Дмитрий Бавильский - Ангелы на первом месте
Макарова понимала. Несмотря на никчёмность, весь этот громкий, разношёрстный люд нравился Макаровой. Она всем легко и охотно верила. И Геле, рассказавшей ей о будущей книге, и совсем захмелевшему Шахову, страдающему без большой и современной пьесы,
Рамиле, мечтавшей снять документальный фильм о Марии Игоревне на местном телевидение.
– Я уже придумала пролог: фильм начинается за кулисами, там, где у нас свалены декорации. Там, в тёмном уголке, среди реквизита к драмам Шиллера и Шекспира, до сих пор торчит огромный бюст Ленина, покрашенный серебристой краской. Получится символ соединения театра и жизни, старого и нового времени…
– Правда, красиво. – Макарова курила одну сигарету за другой и быстро пьянела.
– Между прочим, Рамиля рассказывает мне об этом прологе второй
Сезон, – "подколол" её Галуст.
– Вот и мне тоже, – вмешался в разговор Шахов. – Крайне нужна современная пьеса. Я хочу выступить как режиссёр, да.
– Ну, – Галуст покраснел ещё больше, – если это не только пьяный трёп, заходи ко мне завтра, у меня есть кое-что для тебя. Сам написал.
– Сам? – восхитилась Макарова.
– Он у нас на все руки мастер, – гордо сказала Геля, будто это она пьесу написала. – Знаешь, как его за это девушки любят.
– Неправда! – сказал Шахов, плюхнувшись в кресло. – В этом театре все девушки любят только меня!
– Ага, я видела как на "Властелина колец" ты ходил с одной, – решила обидеться Рамиля. – А на "Гарри Поттера" уже с другой…
– А тебе-то что за дело? – Шахов был намеренно груб. Вино впечатало его в кресло, сделало тяжёлым, трудным.
Вместо ответа Рамиля выбежала и хлопнула дверью.
– Кстати, девушка, – обратил Шахов взоры на Макарову, – у вас приятный голос и хорошая дикция. Вы не хотите поучаствовать в озвучивании сериалов для "Канала Принцессы?" У меня там есть кое-какие связи…
Макарова смутилась, пробормотала что-то о своей любви читать вслух, но вряд ли её услышали: поставив галочку, он уже возился с банкой шпрот, выуживая сочащиеся маслом кусочки, громко чавкая.
Из-за обилия выпивки и закуски в комнате повис тяжёлый запах завтрашнего похмелья. Мария Игоревна давно уже не сходилась в театре вот так, накоротке, отвыкла, значит, от этих обильных и бессмысленных возлияний.
17.– Ну, вот, обидел девушку, – сказала Мария Игоревна. – Зачем?
– А меня все, все тоже обижают…
– А ты заходи, заходи за пьесой-то. – Галуст наконец решился выяснить отношения. Сжал кулаки и пошёл на Шахова. – Может, и я тебя чем обидел?
– Чем? – пьяно таращился на него Шахов, теряя остатки обаяния.
– Ну, не знаю… – растерялся завлит, собравшись с силами, выпалил: -
А ты последнюю программку видел?
Все курили, отчего в тесной гримёрке с тремя зеркальными стойками, стоял непроходимый смог. Глаза слезились, люди с трудом видели друг друга, а открыть окно не догадывались. Да и опасно: пьяные все, а в театре окна – у самого пола начинаются, один шаг, и ты – в полёте.
– А, ты об этом, – Шахов рассмеялся. – Видел, конечно. Как ты там меня обозвал? Шевченкой?
– Бить будешь? – Геля Соколова-Яснова решила: добром разговор не кончится, старшие товарищи обязательно должны вмешаться, разрядить атмосферу.
– Зачем? Мне понравилось. И вообще, раз пошла такая пьянка, я решил взять сценический псевдоним – Артём Шевченко. Так что, Галуст, пожалуйста, и впредь пиши меня так. И надо ещё подпись под фотографией в фойе поменять. Я, ребята, теперь новую жизнь начинаю…
– Давай-давай… – подытожила Мария Игоревна, уставшая от общения с коллегами. – А мы пока будем собираться. Правда, девочки?
Соколова-Яснова шумно полезла в ридикюль за ключами, но достала носовой платок, шумно высморкалась, словно поставила в застолье жирую точку.
Когда "девочки" собрались, в театре уже никого не оказалось, только дежурное освещение и вахтёрша на выходе. Шли по гулким, закруглённым коридорам (никакой романтики!) без окон. Для новичка эти пространства кажутся запутанными, хотя на самом деле театральная архитектура устроена просто и рационально.
Возвращались домой вдвоём с Макаровой, молча шли через пустой и тёмный горсад, долго ждали трамвая, февральский ветер рвался в подъезды и за шиворот.
В трамвае Макарова села, а актриса угрюмо встала рядом, осколок древней скалы, вглядывающийся в своё отражение, которое накладывалось на пробегающий за окном город, где жилые дома, полные сытых и ленивых людей, и пустые магазины, в которых выключен свет, и товары спят, покоятся до радостного утра.
– Значит, Царь? – невпопад спросила Мария Игоревна, но Макарова её не услышала: трамвай заворачивал на очередном на повороте и колёса его скрипели так, что ничего невозможно было услышать.
Даже название следующей остановки. Когда проезжали мост через городскую реку, актриса огляделась. Уставшая кондуктора клевала носом, других людей в вагоне не оказалось. Макарова думала о чём-то самоуглублённо, и ресницы её подрагивали.
Мария Игоревна поняла, что Макарова больше ей не интересна и она не хочет с ней общаться: одиночество отучило её от частого и обильного общения; театр – не в счёт: в театре не общаются, там только произносят монологи, не учитывая, нужно это кому-нибудь или нет.
18.Ночью Мария Игоревна опять видела маму. Та явилась к ней в образе балерины, танцующей на пуантах. Музыки Мария Игоревна не запомнила или не слышала вовсе. Мама плыла по сцене в белой, невесомой пачке, задирала ноги, красиво ставила позы рук и сорвала бешеные овации.
Значит, обошлось, значит, прощена. Значит, тапочки пришлись впору.
Мария Игоревна бодро вскочила и попыталась сделать нечто, отдалённо напоминающее утреннюю гимнастику. Обычно в день после спектакля она позволяла себе понежиться в кровати подольше, но сегодняшний день не давал ей права на лень. Ослепительно слепило солнце, небо сияло весенним, голубым цветом, даже собаки, лаявшие за окном, не раздражали.
Мария Игоревна включила телевизор и принялась танцевать под случайную музыку, раз-два-три, раз-два-три. Когда-то она очень хорошо танцевала вальс: был в её судьбе спектакль из жизни Пушкина.
Играла, разумеется, Наталью Николаевну: обнажённые плечи, рассеянный взгляд…
Всеми своими знаниями ("культурным багажом"), навыками и умениями актриса была обязана театру, спектаклям, в которых приходилось играть. Несколько французских фраз, идеально годящихся для светской беседы – из комедии Уайльда про высший свет; знания истории церковного раскола – из инсценировки одного исторического романа; умение вальсировать пришло из роли Натальи Николаевны. И т.д. и т.п.
С помощью таких подпорок, плюс немного профессионального мастерства, очень легко выглядеть умным, высокообразованным человеком. Чем многие актёры (не только провинциальные) и пользуются.
Музыка на телеэкране сменилась говорящей головой президента России.
Путин напутствовал олимпийцев, и просил их привезти как можно больше золотых медалей.
19.Мария Игоревна, запыхавшаяся, возбуждённая несколькими танцевальными па, застыла перед телевизором: он!
Почему она представляла себе невидимого Игоря затюканным инженером?
По описаниям Макаровой, он же совершенно похож на Путина, такой же тихий, скромный, втихомолку мужественной, с моряцкой походкой.
Точный, сдержанный, аккуратный. Потому-то он так и не решился подойти к своей избраннице, что застёгнут на все пуговицы. Вот она, разгадка.
Путин, улыбавшийся с экрана телевизора, казался Марии Игоревны всечеловеком – любой способен был увидеть в нём родственника или соседа, любой мог наделить его своим собственным содержанием. Вот
Мария Игоревна и наделила. Тем более что на её памяти это был первый президент, которого легко можно было представить ласкающим бабенку, даже, возможно, и самыми изысканными способами. Мария Игоревна поплыла, кинулась представлять, на некоторое время забылась.
Когда отпустило, когда реальность снова встала в невидимые пазы, актриса вспомнила про реального, настоящего Царя, жалко болтавшегося в петле посредине пустого гаража, и влага затопила её теперь уже сверху – сердце, глаза. Как же жалко этого маленького, робкого человечка, отныне лежащего в тёмном ящике вместе с новыми мамочкиными тапочками.
Мария Игоревна исполнилась к покойнику торжественной благодарности.
Но что она могла сделать в ответ? Пойти в церковь, поставить свечку за помин души? Дурным театром отдаёт, память – она же внутри, в сердце и не нуждается ни в каких внешних атрибутах и проявлениях, это Мария Игоревна давно поняла.
Так и собиралась, задумчивая и великолепная, на почту, где полтора дня не появлялась, соскучилась, поди, даже некая нехватка образовалась – тоже где-то внутри, в районе поджелудочной железы.
