяйственного сектора решительно противится, хотя фермеры получат хорошую компенсацию. Весь день его закрикивали на собраниях. Пущен слух, что проект – принудительный. Когда он это отрицал, ему не верили. Его воспринимают как представителя центрального правительства, и фермеры рассержены из-за разных других проблем, не имеющих отношения к его ведомству. Потом его толкали в коридоре. Человек «вдвое моложе меня и вдвое сильнее» схватил его за лацкан и что-то пробурчал – из-за выговора он даже не понял, что. Оно и к лучшему. Завтра он пойдет и попытается еще раз. Он уверен, что в конце концов своего добьется.
Да, на ее слух, это смахивает на особый круг ада – по ней, так уж лучше ненормальная мать. Они немного посмеялись над этим и тут заметили, что остальные трое прервали разговор и слушают их.
Карадок Болл, старый школьный друг Чарли, сказал:
– Надеюсь, ты понимаешь, с каким выдающимся судьей разговариваешь. Ты ведь помнишь дело сиамских близнецов.
Все помнили, и, пока прислуга убирала тарелки и разносила бифштекс «Веллингтон» и разливала «Шато Латур», они говорили и задавали ей вопросы об этом шумном деле. Она рассказала им все, что они хотели узнать. У каждого было мнение, но, поскольку у всех одинаковое, вскоре перешли на жадность и соперничество газет в освещении этого дела. Следом перешли к обсуждению последних новостей в комиссии Левесона[18]. С мясом закончили. Далее, согласно меню, ожидался хлебный пудинг. Скоро, подумала Фиона, они заспорят о том, глупо или мудро поступает Запад, не посылая войска в Сирию. На эту тему Карадок мог рассуждать без конца. Так и случилось, но едва он завел этот разговор, как послышались гулкие голоса в холле. Появился Полинг с бледным дворецким и, задержавшись на пороге, подошел к ней.
Дворецкий с недовольным видом стал в сторонке, а Полинг, кивком извинившись перед обществом, наклонился к ней и тихо сказал на ухо:
– Простите, что помешал, миледи, но, боюсь, дело требует вашего немедленного присутствия.
Она промокнула губы салфеткой и встала.
– Извините меня, джентльмены.
Они встали с невозмутимыми лицами, а Фиона первой пошла к выходу. За дверью она сказала дворецкому:
– Мы все еще ждем обогревателя.
– Сейчас принесу.
Он произнес это категорическим тоном, и, когда он отвернулся, она посмотрела на секретаря, подняв брови. Но он сказал только:
– Нам туда.
Она пошла за ним по коридору к бывшей библиотеке. Полки ее были забиты потрепанными книжками – отели закупают такие погонными метрами для создания атмосферы.
Полинг сказал:
– Это тот мальчик, свидетель Иеговы, Адам Генри. Помните, с переливанием крови? Видимо, он проследил за вами. Шел под дождем, промок до нитки. Его хотели выпроводить, но я решил, что надо раньше сказать вам.
– Где он сейчас?
– На кухне. Там теплее.
– Лучше привести его сюда.
Как только Полинг вышел, она встала и медленно обошла комнату, чувствуя, что сердце забилось быстрее. Если бы отвечала на его письма, сейчас бы этого не было. Чего этого? Ненужного продолжения дела, которое закрыто. И больше того. Но раздумывать было некогда. Шаги в коридоре приближались.
Распахнулась дверь, и Полинг ввел мальчика. Она видела Адама только в постели и сейчас была удивлена его ростом – больше шести футов. Он был в школьной форме – серые фланелевые брюки, серый свитер, белая рубашка, жиденький школьный блейзер – все мокрое насквозь, и взъерошенные волосы после вытирания. В руке висел рюкзачок. Жалостная деталь – на плечи для согрева наброшено кухонное полотенце Ледмен-Холла с набивными картинками местных красот природы.
Секретарь задержался в дверях, а парень сделал два шага, остановился недалеко от нее и сказал:
– Извините меня, пожалуйста.
Сейчас проще всего было скрыть смятение за материнским тоном:
– Вы совсем замерзли. Попросим их сюда принести обогреватель.
– Я сам принесу, – сказал Полинг и вышел.
– Как же вы меня разыскали? – спросила она, помолчав.
Еще одна оттяжка – спросить «как» вместо «зачем»; но она еще не оправилась от изумления и не нашла в себе сил спросить, чего он от нее хочет.
Рассказ его был толковым.
– Я проехал за вами на такси до Кингс-Кросс, сел в ваш поезд, но не знал, куда вы едете, и поэтому взял билет до Эдинбурга. В Ньюкасле вышел за вами из вокзала, побежал за вашим лимузином, не догнал и решил действовать наугад – спросил людей, где находится суд. Когда приехал туда, сразу увидел вашу машину.
Во время рассказа она смотрела на него, отмечала перемены. Уже не худой, но стройный. В плечах и руках как будто появилась сила. То же длинное, утонченное лицо, коричневая родинка на скуле почти незаметна на молодом румянце. Полные влажные губы, цвет темных глаз невозможно определить при этом освещении. Даже оправдываясь, он был чересчур оживлен в своих объяснениях. Когда он отвернулся, чтобы мысленно восстановить последовательность событий, она подумала, не из тех ли это лицо, какие ее мать называла старинными. Глупая мысль. У каждого есть представление о лице поэта-романтика, собрата Китса или Шелли.
– Я долго ждал, потом вы вышли, и я пошел за вами по городу и вдоль реки и видел, как вы сели в машину. Я больше часа искал и все-таки нашел на телефоне сайт с адресом, где останавливаются судьи. Я остановил попутную машину, вышел на главной дороге, перелез через стену, чтобы не идти через привратника, и пошел к дому под дождем. Потом тысячу лет ждал за старой конюшней и не знал, что делать. Потом меня кто-то увидел. Я правда очень виноват…
Вошел Полинг с обогревателем, красный и раздраженный. Видимо, ему пришлось отнимать печку у дворецкого. У них на глазах секретарь с кряхтением стал на четвереньки и заполз под стол у стены, чтобы добраться до розетки. Потом выполз обратно, встал, положил руки молодому человеку на плечи и подтолкнул его к потоку теплого воздуха. И вышел, сказав Фионе:
– Я буду рядом.
Когда они остались вдвоем, она сказала:
– Не надо ли мне видеть чего-то жутковатого в том, что вы проследили за мной до дома, а теперь и здесь?
– Нет-нет! Пожалуйста, не думайте так. Ничего подобного. – Он возбужденно огляделся, как будто где-то в комнате можно было прочесть объяснение. – Слушайте, вы спасли мне жизнь. И не только. Папа не хотел мне показывать, но я прочел ваше решение. Вы сказали, что хотите защитить меня от моей религии. И защитили. Я спасен!
Он засмеялся собственной шутке, а Фиона сказала:
– Я не для того вас спасала, чтобы вы подкарауливали меня по всей стране.
Тут какая-то неподвижная деталь попала в лопасти вентилятора, и в комнате раздалось ритмичное щелканье. Оно стало громче, потом чуть затихло и таким осталось. Фиону вдруг охватила досада на это заведение. Фальшивка. Дыра. Как она раньше не замечала?
Чувство прошло, и она сказала:
– Родители знают, где вы?
– Мне восемнадцать лет. Где хочу, там и буду.
– Мне все равно, сколько вам лет. Они будут волноваться.
Он фыркнул с юношеским раздражением и опустил рюкзачок на пол.
– Послушайте, миледи…
– Довольно этого. «Фионы» достаточно.
– Я это не иронически, а так…
– Прекрасно. Так что родители?
– Вчера у нас была тяжелая ссора с папой. У нас уже бывали после больницы, но эта была сильнее, оба кричали, и я сказал ему все, что думаю о его глупой религии, – он, понятно, не слушал. В конце концов я ушел. Поднялся к себе в комнату, собрал рюкзак, взял сбережения и попрощался с мамой. И ушел.
– Вы должны сейчас же ей позвонить.
– Незачем. Вчера вечером я ей написал оттуда, где остановился.
– Еще раз напишите.
Он посмотрел на нее удивленно и разочарованно.
– Пишите. Скажите, что вы в Ньюкасле, все хорошо, и завтра еще напишете. Тогда мы поговорим.
Стоя в нескольких шагах, она смотрела, как его длинные большие пальцы бегают по сенсорному экрану. Несколько секунд, и он спрятал телефон в карман.
– Ну вот, – сказал он, глядя на нее выжидательно, словно это ей надлежало объясниться.
Она скрестила руки на груди.
– Адам, зачем вы здесь?
Он нерешительно отвел взгляд. Ему не хотелось отвечать, по крайней мере прямо.
– Слушайте, я теперь другой человек. Когда вы ко мне пришли, я был готов умереть. Удивительно, что такие люди, как вы, готовы тратить время на меня. Я был таким идиотом!
