Дмитрий Сазанский - Предел тщетности

Я убрал со стола, перенеся остатки выпивки туда, где раньше стоял принтер, чертова команда переместилась вслед за бутылками, и стал раздумывать, во что бы мне одеться.

Джинсы болтались на вешалке без пуговицы, а Танькина английская булавка, оставив целое поле вспоротых следов, застряла рядом в обоях на уровне глаз, будто ею вчера играли в дартс. Выбор одежды на выход, так увлекающий женщин, в моем положении — занятие бессмысленней некуда. Что на себя не натяни, все равно будешь смотреться как клоун, который напихал поролона в район живота, чтобы накладным пузом потешить непритязательную публику. Меня в данный момент совсем не занимало, как восхитятся, увидев мой прикид окружающие, важно было найти подходящие по объему брюки. Примерив несколько пар, я пришел к неутешительному выводу — надо либо худеть, либо менять гардероб. Спасли положение джинсы Наташки — они были немного коротки, но я заправил их в зимние сапоги, похвалив себя за прозорливый выбор жены нужного размера четверть века назад.

Чтобы отвязаться от назойливых спутников, я решил добираться до места встречи своим ходом, накинул куртку, уже в дверях вспомнил, что не в курсе, сколько стоит проезд на метро и какие манипуляции надо произвести с деньгами, чтобы пройти за турникет или что там теперь.

Позвонил Наталье, она подробно, будто школьнику расписала последовательность действий от подъезда до Чистых прудов, не забыв добавить несколько слов о дикаре в объятиях цивилизации. Москвич в третьем поколении, в полной мере осознавший себя гостем столицы, впервые попавшим в мегаполис, я отправился в путь, повторяя про себя вводные жены — наслаждаясь позабытыми ощущениями, не замешкался у эскалатора, сразу взял нужный темп на длинном переходе и без особых усилий вынырнул из подземелья, преодолев поставленный маршрут.

«Наше место» была третья лавочка справа на Чистых прудах, если стоять спиной к выходу из метро. Макар меня уже ждал, мы похлопали друг друга по плечам, хотели обняться, но вышло неуклюже, засмеялись и смех стер возникшую неловкость, будто расстались вчера, недоговорив.

— Как жизнь? — спросил Макар, закуривая.

— Если ответить коротко — никак.

— А если развернуто?

— Если развернуто, то вполне.

— Удивительно. Ты все такой же. Узнаю брата Васю Никитина.

— Ты бы еще больше удивился, если бы я внезапно стал Петей Соколовым.

Я оглянулся, на соседней лавочке два бомжа с земляными лицами пили отраву из пластиковых стаканчиков, а третий лежал с краю, поджав ноги в кроссовках, положив под голову грязную холщовую сумку, эдакие хиппи переростки двадцать первого века. Желание присесть сразу исчезло.

Надо опустить куда-нибудь пятую точку, не особо холодно, но стоять на бульваре все-таки зябко. Макар тоже чувствовал себя неуютно, оглянувшись вокруг, пробежал глазами вывески и остановил выбор на Шоколаднице. Увидев скептическую гримасу на моем лице, предложил пройтись до заведения на воде и приземлиться там.

— Раз тебе Шоколадница по статусу не подходит, пойдем в Шатер.

— По статусу мне скоро на скамейке куковать придется.

— Никитин, не прибедняйся.

Всем известно, что я недолюбливаю общепит — под какой бы шикарной вывеской он не маскировался, суть его остается одна — незнакомые люди делают вид, что пытаются осчастливить любой ценой, но за твой счет. В небескорыстном рвении они почти ничем не отличаются от телефонных террористов, мечтающих вправить спину, по ходу запудрив мозги с той лишь разницей, что ресторанные работники не стоят на улице и не хватают за рукав, а терпеливо ждут, когда ты добровольно попадешь в расставленные сети. Ни один великий ресторатор, если его прижать к стенке как следует, а не понарошку, не даст голову на отсечение, что в его заведении официант тайком не плюнет вам в суп. Жена считает гипертрофированное отвращение к еде приготовленной чужими руками, перетекающее в мизантропию к владельцам этих рук следствием глубокой психологической травмы, что я получил на овощной базе еще в советские времена, когда увидел как пьяный кладовщик ссыт в бочку с квашеной капустой. Она права лишь отчасти, тот случай послужил отправной точкой в длинной цепочке обескураживающих наблюдений за человеческой натурой.

Если уж совсем кишки наружу, то я забыл упомянуть в рассказе маленькую деталь — рядом с кладовщиком на деревянном бортике стоял его собутыльник Никитин и мочился, радостно наблюдая, как струя взбивает пузырьки в рассоле.

— Не беспокойся, выпить там приносят, — Макар подтолкнул меня кулаком в спину.

Мы пересекли бульвар, поднялись по ступенькам и зашли внутрь. Как я и предполагал, кафешка была обычной чистой столовкой с круглой вешалкой у входа и столиками, понатыканными в хаотичном порядке. Народу было мало, мы прошли в зал для курящих, в чем разница между зонами для тех и других, я понять не в состоянии — места впритык друг другу — выпусти посильнее дым, долетит до противоположной стены.

Заказали водки, на запивку пару коктейлей мохито, салат и пасту болоньезе. По мне так это макароны по-флотски, сверху присыпанные сыром, но раз написано, пусть будет болоньезе. В общем, достаточно прилично за такие деньги, главное нет музыки, а телевизор над головой, пожалуй, не счет. Выпили за встречу, погоняли макароны по тарелкам, есть не хотелось. По бульвару тихо плыл московский день, несуетливый, расслабленно заглянувший в окно, чтобы понаблюдать, как два старых приятеля начнут портить друг другу настроение, ковыряясь в чужой смерти, потому как именно за этим меня и позвал Макар. Я молчал, предоставляя Славке право первым откинуть щеколду и толкнуть калитку.

— Что ты думаешь по поводу Мишкиной смерти? — Макар не стал ходить вокруг да около.

— Ничего. Танька мне вчера сообщила, я и не думал вовсе, занят был, — уточнять, чем был занят, я не стал.

— У тебя, между прочим, лучшего друга убили.

— Угу, лучшего. После Гитлера.

— Слушай, что ты со мной-то кокетничаешь? Я ж тебя как облупленного знаю.

— Макар, ну правда не думал. Нажрался вчера, как от Таньки приехал. Может чего и ворочал в голове, сейчас вспомнить не могу. Все же думают, что я сплю и вижу, как бы отомстить Мишке. Но Мишки давно нет, он умер полгода назад, а вчера факт его смерти подтвердился. Замечу в скобках, сгинуть в моих глазах было его личное желание. Вот и все. Да и что мне думать? Я в свое время голову сломал, пытаясь разобраться, почему он так поступил, прокручивал туда-сюда, толку никакого. И злоба моя только для форса. Каждый в жизни получает то, что заслуживает. Ты же вон отсидел исключительно по собственной дурости, скажешь, нет?

— А по чьей же еще, — засмеялся Макар, засмеялся открыто без тени сожаления, — Рита мне теперь дочь привозит погостить на пару месяцев в году, не из сочувствия конечно. Правы китайцы — надо бы просто сесть на берегу и подождать.

— Считай, что я так и поступил. Только не предполагал, что течение такое быстрое. Вру, конечно. Думал, прибьет волной к берегу бутылку, а внутри записка, типа прости, и чек на два миллиона. Так ведь нет, вчера сообщили, Мишкины штиблеты из воды торчат.

— У Господа своеобразное чувство юмора.

— У него его нет совсем, — я вспомнил бессмысленные споры у принтера и добавил, — и со слухом проблемы. Ты просишь паровоз, а он тебе свисток от чайника в подарок. Засунь в зад и свисти. У нас в армии секретная связь была. Печатаешь фразу, а на выходе абракадабра и только один аппарат способен обратно бессмыслицу в слова перевести. Так вот считай, что мы эту дивную машинку потеряли или пропили по случаю, и какую фразу нам пытаются донести понять не в состоянии. Ты думаешь, я не догадался, зачем ты меня позвал?

— Ну-ка, ну-ка, интересно, — Макар хотел выглядеть беззаботно, но получалось неважнецки.

— Ты считаешь, что Мишку грохнул я.

— Постой.

— Нет уж, ты дослушай до конца, потом возражать будешь. Не то, что бы ты был уверен стопроцентно, но такой вариант допускаешь, точнее, не хочешь видеть меня убийцей Мишки, но чем черт не шутит. И ты приехал, либо удостовериться в моей невиновности, либо убедиться в обратном. Прощупать, так сказать, почву. Не вижу в твоей дружеской любознательности ничего дурного, потому что знаю наверняка, сознайся я тебе, что действительно убил Мишку во время ссоры, в пылу гнева, ты сразу войдешь в мое положение, тут же предложишь помощь и начнешь крутить варианты, как бы меня отмазать. Скажешь, не так?

— Так.

— Более того, у тебя наверняка алиби для меня в загашнике приготовлено. Третьего дня мы с тобой в шахматы играли весь день.

— Рыбу удили на Истре. У меня улов в морозилке.

— Вооот. Я на самом деле тебе благодарен, но попал ты пальцем в небо. Мишку я не убивал, хотя доказать это не в состоянии. Если можешь, поверь на слово. Моя показная ненависть к Мишке, по сути, была лишь остатками самоуважения к самому себя, и я их растерял, рассыпал по дорожке через дырку в кармане. Будь он жив, и верни мне сейчас деньги, я бы даже не знал, что с ними делать, покрутил бы в руках и, скорее всего, вернул бы обратно. Нет у меня ни сил, а главное желаний, что-либо делать, я, веришь ли, даже думать долго не в состоянии.