Дмитрий Сазанский - Предел тщетности

— Вооот. Я на самом деле тебе благодарен, но попал ты пальцем в небо. Мишку я не убивал, хотя доказать это не в состоянии. Если можешь, поверь на слово. Моя показная ненависть к Мишке, по сути, была лишь остатками самоуважения к самому себя, и я их растерял, рассыпал по дорожке через дырку в кармане. Будь он жив, и верни мне сейчас деньги, я бы даже не знал, что с ними делать, покрутил бы в руках и, скорее всего, вернул бы обратно. Нет у меня ни сил, а главное желаний, что-либо делать, я, веришь ли, даже думать долго не в состоянии.

— Почему же не верю? Верю. У меня такое было, когда в камере сидел, дожидаясь суда. Казалось, что жизнь рухнула, — Макар успокоился, будто я случайно прочел его подготовленную загодя речь, вырвал из рук листки и, скомкав, выбросил в урну.

— А у меня не рухнула, продолжается. Тебе, право слово повезло — вовремя остановили, а то бы дров наломал вагон и маленькую тележку. Так и со мной. Считай, я Мишке по гроб жизни обязан, что вернул меня туда, где быть полагается. Мне сейчас стоило бы продать БМВ, купить убитую шестерку, поставить багажник и прикрутить сверху ржавую бочку, чтобы все видели, какое чмо я из себя представляю.

— Ну, это перебор, незачем рубаху на груди рвать. Все равно не оценят, — Макар растоптал окурок в пепельнице.

— А я и не рву, просто хочу, чтобы ни у кого иллюзий на мой счет не было. В том числе и у следствия, которое сейчас, поди, ведется, где ваш покорный слуга первый в списке подозреваемых. Я, как все нормальные люди, в тюрьму не хочу, но доказывать, что не верблюд, не желаю, потому как двугорбый верблюд и есть. Вот тебе доказательство, — я собрал всю слюну во рту и демонстративно плюнул в тарелку с макаронами.

— По поводу списка. Ты его не видел, но уже поставил себя на первое место. Версия твоя хромает. Считая себя последним чмом, ты намекаешь на собственную исключительность, и в этом главная ошибка. Ты не единственный, у кого Мишка взял деньги, просто растрезвонил на всю округу. Закажем еще? — Славка щелкнул по рюмке пальцем.

— Давай. Трезвонил, допустим, не я, а моя бухгалтерша, хотя клялась и божилась, что держала рот на замке. Погоди, — тут до меня дошел смысл сказанного Макаром, — он еще у кого-то свистнул деньги?

— Почему сразу свистнул? Я семь месяцев назад ссудил ему определенную сумму.

— Как ссудил? Сколько?

— Молча. Два миллиона. Он попросил, я дал. Наличными. Думал, он с тобой расплатиться хочет, но расспрашивать зачем, не стал.

— Интересные вещи ты рассказываешь — он попросил, ты дал.

— А что тут такого. Ты бы попросил, тоже отказа не получил бы. Но ведь ты не попросишь.

— Подыхать буду, не попрошу.

— И в этом ты весь. Скажи, тебе не приходила в голову очевидная вещь — друзья не желают наблюдать за тобой подыхающим, им приятней видеть Никитина живым и здоровым и в какую сумму обойдется подобная приятность, неразумным и недалеким наплевать.

— Ты забываешь, что буду чувствовать я, зная, какой ценой куплено мое житье-бытие.

— Давай обойдемся без комплекса бедного родственника, это унизительно для нас обоих. Когда ты перся за тридевять земель ко мне в колонию, то не считал свое поведение экстраординарным.

— Я, может с дальним прицелом, рассчитывая на памятник при жизни.

— Ладно врать-то, — Макар улыбнулся, вспоминая, — глаза на мокром месте были, чуть не задушил меня в объятьях, будто ты сидел, а я прикатил проведать. Мишка вот в колонию не приезжал. Возвращаясь к теме — через месяц после займа он мне сообщил, что деньги не вернет. В отличие от тебя, со мной он обошелся более снисходительно — явился лично, нарисовавшись вечером пьяным в стельку, хотя никаких условий отдачи мы не обговаривали. Даже в квартиру не зашел, стоял в дверях, ухмыляясь, выпалил скороговоркой и убежал вниз по лестнице. Мне на секунду показалось, что он хочет меня ударить. Так что повод с ним поквитаться тоже имелся.

— Не поверю, что ты не попытался выяснить, с какого перепугу он так поступил, — признание Макара стало открытием, неприятным вдвойне — ореол мученика слетел с моей головы моментально, еще раз показав, что я был проходным двором в сумасбродных шатаниях Мишки. Омерзительно ощущать себя не финишной чертой, как ты почему-то предполагал, а указателем поворота, — Слушай, может он заболел, рак, например, простаты.

— Мелодраматизмом попахивает. Насмотрелся детективных фильмов. Рак, ты скажи еще, что он еще на скачках играл, — Макар посмотрел на экран телевизора, продолжая разминать сигарету, которую так и не закурил.

— Но деньги не могли испариться, не та сумма, чтобы на книжки потратить. Не зарыл же он их, не порезал и не съел за завтраком. Долгов у него не было, я точно знаю.

— Босяк ты, и мыслишь соответственно. Смотря, какие книги покупать. Можно всю сумму ухнуть разом, да еще не хватит. Стоит только копнуть, в человеке столько намешано, от травести до зависти, что только успевай деньги подвозить тележками, чтобы удовлетворить аппетит. Тайный порок опять же или любовь несчастная.

Вот и Макар туда же, вслед за гостями на принтере разрабатывает золотоносную жилу тайных пороков. Я не очень понимаю, что это значит. Впечатлительные домохозяйки, падавшие в обморок при просмотре первых порнофильмов, вымерли как динозавры еще в прошлом веке. Выражение удивления на лице современного человека держится максимум десять секунд, сменяясь разочарованием от обыденности происходящего. Все тайное давно опубликовано огромными тиражами, вывернуто наизнанку, скелеты вынуты из шкафов и выставлены на всеобщее обозрение в прозрачных витринах с грамотно выставленным светом, грязным бельем трясут на всех каналах, соревнуясь в скорости, а хмурый обыватель, сидящий в кресле, все равно стучит кулаком по подлокотнику и требует — поразите меня, чтоб я сдох! Куча высокооплачиваемых специалистов с утра до ночи только тем и занимаются, чтобы выдать на гора необыкновенный рецепт, форму, стиль, песню, учудить такое, что в страшном сне не приснится — усилия бесполезны, табуретка останется табуреткой, а нот все равно семь.

— Любовь — допускаю, а в изъянах человеческих копаться нету никакого желания, извини уж, — наш разговор незаметно шагнул на заезженные рельсы поиска смыслов, и мне опять стало скучно. — Давай, Макар, закругляться — ничего мы не надумаем, а ловить сачком воздух без нас охотников навалом. Лучше пригласи меня на рыбалку, как только вся катавасия закончится.

— Не вопрос, — Макару тоже не хотелось перебирать струны давно расстроенной гитары, и он радостно оживился, — через две недельки готовься.

Как он точно угадал, ровно через две недели, день в день, мне придется манатки собирать, а рыбку, судя по всему, я буду ловить в другой реке на пару с Хароном.

Глава 7. Тринадцать дней до смерти

Утро щекочет ноздри, дрожит на веках, еще темно, но в доме напротив зажглись окна, зашумел, нарастая гомон улицы и человек проснулся, зачеркнув еще одну прожитую ночь.

Утро весной скомкано, как сползающее одеяло. Оно проступает сквозь неясные очертания деревьев за окном, но стоит заранее благословить его только за то, что ты имеешь возможность снова открыть глаза. Странно, но по утрам у меня всегда прекрасное настроение вне зависимости, с какой ноги встал. Наталья моя наоборот встречает каждое утро полусонным ворчанием и на пожелание доброго утра отвечает голосом полным желчи — что же в нем доброго?

— Мы еще живы, неужели непонятно.

Сегодняшнее утро началось для меня нетривиально — я почувствовал зверский голод и вместо традиционной сигареты, разрывающей кашлем легкие, рванул на кухню, чтобы приготовить яичницу. В ход пошло все, что нашлось в холодильнике — сало, лук, помидоры, два яйца, остатки скрюченной колбасы, сыр и петрушка. Наталья утверждает, что я плебей по замашкам и совок по воплощению задуманного в жизнь. Не пытаюсь возражать, напротив, мне жутко нравится данное женой определение. Сформировавшись в эпоху тотального дефицита, хотя, на счет тотального можно поспорить, я испытываю трепетное уважение к незамысловатой еде и жареную картошку с салом считаю вершиной кулинарного творчества. Все кухни мира, за исключением русско-украинской (перед грузинами снимаю шляпу), не произвели на меня впечатления, оставив в безучастном недоумении — как можно восхищаться заморской стряпней. Попробовав суши и закусив вассаби, я поставил галочку и про себя отметил, что японцы великие хитрецы, но жареная треска и желтая горчица нравятся мне несравненно больше. Жена и тут подцепила меня на крючок, ехидно напомнив, что горчица не растет на березах и картошка попала к нам через Европу из Нового Света. Кто бы спорил, но я родился не в средние века и имею законное право считать это пищу исконно русской. Коли уж по гамбургскому счету, то письменность мы стырили у болгар, православие приперли из Греции, половина слов в языке непонятно откуда, мат и то татары за нас придумали, так что своего ничего не было, нет, и картошечку попрошу оставить в покое. А уж все сало мира принадлежит только хохлам, они и свинью придумали, скрестив колобка с кабаном.