Роман Сенчин - Изобилие (сборник)
Кое-как опустошили обе бутылки, с отвращением опрокидывая горлышки в рот и потом жадно, но экономно запивая гадость фантой. Девушки почти не пили, и заметно было, что они разочаровались в нас, приняв сначала за мажорных парнишек.
– Как вы можете эту отраву?.. – возмутилась Оля, приложившись к бутылке вторично. – Все, больше не буду. Фу-у!..
А на эстраде – сколоченном из широких досок помосте – уже выступали девушка и юноша, что-то радостно говорили, шутили, и толпа бурно реагировала на них, мелькали в свете многочисленных фонарей специально выданные трехцветные флажки.
– Знаете, зачем мы здесь собрались? – актерским голосом спрашивал юноша и, хотя сотни глоток выплеснули «Да!», объяснил промолчавшим: – Сегодня День независимости! Сегодня мы отмечаем пятилетие независимости нашей всегда юной России!
«А-а-ура-а-а!» – взревела, запрыгала площадь, флажки замелькали еще быстрее, вправо-влево, вправо-влево.
Я отрыгнул скопившийся внутри газ фанты, затянулся очередной сигаретой, сказал:
– В одном месте видел я эти праздники! Водяру не продавать в такой день!..
– Голосуй или проиграешь! – восклицали ведущие и тут же интересовались: – Раньше были дискотеки, ночные бесплатные дискотеки?
– Не-е-ет! – радовалась толпа.
– А теперь каждый праздник заканчивается дискотекой! Вам это нравится?
– Да-а-а!
– Голосуй или проиграешь! Раньше в нашем маленьком городе бывали салюты?
– Не-е-ет! – дружно ревела толпа.
– А теперь без них не обходится ни один праздник. Вам это нравится?
– Да-а-а!
Самодельная «Русская» вонзила в мозг множество маленьких горячих игл и давила на них, погружая все глубже, глубже. В животе плакало и рвалось. Мне стало скучно.
На помосте выступала редактор молодежной газеты и председатель Народного дома Зоя Федоровна, мне хорошо знакомая (печатает время от времени мои рассказы). И ее речь тоже о предстоящем голосовании, о правильном выборе, о том, что необходимо сказать родителям, каким мы, молодые, хотим видеть свое будущее, будущее своей страны. Затем представитель администрации расписывал прелести сегодняшней жизни и обещал грандиозные мероприятия на День города, опять ночную дискотеку, салют, викторины, концерты… Толпа хлопала в ладоши по любому поводу, взрывалась одобрительным ревом.
– Пойду-ка я им все объясню, – сказал я, водя тяжелым взглядом по людям вокруг.
Оля и Наташа уже делись куда-то, Андрей курил, икал и плевался.
– Пойдем отсюда, – сказал он.
– Сейчас, только объясню… – Я направился в обход толпы, зажевывая запах водки «Орбитом», к эстраде.
Оказалось, что ее окружает цепь милиционеров с дубинками, и они не хотели слышать моих просьб пропустить. Милиционеры смотрели поверх меня, им тоже, видимо, было скучно. Казалось, что порыв высказаться разобьется об этих непреклонных ребят, но тут я заметил Зою Федоровну и окликнул ее.
– Что случилось, Роман?
– Можно пройти? Мне сказать надо!
Ее милиционеры послушались, меня пропустили.
– Зоя Федоровна, – я старался выглядеть трезвым, – а можно мне два слова сказать в микрофон?
– О чем?
Ей нравились некоторые мои рассказы, мы не раз беседовали за чаем о гуманизме, и поэтому, услышав ответ: «Хочу поздравить собравшихся от лица творческой молодежи», – дала согласие. Роль трезвого мне пока удавалась, хотя иголки вылетели, в голове завертелось, и я чувствовал, что скоро расклеюсь.
Ждать выхода тяжело. Очень долго победители регионального конкурса кавээнщиков травят анекдоты, бесконечно поет песню о цыганке Сэре студент училища культуры. Я стою, прислонившись к помосту, курю, обдумываю речь.
– Что, Рома, готов? – подлетела Зоя Федоровна, такая энергичная, помолодевшая, зараженная общим весельем или сама являющаяся его эпицентром.
– Да, конечно.
И тут же услышал голос ведущей:
– А сейчас молодой писатель Роман Сенчин поздравит вас с Днем независимости от лица творческой молодежи города!
Дружный гул, среди которого, показалось мне, выделился истошный крик Андрея.
Я поднялся, покачиваясь, подошел к микрофону и, глядя в толпу сквозь слепящий свет установленных по краю сцены фонарей, выкрикнул:
– Привет! Привет, зомби!!
– А-у-а-а! – послушно отозвались многочисленные рты, ничего просто не понимая.
– Хочу сказать, что вам очень нравятся праздники. Любой праздник вам по вкусу. Вам же все равно, верно? День независимости, Новый год, день рождения – лишь бы веселиться и прыгать. – Времени для шоуменских пауз не было, и говорил я быстро, но выразительно. – Все это из-за того, что вас зомбируют. Вы все зомби, ваши мозги отключили! Эй, девчонки, что вы прыгаете, машете крахмальными тряпками? Весело, да? Ваших парней сейчас превращают в трупы, а вы мочитесь здесь от счастья. Весело? Вы должны ненавидеть все это, любой государственный строй, любые праздники! Да будет анархия! Идите и требуйте водки! Почему мне не продали водки? Кто дал им право? Я отменяю ваш праздник! – Чувствую, как тащат меня с помоста крепкие руки, а я схватился за микрофонную стойку и все кричу, и мой голос перерастает в свист, динамики рвутся. – Да будет анархия! Ура! Что не анархия – то фашизм!
Потом стукнули дубинкой по плечу, и я потерял интерес к своей речи, к слушателям. Испуганное лицо Зои Федоровны проскользило мимо, еще чьи-то лица скользили, сливались со свежими досками, с темно-синей формой, с непонятного цвета небом без звезд, луны и солнца.
Меня куда-то вели, а сзади находчивый человек громко говорил толпе хип-хоповским речитативом:
– Умом Россию не понять! Аршином общим не измерить! У ней особенная стать!..
Праздник продолжался.
1996 г.
Свидание
Я жду Ленку в избушке на курьих ножках, что стоит в детском городке, среди качелей, песочниц, деревянных статуй сказочных персонажей. Шестой час, ее нет, а договорились на половину пятого. Выпил пиво (все три литра), рассчитанное на нас двоих, искурил почти пачку папирос. Где ее носит? Холодно же, опять снег пошел, хоть и середина апреля, а весны не чувствуется, так же, впрочем, как и в моей душе. В училище завал, по теории музыки жуткие задолженности, по кларнету – вообще мраки. А дома, в гнилой, покосившейся лачуге, находиться не могу просто. И Ленка вдобавок не идет, не хочет порадовать меня.
Ленка, Ленка, ты одна осталась в моей жизни, единственный человек, с кем мне хорошо, с кем могу свободно поговорить. С недавних пор ты мне необходима, Лен. Меня тянет к тебе, как иголку к магниту, и, если ты сейчас не придешь, я сам пойду к тебе, буду тебя искать.
Мы учились в одной школе, она на два года младше; не в этом городе, а далеко отсюда, в другой республике. Ленка и тогда мне нравилась, я пытался дружить с ней, но не получилось – Ленка ходила с крутыми парнями, а я всегда был замкнутым, тихим. Потом ушел в армию, мои родители перебрались сюда, и в родном городе я больше не был. Прошлым летом дембельнулся, поступил в музыкальное училище и в ноябре вдруг столкнулся на городском КВНе с ней, с Ленкой. Теперь мы дружим. Она такая же, как и три года назад, только похудела немного; тоже живет здесь, вместе с родителями, учится в педучилище.
Ну где же ты, Лен?! Я так замерз, я одинок, я так тебя жду!
Пусто в детском городке, сыплет мелкий снег, налетает порывами ветер. Осень, осень совсем.
И вот она! Идет по тротуару, закутавшись в черный широкий шарф, спрятав лицо от холодного ветра. Торопится. Видимо, что-то серьезное задержало ее, но ничего, она пришла, и, значит, я не пропаду.
– Привет, Лен, наконец-то!
– Привет!
Она поднялась по лесенке, согнувшись, влезла в маленькую избушку. Устало присела на пластмассовый ящик из-под пепси-колы.
– Фу-уф, запарилась! Долго ждешь?
– Почти час, Лен. Что случилось?
– Да мать стирку устроила, а пакет же под ванной, еле удалось вытащить. Даже не пробила, так покурим.
– Угу.
Я уже потрошу папиросы, табак летит на доски пола. Ленка вынула из-под пуховика целлофановый пакет, развязала, мнет сухую траву, измельчает.
– Скорее бы лето, блин! – говорю. – Сходим на опытное поле… Там когда брать можно?
– В июле уже ништяк, – отвечает Ленка. – Дай я тоже забью. По паре косяков хватит?
– Не знаю, шалу́ эту еще не курил – ты же пылью баловала.
Быстро приготовляем четыре косяка. Ленка раскурила первый. Глубоко, в несколько приемов, затянулась, передала мне. Да, надо запасаться травой, если б не Ленка, я бы просто сдох здесь, в этом чужом пока мне городе.
– Нет, так слабая. Из нее кузьмича ништяк пожарить или манаги сварить. Давай паровозик.
Вставляю папиросу угольком в рот, дую, Ленка ловит густой, желто-зеленый дым своим ртом. Потом меняемся.
– Что, пиво выпил уже?
– Угу. Ждал тебя, хлебал со скуки. Хорошо, что пришла все-таки, Лен…
