Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта
— Что-нибудь не в порядке? — спросил я.
Он открыл было рот, но слова замерли у него на губах. Настаивать я не стал, если у него на душе какая-то тяжесть, решил я, рано или поздно он ею поделится. Потом уже, приехав в деревню и узнав всю историю, я упрекал себя за то, что не выслушал его, не поддержал. Хотя это все равно ничего бы не изменило и не спасло положения. Дело-то оказалось слишком серьезным. Я подозвал сержанта, который должен был ехать с нами, приказал ему проверить, все ли документы погибшего в наличии.
— Не забудьте фотографии Мысри, сделанные в части, — сказал друг убитого.
— Какого Мысри? — спросил я.
— Погибшего.
В документах значилось другое имя, но я решил: наверно, так называли его друзья.
— Это что, уменьшительное имя?
Тут он, словно спохватившись, пробормотал:
— Да нет, это я так.
Тогда я не придал значения его словам. Но у въезда в деревню он предупредил меня: не надо, мол, упоминать имя Мысри; и я понял, нет, здесь что-то не так.
Я еще раз поднялся в канцелярию узнать, есть ли у них точные инструкции применительно к подобным случаям. Долго ли что-нибудь напутать и попасть впросак. Нет, объяснили мне, никаких инструкций на этот счет не имеется и лучше всего расспросить людей, выполнявших уже такие поручения. Одна из сидевших в канцелярии женщин предложила мне взять перо и бумагу и записать за ней все — слово в слово. У меня, стал заверять я ее, прекрасная память и записывать нет нужды.
— Все говорят то же самое, — сказала она, — а потом многое забывают и путают.
Пришлось подчиниться.
— Десять заповедей относительно достойного погребения погибших на фронте, — стал писать я под диктовку. — В случае гибели солдатского и унтер-офицерского состава соблюдается следующий порядок:
(Как я узнал позднее, для погребения офицеров существует другой, особый порядок.)
1) Проверить наличие свидетельства о смерти, отпечатанного на бланке управления печати вооруженных сил и содержащего все необходимые сведения. Свидетельство подписывается очевидцами и заверяется штабом части, где служил погибший. В свидетельстве указываются день, час, место смерти и ее обстоятельства.
2) Если по причине военных действий свидетельство о смерти не могло быть получено, специальная комиссия выдает заменяющий его документ, куда вносятся те же сведения.
3) Получить адрес погибшего на официальном бланке, заверенном ответственным лицом, имеющим офицерский чин. Адрес — единственная гарантия быстрейшего нахождения родственников погибшего, берется из самых последних по времени регистрационных журналов, лучше всего из заполненных непосредственно перед началом боевых действий. Он, как правило, самый точный.
4) Получить финансовое распоряжение погибшего заполненное его рукой. Если в деле имеется несколько распоряжений, действительным считается заполненное последним.
5) Получить личные вещи погибшего, согласно официальной описи, для вручения их лицу, названному в финансовом распоряжении. Указанное лицо обязано расписаться в получении вещей в той же описи.
6) Получить денежные суммы, предназначенные для похорон и выплаты единовременного пособия, — они определяются специальной инструкцией, — с последующей передачей их родственникам погибшего.
7) Получить, на основании свидетельства о смерти, разрешение на погребение.
8) Убедиться в том, что тело приготовлено для погребения и находится в плотно закрытом гробу.
9) Явиться по месту жительства погибшего к местным властям, затем к родственникам. Перенесение гроба с военной машины на кладбище совершается в присутствии родных и представителя власти. Крышку с гроба снимать запрещается.
10) По возвращении в часть офицер службы социального обеспечения составляет подробный отчет, в котором излагает также свои советы и рекомендации на будущее.
Внимательно перечитав записанное, я вызвал выделенного мне в сопровождение сержанта и приказал ему побыстрее получить разрешение на погребение, а сам отправился в финансовую часть за деньгами. Солдату я поручил выправить пропуск для автомашины и накладные на бензин. Встретиться договорились у входа в анатомичку через два часа. Выйдя из здания госпиталя, я очутился на многолюдной улице. Тысячи людей спешили куда-то по своим делам, и я вдруг почувствовал, как бесконечно далеки их заботы от наших. Вспомнил, что договаривался вечером, после ифтара[14], встретиться с друзьями, поделиться с ними своими первыми впечатлениями от службы в армии. Конечно, теперь уж мне с ними не встретиться — тут и чудом не обернешься до ифтара. Решил позвонить одному из приятелей, отложить встречу, не объясняя, конечно, причин. Это не тема для телефонного разговора, а потом, пусть думают, будто у меня какие-то особо важные дела. Встреча была назначена в Агузе[15], я там с тремя приятелями снимал квартиру. Одного из нашей компании, как и меня, призвали в армию, второй, единственный сын у родителей, имевших, помимо него, нескольких дочерей, не подлежал призыву. Четвертый сумел освободиться от армии, не хочется и говорить, какими путями. Телефона в квартире не было. Каждый из нас пользовался общим пристанищем по своему усмотрению, следовало лишь заранее предупредить остальных. Позвоню кому-нибудь на обратном пути, подумав, решил я, а сейчас лучше схожу домой за сменой белья, полотенцем и бритвой. И снова передумал. Мне говорили, что процедура передачи тела родственникам занимает самое большее час, а может и меньше. Да и кто станет удерживать человека, доставившего в гробу тело любимого сына. Я вспомнил свою возлюбленную, пышную блондинку, с которой так мило проводил вечера в квартирке, в Агузе, заранее договорившись с приятелями, чтобы они нас не тревожили. Они обычно многозначительно подмигивали, желая мне приятно провести время. Я с досадой подумал: предупредить ее о моем отъезде невозможно, а не явившись на условленное свидание, я неизбежно навлеку на себя упреки и буду вынужден долго объясняться и просить прощения. Потом я махнул на все рукой и пошел по своим делам. В кабинетах, где я побывал, восседали гражданские и военные чиновники, отгороженные от посетителей роскошными письменными столами. Ноги их утопали в мягких коврах, заглушающих все звуки. Возле столов стояли электрические или газовые камины, излучавшие тепло и уют. То и дело звонили телефоны и начинались разговоры о здоровье, о личных делах и ценах на мясо, давались обещания похлопотать о том о сем, выяснялся курс доллара на черном рынке и решался вопрос, где лучше провести вечер. Предъявляя документы, гласившие, что один из сыновей Египта отдал за него свою жизнь, я надеялся: уж к ним-то отнесутся со вниманием, постараются облегчить мне не слишком-то приятную задачу. Но, к моему изумлению, чиновник, сидевший за зарешеченным окошечком, просмотрев поданные ему документы, а затем, глянув на часы, сердито буркнул:
— Поздно приходите.
Снова уткнувшись в бумаги, он вернул их мне, сказав, что печать на свидетельстве о смерти неразборчива и ее следует проставить заново. Я возразил, ведь часть находится на передовой.
— Ну и что? — процедил он сквозь зубы.
Со времени смерти, стал объяснять я, прошло уже три дня. Но чиновник, не слушая, указал мне на дверь справа от него: там, мол, сидит начальник и изложить дело надо ему. Начальник перебирал длинные четки, губы его беззвучно шевелились, бормоча что-то известное лишь ему одному. На мои слова он ответил не сразу. Продолжая правой рукой перебирать четки, он протянул левую за документами. Долго читал их, шевеля губами, потом сказал, имея в виду чиновника:
— Он прав.
После долгой утомительной и бесполезной дискуссии, он, учитывая особые обстоятельства, пошел мне навстречу и велел написать расписку в том, что печать на свидетельстве о смерти подлинная. Моя подпись под этим документом возлагала на меня всю ответственность в случае, если бы печать оказалась подложной. Совершенно обессиленный я вернулся в госпиталь и, дожидаясь своих подчиненных, оформлявших другие документы, успел позвонить одному из приятелей и предупредить о том, что не явлюсь на вечеринку.
Наконец собралась вся группа. Мы погрузили гроб в кузов автомашины, туда же уселись механик и двое сопровождающих. Друг погибшего сел между мною и водителем. Время приближалось к полудню. Выезжая из Каира мы прикинули, что будем в деревне после ифтара. Чтобы, как водится, поесть в час ифтара, придется остановиться где-нибудь по дороге, скорее всего в Танте. Ощупав карманы, я убедился, что записка с адресом при мне. Путь предстоял долгий, машина далеко не новая, тряская. Когда мы выехали на шоссе Каир — Александрия, бледное желтое солнце светило нам прямо в лицо. Ехали мы медленно. Шофер, оправдываясь, расхваливал свою колымагу: она-де запросто обгонит любую машину. В доказательство он ткнул пальцем в спидометр, последняя цифра на шкале равнялась ста шестидесяти километрам в час, и, вздохнув, объяснил, что командир транспортной части во избежание аварий, тем более, автострады всегда перегружены, приказал поставить ограничитель скорости. Теперь из машины не выжмешь больше шестидесяти в час. Прислонясь головой к стеклу дверцы, я задремал, убаюканный неспешной ездой. Сидевший рядом солдат вроде тоже уснул. Но нас тотчас растолкал шофер, прочитавший нам целую нотацию о том, как надлежит вести себя, сидя рядом с водителем автомашины, мчащейся по шоссе. Сонливость пассажиров, сказал он, — главная причина чуть ли не всех аварий. Лично он во время поездок требует, чтобы с ним непрерывно беседовали и развлекали его разными историями. Чем разговорчивей собеседник и занимательней его байки, тем меньше хочется спать. Упаси только бог от разговоров о науке и политике — сразу же сморит сон. Ну, а как быть, спросил я, если рядом нет словоохотливого пассажира. Шофер засмеялся, сбавил скорость, сняв с головы каскетку, повесил ее на переключатель скоростей и, завершив тем самым торжественные приготовления, начал долгий и обстоятельный рассказ. Водительскому делу он учился у шофера, работавшего в свое время в английских военных лагерях, тот наставлял его: если случится ехать без пассажиров и от долгой тряски станет клонить ко сну, есть одно испытанное средство: разговаривай с самим собой. Так он и делает, рассказывает себе старые бабушкины сказки, разные непотребные истории и анекдоты. А когда их запас иссякает, он переходит к следующему этапу — насвистывает знакомые несложные мотивчики или поет во весь голос. Мне скоро наскучило его слушать, хоть рассказ его и был довольно забавен. Чтобы прервать его, я спросил: как же быть, если все попытки прогнать дремоту окажутся тщетными? Вопрос мой, заметил шофер, весьма серьезен и свидетельствует о редком для офицера уме. Когда все средства исчерпаны, пояснил он, остается последнее. Знаете, какое? Я, конечно, не знал. Ладно, заявил он, так и быть, открою вам свой секрет: самое распоследнее средство — дергать себя посильнее за волосы. Правой рукой он держит баранку, а левой во всю мочь дергает себя за чуб. Разглагольствования шофера оборвал стук из кузова, сидевшие там требовали остановки. Мы вышли из кабины. У выпрыгнувших из кузова сержанта, механика и солдата лица были красные и потные, они заявили, что задыхаются, от гроба идет тошнотворный запах. Тут я понял, каково сидеть рядом с телом человека, скончавшегося три дня назад, если при этом труп лежал сперва в полевом лазарете, а потом в госпитале. Еще утром от солдата, заведовавшего анатомическим театром, я узнал, что помещение это совершенно не приспособлено для хранения трупов, хотя и используется уже много лет, через него прошли тела погибших на четырех последних войнах. Мы присели на обочине передохнуть. Шофер долил воды в радиатор. Всю оставшуюся дорогу он по-прежнему говорил без умолку. Только теперь — о своих многочисленных поездках: он перевез на своем веку великое множество покойников — и погибших на войне, и умерших от болезней. Хвастовству его не было предела. Главным своим достоинством он считал железные нервы. Шофер, ездивший до него на этой машине, свихнулся от такой работы и загремел в психушку, не мог вынести вида родичей покойного во время передачи им тела и на похоронах. А он как-никак ездит четвертый год, и гнусная работенка эта совершенно не повлияла на его психику. Вспомнив о погибшем, которого мы везли, шофер спросил, что это за место, куда мы едем, — городок или деревня? А когда я ответил, что деревня, он, со знанием дела, заявил: мол, деревенские жители люди благородные и тяжелое горе свое переносят с достоинством. Солнце клонилось к закату. Радио у нас не было, но когда движение на шоссе вдруг прекратилось и дорога обезлюдела, мы поняли: азан уже прозвучал и наступило время ифтара. Остановились мы в первом же встречном городке. Идея утолить голод в местном ресторанчике меня не вдохновляла. Оба солдата отправились на базар и вскоре вернулись с провизией. Мы уселись прямо возле машины, поели, напились чаю, принесенного из ближайшей кофейни. Один из солдат и механик попросили разрешения сходить в кофейню выкурить трубку наргиле. Я отпустил их, но велел не задерживаться. Вскоре мы снова ехали по шоссе. Тьма быстро сгущалась. Друг покойного стал припоминать приметы, по которым нам следовало ориентироваться. Я очень боялся заблудиться и проехать то место, где мы должны были свернуть на проселочную дорогу. По словам солдата, поворачивать надо было у железнодорожного моста, неподалеку от станции, возле которой стояло здание начальной школы. За школой находились дома рабочих-железнодорожников, а перед ними — переезд, — он-то и вел на проселок. Съехав с шоссе, мы оказались словно в другом мире, нас окружал кромешный мрак. Пришлось остановиться. Друг погибшего отправился к переезду, где горел фонарь, освещавший небольшое пространство вокруг и кучку людей, пивших чай. Он спросил мужчину в железнодорожной форме, как проехать к нужной нам деревне. Железнодорожник вместо ответа ткнул рукой в сидевшего рядом феллаха и объявил, что тому здорово повезло: он, мол, родом из этой деревни и давно сидит здесь, ожидая, кто бы подбросил его до дома. Мы же, по всему видать, добрые люди и держим путь в столь благословенный час не иначе, как с благородной целью. Вот мы и подвезем феллаха, а он укажет нам дорогу. Феллах поднялся с земли, отряхнул галабею. Железнодорожник предложил нам чаю, но мы отказались. Рассыпаясь в благодарностях и твердя, что видать само небо послало нас ему в эту пору, феллах залез в кабину.
