Тимур Зульфикаров - Изумруды, рубины, алмазы мудрости в необъятном песке бытия
И бездонно бессонно смертно слезно до дрожи в ночной кости
Мне жаль жаль жаль тех, кто безвинно страждет уповает в многошумных, в многоблудных городах и селах и домах…
О Боже…
Завтра я вернусь в Москву, как Апостол Павел в Рим
В град казни
Рим Вавилон Москва — смертельный снег
Апостол Павел — Хурма Живая Золотая…
А я — снег смерти?
Или — хурма жизни золотая?
Не знаю… не знаю… не знаю…
Или под хурмой златой я засыпаю?
Или умираю…
Господь! Ты знаешь…
Но кочуя в двух мирах — на этом свете и на том свете — я всегда буду вспоминать золотой сад хурмы в серебре летучем снегопада…
О Господь!
Во всей Твоей Вселенной необъятной рассыпающейся — это моя тихая отрада… ограда…
…Сад золотой в снегах плодоносящий…
…Ночная матушка, склонившаяся над фазаньим одеялом, где трепещет агнец…
И сам Творец с ночных небес Внимающий и Улыбающийся…
Дева рая
…И я опять засыпаю, замерзаю иль блаженно отхожу, усыпаю, умираю под родным фазаньим павлиньим дряхлым одеялом, где матушкой моей оставлен завещан шепот, шелест: Сынок, родименький… спи, спи…
А я плачу от счастья…
А снега летят необъятно…
О Боже! но разве одно материнское чудотворящее одеяло может оградить меня от вселенского снега, от вселенского хлада, от одиночества умиранья, усыпанья…
О Боже… сон что ли заснеженный мой… но я не один под одеялом…
О Боже, кто ты… как пришла ты в сон мой, как пришла проскользнула под мое одинокое одеяло…
И вот обнимаешь, витаешь, нежно окружаешь меня живоатласными шелковыми губами, грудями, руками и ногами…
И горячишь согреваешь чистым медовым хрустальным свежеснежным дуновеньем дыханьем лепетаньем…
О Боже… Кто ты?
И мне уже тепло жарко уже горячо под снежным одеялом и я обнимаю объемлю ее замерзшими руками и ногами и губами глазами зарываюсь в душистые пахнущие горным весенним укропом и маслянистым грецким орехом жгучие, курчавые, как бешеные весенние таджикские реки, арыки, водопады, волосы ее…
Жарко мне и блаженно…
От падающих снегов окрест светло, как днем, и я вижу лазоревые сиреневые талые талые разлившиеся на все лицо глаза древней праматери таджиков Согдианы очи нездешние ея ея ее…
Ах как спелый дашнабадский малиновый гранат в руке
Ах как спелый рохатинский златоискрящийся виноград в руке
Как спелый златотекучий златопадучий исфаринский абрикос в руке
Как спелое гармское златорассыпчатое яблоко в руке —
Так я чую переспелыми моими перстами под одеялом не персидский атлас не кашмирский бархат а живой колышащийся шелк девьего тела ее
И я глажу ласкаю губами мну лижу нежно терзаю обнимаю лелею шелк шелка живые трепетные ее
Живой шелк ее в моих перстах млеет… нежится… покоряется… проливается…
Ах, я вспоминаю слова из Священной Книги: «Если хоть одна дева рая придет на землю — то одна ее гиацинтовая повязка на голове будет стоить всех красавиц мира…
И я шепчу эти слова и уповаю:
— Ты оттуда? из рая? где гиацинтовая повязка твоя?..
А она, сверкая молодыми зубами как вершинами снежных гиссарских гор, горячо хрустально шепчет радостно, как юная моя необъятная матушка шепчет мне:
— Я из кишлака Ватан… я дочь учителя Ходжи Саймутдина…
В нашем заброшенном голодном кишлаке ни света, ни тепла…
Жаль рубить древние смолистые задумчивые арчи на дрова…
Арчи — наши сестры… наши тысячелетние матери…
И кто рубит сестер… и матерей тысячелетних…
Холодно… Одиноко…
Айхххйя!..
Все жители нашего кишлака весной восходят на вершину снежной горы Мухаббат и ждут Великого Ветра Весенних Перелетных Птиц…
Этот Ветер идет с необъятных гор Памира на Россию… Он несет перелетных птиц из Индии и Африки…
И вот мои земляки бросаются в этот Ветер и легкие от голода долетают до России до Москвы…
Там они подметают улицы и строят небоскребы… а осенью они от тоски по родным горам слетают спадают распято бросаются с крыш небоскребов в Великий Ветер Осенних Перелетных Птиц, чтобы вернуться домой…
Но весенние птицы долетают, а осенние — не возвращаются…
Так мы с отцом остались одни в кишлаке…
Айхххйя!..
А меня звать Саврия Халифат Согдиана Тадж-Махал Ашурбаннипал Хаммурапи Аргишти Акбар Ватан…
Отец от одиночества, тоски и нищеты дал мне имена царей… и они всегда со мной…
А я к вам пришла… жаль мне одиночества вашего… жаль одинокого одеяла вашего… и притч, которые слышат только Господь и собака Осень…
И я пришла…
В Священной Книге сказано: Жены — ваша одежда, а вы — одежда жен ваших…
И я одежда ваша, дервиш Ходжа Зульфикар, и моя алая гранатовая девственность — одежда ваша…
А девственность — это вечно цветущий куст пеннорозового миндаля на безбрежных снегах февраля…
Кто хочет сорвать его?.. кто хочет его нарушить?..
И зачем вам, дервиш, уходить от живого куста миндаля и возвращаться в мертвую Москву в Содом в Гоморру, чтобы там умирать вдали от многозвонного миндаля…
Айххха!..
А завтра утром пойдем побредем полетим поскользим по альпийским первоснегам кружевам саванам простыням одеялам в родные алмазные горы горы горы таджикские белоснежные как колыбель и саван…
Айххххххха…
Я знаю там древлюю тропинку тропку по которой боятся ходить скользить даже снежные стелющиеся змеиные ирбисы-барсы, грезящие о вечножаркой Африке…
И памирские чернобурые мудрые, как древняя Индия и древний Китай, волки…
И небесные умудренные гималайские медведи, верные, последние, как белые носороги, тысячелетние ученики Будды Гаутамы …
И игривые вечновлюбленные как вы, дервиш, козлы-нахчиры, которые рогами доходят до полной луны в ночи полнолунья, в ночи переспелого гона…
И там плавают парят недвижно в нежном текучем лазурите небес орлы-бородачи-овцееды и серые грифы-могильники — последние высокогорные знатоки гурманы молчальники ушедшего от человеков к звездам Пророка Зороастра…
Говорят, что иные орлы в тоске по Учителю залетают на звезды…
Айхххйя!..
И это ваши родные братья, Ходжа Зульфикар…
А разве вы не тоскуете по ушедшим Учителям?..
А разве вы не хотите улететь к ним?..
В Рай ведет эта тропинка… тропка… тропа…
В Рай…
Там ждут вас…
…А ты пойдешь со мной?..
…Я только проводница в рай…
…А я не пойду без тебя…
Айхххйа…
Ах, земная любовь всегда закрывает Небесную…
…Ах, жарко блаженно нам под снежным необъятным одеялом…
2010
IV. СТИХОТВОРЕНИЯ, ПЕСНИ И ПРИТЧИ
Две птицы
Над Русью вечно две птицы летят…
Одна — соловей, птица любви,
Другая — коростель-дергач, птица запустенья, птица беды…
Одна — поет…
Другая — вопиет…
Нынче Время Коростеля
Вопль беды стоит над Русью…
Савва Ямщиков — Колокол Всея немой Руси
Савва Ямщиков — Секира Руси на бесов Ее
Савва Ямщиков — Стенобитная машина на врагов извечных Ее
Савва Ямщиков — Святой Коростель Руси в беде…
Русские дикие травы
Русские тучные медовые обильные перестоялые кормильные травы травы травы
Никнут к земле, тоскуют по косцам и коровам
Но кремлевские властители временщики не пускают к травам тоскующим спелых косцов и коров
Коров убивают, режут, косцов травят дурной водкой
А трава — молочная кормилица коров, а коровы — молочные кормилицы человеков
И что же молоко святое целительное млеко кормилицы льется мимо губ безвинного младенца?
И что же новорожденного не пускают к благодатным соскам матери?
И что же народ русский — Дитя Христово тысячелетнее — не пускают
к земле-матери — Кормилице Его?..
Колокол Всея Руси
Когда хоронили Савву Ямщикова, кто-то сказал: «А ведь мы хороним
Колокол Всея Руси… Зарываем Колокол в псковскую землю…»
А сколько еще таких Колоколов на Руси обезголосевшей осталось?..
Может, и не осталось?
А земля русская без колоколов как матерь кормилица без сосков питающих…
Велика земля русская — но Колокол больше…
Но если зерно не зароешь в землю — не взойдет не родится колос…
Велика и вечна эта истина Христа
А все равно — больно…
Люто непереносимо больно…
Помоги Отче…
Сколько же нам еще хоронить наших отцов колокольных?..
Юродивый
…Проезжая на осле по нынешней скоротечной России вечный Ходжа Насреддин сказал горько:
— Некогда юродивый Николай Блаженный Псковский закричал царю Ивану Грозному на псковской страшной мертвой улице: «Иванушко! Иванушко! Покушай хлеба-соли, а не русской христианской крови!.. Не замай, минухне, нас и пойди от нас, не начем тебе будет бежати…»
