Роман Сенчин - Изобилие (сборник)
– Что, пиво выпил уже?
– Угу. Ждал тебя, хлебал со скуки. Хорошо, что пришла все-таки, Лен…
– Как я могу не прийти, что ты? – И она смотрит на меня теплыми, красивыми глазами, мне становится так хорошо, так спокойно… Она, она рядом, она со мной…
– Ленка…
Она улыбается. А вокруг ветер, снег; редкие, хмурые прохожие куда-то спешат, проклинают погоду, мучаются от забот и проблем. Нам хорошо, мы сидим в избушке вдвоем, укрытые от всех, спрятавшиеся хоть на время от этой серой и беспонтовейшей жизни.
– Лен, а давай на дискотеку сходим, в «Юности» сегодня будет. Давай?
– Ну, давай. Сейчас зарядимся… цепанет… Взрывай второй.
1996 г.
Художник
Дело к вечеру. Наползает холод, из труб валит густой и едкий угольный дым. Голые деревья, торопливые прохожие, автомобили. Ничего не хочется, никаких мыслей в голове, просто надо куда-то идти, вдыхать дым, смотреть на дома, перешагивать лужи. Багровая полоса на самом краю неба. Вот-вот стемнеет. Скучно.
Вижу пьяного. Он сидит на асфальте около бетонной плиты автобусной остановки. Голова на коленях, лицо спрятано, грязные руки запутались в волосах. Домашние тапочки на ногах, красный, знакомый, с масляными пятнами свитер. Ха, да это же художник Димыч сидит!
Я закурил, подошел, потряс за плечо:
– Димыч, эй!
Руки разжали голову, заросшее, серое лицо поднялось с колен. Бессмысленный взгляд мутных глаз, мокрая борода.
– Акуаа-а… пото-аа…
Я присел на корточки.
– Димон, ты чё? Ну и нагрузился ты!
Глаза его блуждают, непонятные слова текут изо рта:
– Якау-у… пото-аа… дамо-а…
– Чего?.. Давай-ка пойдем! Поднимаемся, Димыч. Во-от…
Он легкий, сухой, послушный. Мы уже на ногах. Потихоньку пошли.
– Давай, Димыч, до дому, до хаты. Ты чё? Трезвяк же! Ты чё?.. Давай-давай, не вались…
– Дава-ааа…
Не хватало еще вытрезвителя. Потом бегай выкупай.
– Давай, Димыч, давай!
Ну и, конечно, патруль навстречу. Трое молодых здоровенных парней, двое в форме, один в цивильном, но с рацией. Сейчас загребут Димона, да и меня в придачу.
– Так, остановились! – приказывает главный, по погонам – сержант.
Я послушно останавливаюсь, изо всех сил держу сползающего на землю Димыча.
– Куда топаем?
– Домой.
– Хорошо попили?
– Я не пил, я трезвый, друга веду…
Сержант усмехнулся:
– Мы его лучше подвезем, удобнее.
Тяжелый смех.
– Да все нормально, дойдем, товарищ сержант. Все нормально… Тут два шага осталось!
– Где проживаете?
Я быстро назвал адрес Димыча и добавил плачущей скороговоркой:
– Все нормально будет, он тихий, придем – и сразу спать. Все будет нормально…
Сержант строго и задумчиво посмотрел на меня, на Димыча, махнул рукой:
– Ну ладно, хрен с вами, идите. Если что – еще попадетесь.
– Да-да. Спасибо…
Дотащились до Димычева жилища, маленькой черной избушки, вросшей по окна в землю. Кривая калитка, заваленный мусором дворик, дверь без замка, сенки, вторая дверь, закрытая на согнутый гвоздик, единственная комната.
Бросаю Димыча на железную скрипучую койку, включаю свет. Холодная печка, завешанное одеялом окно, табурет, стол, на котором тарелка, стакан, шелуха от лука, консервная банка-пепельница, ложка и молоток. На полу несколько пустых бутылок, куча свернутых холстов под койкой, на расстеленной газете краски, склянки с жидкостями, кисти. К стене прислонена новая картина.
– Ауаа-а… – промычал Димыч и вздохнул, погружаясь в сон.
Я сел на табурет, закурил и стал смотреть на картину. Розовое небо, какие-то пальмы, пароходик, веселая теплая вода…
1995 г.
Попутчик
Сергей Борисович возвращался домой, в село Захолмово, из города. Почти стемнело, дул холодный боковой ветер, который ощущался даже в кабине. Тяжелые тучи мчались по небу низко, деревья качались, с них срывало листву и бросало на поля и в кюветы. Старый «Москвич» бежал послушно, недавно отремонтированный карбюратор работал без сбоев. Сергей Борисович думал о хозяйстве: об угле, о запасах картошки, о том, сколько оставить в зиму гусей.
У своротка на Верхнюю Песчанку голосовал человек. Сергей Борисович в задумчивости, машинально остановился.
– До Сосновки подбросишь? – открывая дверцу и уже садясь, как бы лишь для приличия спросил человек.
Опомнившись, ругая себя за неосторожность, Сергей Борисович мрачно ухукнул.
Поехали.
Человек оказался здоровенным мужиком в грязной, пахнущей соляркой фуфайке, в темных очках, совершенно не подходящих ни к погоде, ни к его одежде. К тому же он был слишком общителен для человека, постоявшего на таком ветрище, а запаха водки не чувствовалось.
– Метет-то как, а! – мотнул головой попутчик, глядя на Сергея Борисовича через темные мутные стекла. – Битый час протоптался, не брали! Вот люди пошли, а!
«Черт меня дернул взять», – подумал Сергей Борисович и вздохнул досадливо.
– Да-а, – мужик тоже вздохнул. – Можно курить? – Не дожидаясь разрешения, он закурил. – А ты не боишься?
– Чего? – сухо спросил Сергей Борисович.
– Ну, людей подбирать. Эти ведь… они боятся. А тут хоть подыхай.
Сергей Борисович промолчал.
– А я от сестры. Мужу год исполнился. Ну, как похоронили… Убили его, – медленно, с натугой стал рассказывать мужик. – Поехал за толем в город, дровяник перекрыть хотел и не вернулся. Потом нашли по весне уже, в кювете. Видать, тоже подсадил, ну и… «Жигуленок» был неплохой.
Сергей Борисович поежился, холодный пот выступил на теле, руки отяжелели, отказывались рулить. Один за другим полезли в голову разные случаи, услышанные и прочитанные, как вот так вот голосуют, садятся и убивают водителей, а машины продают на запчасти. Завертелась мысль: «Он специально это? Куражится? Говорят, они любят вот этак поговорить, перед тем как…»
Попутчик говорил и говорил, и все о том же:
– А вот даже в газете печатали. Повез один, он частным таксистом был, парня. Все вроде нормально, паренек цивильный, адрес назвал и сидит скромно, молчит. Таксист привозит, куда сказано, а там уже кодла. Начали они таксиста метелить – двадцать ножевых ранений! Думали, кончился, а он ожил и пополз. Дополз до кого-то, «скорую» вызвали… Этих искали-искали, а толку? Ха! Их и след простыл тыщу лет. Ни их, ни «Москвича» двадцать один сорок один… Н-да, этому еще повезло, а вот мне рассказывали из АТП ребята…
Сергей Борисович незаметно опустил левую руку под сиденье. Монтирка на месте. Вот угораздило ж подобрать…
– …они его в багажник и давай кататься. Катались-катались, приехали в лес, вытащили его…
Сергей Борисович старался успокоиться, вдыхал глубоко, напряженно смотрел на дорогу.
Совсем стемнело, до Сосновки оставалось километра три.
– Так, это, мы уже скоро, – забеспокоился мужик. – Я вот по березе угадываю с двумя стволами, как раз знак рядом…
«Как ему видно в очках?!»
– А ты вот не боишься. Молодец! Не все еще бандиты, и простые попадаются, кто даже денежку платит… Ты, это, за мостом тормозни, добрэ? Мне там как раз… Хм…
Резко по тормозам! Мужика, не пристегнутого, бросает вперед – в лобовое стекло, на бардачок… Сергей Борисович выхватывает монтирку и левой бьет попутчика по затылку. Раз! Два!..
Открывается дверца, мужик вываливается на обочину. Сергей Борисович жмет на газ.
1995 г.
Финита ля…
Апрельский вечер постепенно превращается в ночь. Воздух глубокий, парной, ароматный. Южный ветер принес в город новые запахи: привкус распустившихся где-то цветов, набухших черемуховых почек. Солнце добротно прогрело землю своими острыми лучами и теперь по-весеннему неохотно скрывается за домами.
В такие минуты нет ничего приятнее, чем не спеша ходить по тихим, укромным улочкам, посидеть где-нибудь в парке. Хочется слегка погрустить, подумать, пошептаться. Спокойно и сладковато становится на душе, и в то же время что-то нужно искать, бежать куда-то, петь. Нет возможности учиться весной, ничего не запоминается, постоянно отвлекаешься, в голову лезут мечты всяческие, фантазии. С ума можно сойти…
Первокурсники одного из филологических вузов – Соня и Володя – с трудом отсидели две пары, а лекцию по старославянскому занудливого профессора Веденкина решили не посещать; двум молодым людям, почти готовым окончательно полюбить друг друга, сидеть в душной аудитории и слушать: «…окончания -еть и -ет с точки зрения современного русского языка… заднеязычные… падение редуцированных… закон открытого слога…» – просто мука невыносимая.
Сначала они гуляли по бульварам, ели мороженое.
Володя, высокий стройный юноша в просторном черном свитере, узких джинсах и, конечно, в очках, как все начитанные, умные студенты, без умолку рассказывал то о своей поездке прошлым летом на Валаам и Соловки, то о пьесе, которую собирается написать, то резко переключался на высмеивание однокурсников и преподавателей.
