Дэвид Бэддиэл - Время спать

Я усаживаюсь поудобнее, приспускаю штаны до колен, нажимаю на кнопку воспроизведения и, не дожидаясь появления картинки, на кнопку перемотки. Кассета начинает перематываться: две женщины и один мужчина, стандарт; одна женщина и один мужчина, тоже стандарт; одна женщина — двое мужчин… вот это я понимаю. Именно этот кусок. Великолепно. Пусть в этом эпизоде больше акробатики, чем эротики, начну именно с него. Я хватаюсь за своего, не побоюсь этого слова, напряженного друга. Затем слышу этот звук.

— Кварк.

То есть иначе я просто не могу его записать. Конечно, это не был именно «кварк», а просто какой-то квакающий звук. Он повторяется.

— Кварк.

Не выпуская своего, не побоюсь этого слова, гордого друга из рук и не отводя глаз от экрана, я боковым зрением замечаю нечто непонятное, но, признаться, вполне соответствующее раздающемуся кварканью.

В порядке эксперимента и без особого энтузиазма отвожу взгляд от клубка тел на экране. В другом конце комнаты, на углу ковра, не без любопытства оглядывая меня, сидит небольшая лягушка.

В ужасе закидываю ноги на диван. Откуда здесь эта гребаная лягушка? Очередная придурь Ника?

Я подползаю к лягушке (штаны у меня все еще приспущены). Смотрю на нее, а она на меня. Ей, наверное, кажется, что я хочу разглядеть ее получше. Затем слышу звук открывающейся двери и тут же «топ-топ-топ-топ-топ». Это Иезавель. Она заходит в комнату, окидывает меня презрительным взглядом, хватает лягушку и уходит. Лягушачьи лапки свисают изо рта Иезавели и покачиваются, как усы у сома.

Натягиваю трусы и штаны, не обращая внимания на своего, теперь точно не побоюсь этого слова, ослабевшего друга. Люди на экране стонут и вздыхают: «Да, детка, да». Я беру пульт и выключаю магнитофон.

Это все Иезавель. Она принесла домой лягушку. Надо полагать, это очередное подношение. Принеся зеленую гадость из водоема и увидев, что я не особенно это оценил, она, наверное, подумала: «Я знаю, что надо сделать. Надо принести ему что-то вроде той зеленой гадости из водоема, только живое». Или она просто решила проследить все ступени эволюции и в следующий раз притащит в зубах Человека, Который Живет Этажом Ниже, а он будет кричать и отбиваться. Иезавель возвращается — уже без лягушки.

— Где лягушка?

Она смотрит на меня, будто отвечая: «Лягушка? Какая лягушка?» Бросаю взгляд на пропитанную кошачьей мятой когтеточку — девственно чистую, без единой царапины — и взрываюсь.

— ТВОЮ МАТЬ! НЕ НУЖНЫ МНЕ ЗДЕСЬ НИКАКИЕ ЛЯГУШКИ! НЕ НАДО ТАСКАТЬ В ДОМ ЛЯГУШЕК!

Иезавель выглядит слегка напуганной. А потом она принимается медленно и спокойно вылизывать себя — во всех движениях сквозит: «Что ты на меня орешь? Я же кошка». Заношу руку, чтобы ударить ее, но наталкиваюсь на недружелюбный взгляд: «А вот об этом даже и не думай». Я об этом даже и не думаю. В дверь звонят.

— Все что угодно, только не «Карпентерс».

— Ладно.

Надо выбрать диск. У меня точно где-то был Барри Уайт. Хотя, возможно, это перебор. Останавливаюсь на «Оттенках синего» Майлза Дэвиса — я всегда ставлю этот диск, когда хочу показаться эстетом.

— Ой, терпеть не могу эту музыку для кафе, — возмущается Дина.

Я раздавлен.

— Извини, — улыбается она. — Остатки природной агрессии.

— А что ж так? — интересуюсь, принимая серьезный вид.

Она приподнимает левую бровь, делает глоток, хмурится.

— С вином я, похоже, не угадал.

— Нет, оно ничего, — отвечает Дина, рассматривая бутылку. — Потом сможешь использовать бутылку как вазу.

На ней фиолетовые вельветовые брюки с заниженной талией и кофточка из золотой парчи с высоким воротником, которая напоминает портьеру в «Ковент-Гарден». Когда я открыл дверь, свет уличных фонарей ударил в глаза, и мне на мгновение показалось, что пришла она. На самом деле это странно, поскольку как только я познакомился с Диной, то сразу понял: в какой-то момент воображение и желание могут исказить ее в моих глазах настолько, что она окажется копией Элис; понял настолько хорошо, что различия между ними оказались, пожалуй, преувеличенными. И именно в тот момент, когда я совершенно не думал об Элис, когда все мои надежды и страхи были связаны только с Диной, черты ее лица преобразились — только когда я забыл, как сильно хочу, чтобы она выглядела как Элис, она действительно выглядела как Элис.

— Иногда я не понимаю, откуда берется эта агрессия.

— Но причиной обычно становятся мужчины?..

Дина ставит бокал на кофейный столик, рядом с пультом от видеомагнитофона.

— Ну, — решает она сменить тему, — а каким Бен был в детстве?

Я откидываюсь на спинку дивана:

— Как тебе сказать… серьезным. Его волновало то, что детей обычно не волнует. Помню, он никак не мог определиться с собственным мнением относительно того, стоит ли Великобритании принимать участие в создании единого экономического пространства в Европе.

— А сколько ему тогда было лет?

— Пять. Пожалуй, рановато для того, чтобы влиять на принимаемые правительством решения. А в десять он уже наизусть знал периодическую систему химических элементов.

— Так он был зубрилой?

— К школе это не имело никакого отношения. Думаю, Бен пытался доказать родителям, что он не просто тупой качок.

— В десять лет?

— В десять лет его можно было отправлять на конкурс «Мистер Вселенная» от Израиля.

Я замолкаю. Потом спрашиваю:

— А какой была Элис?

У меня сводит желудок, как у человека, которого поймали на лжи; но звучит фраза вполне беспечно.

— А она была всем довольна. Такая маленькая девочка, проводящая все время на заднем дворе, где стоит дерево, на ветвях которого висят качели.

— Вы совсем не ладили друг с другом?

Я хотел спросить, неужели они до сих пор не ладят, но подумал, что пока рано задавать такие вопросы.

— Это вечная история с сестрами. Я всегда считала, что мама ее больше любит. В конце концов, — приподнимает Дина правую бровь, — она в семье самая красивая.

Она так и говорит; но, думаю, не для того, чтобы я возразил или сказал комплимент. Я, конечно, бываю труслив, но на этот раз все же возражаю.

— По-моему, все дети думают, что родители больше любят их братьев и сестер.

— Ну, как тебе сказать… Когда мне было четыре года, мама разрешила Элис посмотреть, что мне подарят на Рождество, пока я спала. Причем только затем, чтобы она могла проверить, не подарят ли мне чего-нибудь такого, что может понравиться ей.

— Вот это да!

— Естественно, ничего такого там не было. Все ее подарки оказались чуть лучше моих.

Она говорит с горькой ухмылкой. Это ухмылка человека, которого обидели, и он понимает, что не в последний раз.

— Но я знала, чем на это ответить. Я ее поколачивала.

— Поколачивала?

— Ага. А один раз даже привязала к дереву веревкой от качелей.

— А как тебе это удалось?

— Я сначала обрезала веревки.

Никак не могу выбросить из головы образ привязанной к дереву Элис.

— Извини, — смягчается Дина. — Вообще-то, я люблю ее. Просто вчера мы немного повздорили.

— По поводу?

— Да так просто.

— А ты долго собираешься у них жить?

— Пока не подыщу квартиру. И работу надо найти.

— Слушай, я даже не знаю, чем ты занималась в…

— В Америке? У меня была своя пейнтбольная площадка.

— Пейнтбол? Это когда люди, которых не взяли в армию, бегают и пытаются подстрелить друг друга шариками с краской?

— В общем и целом, да.

Я пытаюсь обработать эту информацию, но ни к чему не прихожу.

— Удивительно. Я было подумал, что ты пацифистка.

— Пацифистка? Вообще-то я феминистка. Знаю, это сейчас не модно…

— Ты еще и вегетарианка. Я таких пацифисток, как ты, со школы не встречал.

— Вот черт!

— Хотя держать пейнтбольную площадку — странное занятие. Разве такие игры не являются ужасным проявлением мужской агрессии?

— Ну, и да и нет. Женщины тоже увлекаются пейнтболом. Но я все равно бросила это дело. Примерно в то время, как стала… — легкое движение брови явно подразумевает иронию, — пацифисткой.

— А в Штатах он популярен? Пейнтбол?

Она моргает в ответ. Мне почему-то кажется, что это моргание заменяет собой вздох.

— Да, очень. Можно найти самые современные модели пейнтбольного оружия.

Она замолкает и глядит в окно. Из арабской забегаловки на углу выходит человек с целым пакетом всякой снеди.

— А мы могли бы поговорить о чем-нибудь другом? — просит она.

Только хочу сказать «да», как звонит телефон. Дина вопросительно смотрит на меня. Я не поднимаю трубку, всем своим видом показывая, что мне нет дела ни до кого, кроме нее. Будь я совсем смелым, я бы поднял трубку, тут же сбросил звонок, нажав на рычажок, отложил трубку в сторону и повернулся бы к ней, улыбаясь, как Джеймс Бонд. Но я так не делаю. Срабатывает автоответчик.