Владимир Топилин - Тропа бабьих слез
Последующие три года войны со своим народом измотали силы Маслова. Порой он уже не понимал, что делает. Еженедельная перемена командования угнетала состояние. Постоянно новые лица, кому он должен был отдавать честь, отторгали в нем уверенность в справедливой, кровавой бойне. Задыхающаяся белая армия была в постоянном движении. То наступая, то убегая в тайгу, редеющие на глазах ряды воинов недоверчиво сверкали глазами в сторону командования. Он в кого-то стрелял, и в него стреляли. Сергей бил, и его били. Ему приходилось убивать, и его пытались убить.
И вот он здесь, в тайге, на глухой, далекой, таежной заимке. Все такой же молодой и старый капитан, у которого теперь не было блестящего будущего. Рядом с ним пехотный полковник без своих подчиненных, такой же одинокий и затравленный несбывшимися идеями и задохнувшимися победами над своим народом. Зачем они здесь? Для чего? Что ждут они от будущего и будет ли у них завтра?.. На эти вопросы Сергей теперь уже не мог ответить.
Каждый новый день, как две росинки, походил на вчерашний. Просыпаясь с зарей, подчеркивая строгую, офицерскую закалку, они вставали, приводили себя в порядок, завтракали, курили и весь день до вечера чего-то ждали. Он, Сергей, молодой, поседевший, тридцатитрехлетний артиллерийский капитан. И постаревший, измученный потрясениями, скоропалительными перемещениями, без армии, полковник Громов. Вечером, укладываясь спать, капитан и полковник молчали, отвернувшись друг от друга лицом к стене. Теперь они уже не желали товарищу по оружию спокойной ночи, как это принято у культурных, цивилизованных людей, и не приветствовали с добрым утром. Череда добрых восходов для них кончилась. Каждый из них чувствовал и видел впереди затухающий закат, подкрадывающуюся ночь, где ничего не было видно.
Полковник Громов ждал ежедневного появления вестового с добрым донесением: «По всему сибирскому фронту началось успешное наступление армии адмирала Колчака! Этим письмом приказываем Вам срочно явиться в штаб фронта для последующего участия в военных действиях!» Лично ему, полковнику Громову, дадут неограниченные полномочия в управлении соединением, где, как и прежде, до октября семнадцатого года будут править только строгая дисциплина, Устав, честь и достоинство. Вот тогда полковник покажет себя во всеоружии! Опыт боевых действий, организация тактики, своевременная дислокация войск принесут должный результат. Ох и покажет он, полковник Громов, краснозадым, когда зайцы линяют. Уж он установит во всей России власть и порядок!..
Сергей про себя горько усмехался над платоническими фантазиями своего очередного командира. Он был на порядок умнее пунктуального, дотошного служаки, хотя ничем не выдавал свое превосходство. Если местные партизаны, Щетинкин и Кравченко, разогнали по болотам да медвежьим углам славное войско отечества, что тогда говорить о более сильных ополчениях советской власти?! Сергей видел правду: адмирал Колчак погнал из Красноярска на Дальний Восток золотой эшелон, значит, в Сибирь он уже не вернется никогда. Всем ясно, что Советы пришли надолго. Простые смертные так просто власть не отдадут: спущенная с цепи собака всегда живет свободой! Кстати, было очень интересно знать, куда девался тот золотой эшелон адмирала Колчака? По Сибири гуляли слухи, что поезд потерялся где-то между Красноярском и Иркутском. Тысячи комиссаров сейчас ломают головы в поисках несметного богатства. Молодой Республике нужна валюта. Отыскивая след золотого эшелона, комиссары не жалеют патронов на тех, кто так или иначе был связан с золотым фондом Сибири.
Каждый из офицеров несуществующей армии был занят своим делом. Полковник Громов, чувствуя скорые перемены, строчил на бумаге образцы новых указаний и приказов; тщательно изучал крупномасштабную, наполовину в белых пятнах, карту района; в определенный час, поддерживая физическую форму, занимался гимнастикой и ежедневно, перед сумерками, выпускал три пули из своего револьвера по тлеющей лучине на расстоянии двадцати шагов.
Сергей Маслов большую часть дня проводил с хозяевами заимки. Может, от нечего делать он научился ловить в озере рыбу; задыхаясь от дымокура, помогал Фоме Лукичу управляться с пчелами; от деда Луки потихоньку учился столярному делу; носил в ведрах воду; косил на заре сено; возил на коне из тайги дрова. За короткий период времени своими степенными, спокойными действиями Сергей проникся некоторым уважением к жителям заимки. Всегда замкнутые для чужаков староверы иногда улыбались ему доброй, приветливой улыбкой: человек славен делами своими! Лучшим товарищем в беседах и работе для Сергея был Маркел. Как-то так случилось, что, однажды предложив юноше свою помощь, он стал постоянным ему спутником в «благих делах». И неизвестно, что служило причиной беспрекословной услуги жителям заимки: святая благодарность за предоставление угла, или еще один представитель семьи Погорельцевых, к кому Сергей относился с чувством ностальгической памяти.
Первый раз он увидел ее вечером, когда они приехали на заимку, однако должного внимания не обратил: обыкновенная, молодая девушка. Сергей даже не придал значения закрытой части лица. Может, этому способствовала долгая дорога, усталость или полное безразличие к многочисленным людям, в последнее время появляющимся и исчезающим из его жизни, как вода в ручье. Утром было все иначе. Сергей возвращался от озера после утреннего туалета, хотел войти в захожую избу, где они остановились с полковником, как вдруг дверь заимки распахнулась, и на порог вышла она. Увидев ее, он почувствовал, как сознание пробила молния, а сердце застонало от радости встречи. Она стояла к нему правой стороной. Открытая часть лица, голова, шея, плечи, взбитая грудь, мягкие, но сильные руки, формы тела показали ему до боли в груди знакомого, милого человека. Сергей не смог удержаться от порыва чувств, бросился к ней, успел схватить за руку:
– Нинель!.. Что ты здесь делаешь?!
Софья испугалась, отскочила, отдернула ладонь, еще мгновение смотрела на него испуганным взглядом, а потом убежала назад, в дом.
Увидев ее лицо, Сергей вздрогнул от горя, понял, что обознался, успел крикнуть вслед: «Извините…» – потом в подавленном состоянии присел на крыльцо. Память, как удар ножа: разрезала, доставила боль, лишила сил. На какой-то миг он был там, в прошлой, счастливой жизни, которая тут же потухла, как спичка. Досадная ошибка привела Сергея к горькому, безутешному прошлому: не может быть здесь Нинель, потому что ее нет в живых. Погибла его славная, дорогая девушка в черном восемнадцатом году от ножа мародеров.
Представляя себе ее смерть, Сергей всегда содрогался от ужаса неизбежности. Великая революция в своем начале породила беспощадную волну преступлений. В городе процветало воровство, разбои, убийства. Простого обывателя могли зарезать за кроличью шапку.
В тот роковой зимний вечер Нинель была дома одна. Потрясенный потерей судоходной компании, Штрайберг искал правды за дверями новой демократии. Мать Нинели, добрая, милая фрау Марфа, пребывала в гостях у свояченицы на другом конце города. Он, Сергей Маслов, был на тайном собрании будущего штаба белой армии. Будучи в плохом самочувствии, Нинель не поехала с матушкой в гости, осталась ждать его, Сергея, но нашла свою смерть.
Когда он вернулся, нашел ее в дверях своей комнаты. Вероятно, заслышав шум в коридоре, Нинель подумала, что он вернулся, вышла встречать и была убита одним точным, сильным ударом ножа в грудь. Она так и умерла, не понимая, что с ней случилось. В спокойных, открытых глазах все еще светились огоньки нескрываемой ласки и нежности, обращенной к своему любимому человеку. В правой руке Нинель оплавилась догорающая свеча. Левая ладонь покоилась на округлом животе, где развивался и рос плод их любви на шестом месяце беременности.
Тогда на висках Сергея появилась первая седина.
Так и не было Сергею покоя при встрече с Софьей. Хоть и знал, что это не Нинель, ничего сделать не мог. Очень уж похожа Софья профилем на его милую подругу, и с этим нельзя было не считаться. Всякий раз при общении Сергей надолго задерживал на ней свой взор. Привыкшая к его жалостливому взгляду, Софья старалась не обращать на него внимания, однако потом вдруг заметила, что глаза у молодого офицера совсем не жалкие, а проницательные, сравнивающие, может быть, оценивающие. Она сказала об этом матери, та, в свою очередь, отцу. Фома Лукич разложил все по своим местам: «Этот не посмеет… кровь не та!»
Заметил поведение подчиненного и полковник Громов. Выбрав момент остаться наедине, старший офицер сделал Сергею замечание:
– Ваш похотливый взгляд, господин капитан, не делает вам чести! Даже не думайте! Мы находимся в гостях, так-с что, будьте добры вести себя прилично!..
Наконец-то сообразив, что от него ждут, Маслов рассмеялся полковнику в лицо, достал из кителя фотографию Нинель, показал старшему по званию:
