Евгений Москвин - Предвестники табора

— Не тут-то было — мы его оприходуем. Какао лежит без дела. Неси! — Мишка, совсем уже оживившись, сделал короткий повелительный жест, после чего его пальцы, согнувшись, принялись в остервенении теребить пуговицу на рубахе, — и фломастеры, фломастеры не забудь!.. Я буду рисовать экю-ю-ю-ю, — протянул Мишка, повернувшись теперь уже ко мне, шутливо сложив губы трубочкой и выпучив глаза.

Но я не рассмеялся, а переспросил удивленно:

— Что-что ты будешь рисовать?

— Что-что… что-что… экю. Не слышал о такой валюте? Ее в скором времени собираются вводить по всей Европе. Единая валюта. Никаких больше франков, крон и тому подобной дребедени. Я нарисую несколько образцов экю.

— Но ты же обещал лиры рисовать!

— Нет, ничего подобного. Экю, только экю, никаких лир.

— Но ты же обещал! — снова повторил я.

— Нет-нет, значит, ты меня не так понял. Братец, ну скажи мне на милость, зачем нам здесь лиры, а? В нашем поселке-государстве — зачем нам лиры? У нас же здесь не Турция! Если бы была Турция… ха… ну скажи, Макс, ты что, захотел в турецкое рабство?

— Нет.

— Ну вот, значит, будем рисовать экю-ю-ю-ю.

Ничего никогда не бывало полностью по моему! Но я стерпел — а что еще оставалось?

Олька принесла фломастеры и маркеры, уложенные в два отдельных полиэтиленовых пакета, тут и там перепачканных отметинами, — точками, длиннохвостыми запятыми или просто завитушками, напоминавшими макаронины, — случайного цвета и формы, бледными и давнишними, но кое-где и поновее; зеленую картонную упаковку с какао (чтобы порошок не просыпался на пол через щелочки, Олька положила ее на блюдце); высокий полупустой пластиковый стакан со сметаной, немного масла, сухарей и прокисшего вишневого варенья.

— Я подумала, будет мало того, что ты попросил. Принесла еще всякой другой снеди…

— Перевыполнила паек? Молодец, просто молодец.

— Там даже и еще есть, так что если тебе надо…

— Нет-нет, вполне достаточно. Вполне. Бабушка-то тебя не будет ругать?

— Да она все вечно забывает. Подумает, что выкинула или скормила.

— Ясно — значит, нам не за что волноваться.

— Ну, теперь скажи, как ты собираешься кормить велосипед? — снова спросила Олька.

Мишке в очередной раз удалось вызвать у нее любопытство, и уж конечно, зная это, никаких своих секретов он до поры до времени не откроет; уклончивый ответ.

— Как, разве ты не знаешь, что у велосипеда есть рот?

— Рот?.. Где? Ну скажи, о чем ты? — с привычным спокойствием интересовалась Олька.

— Можно для этого дела использовать фару, например. Обливать ее какао с ложечки. А что? Я на полном серьезе говорю.

— Мне почему-то так кажется, что не совсем на полном, — она подмигнула.

— Может и не совсем, — согласился Мишка (но, как выяснилось позже, его прошлая реплика вот именно, что оказалась довольно близка к тому, что он собирался осуществить на деле), — все равно через час узнаешь — потерпи. А пока дай мне фломастеры, а с этой едой делай все в точности так, как я тебе скажу: какао разведи в холодной воде, масло и варенье намажь на хлеб, но не очень много, чтобы и масла и варенья осталось еще и в свободном виде. Сметану не трогай.

— Это все?

— Да, если я ничего не упустил. Теперь буду рисовать экю. Видишь, я нарезал уже бумажных заготовок. Макс сможет отправиться в магазин и накупить себе конфет.

— Если мне понравятся экю, я оставлю их у себя — никому не отдам.

— Ага, вот оно как! Вот он, феномен накопительства… ха-ха… ну что ты такую физиономию обиженную скорчил — я же просто шучу. Образцы оставишь обязательно, так или иначе. А если понравится, и все остальное оставишь… Ну… подумай, как бы это было прекрасно, если бы для людей было важнее собирать деньги и просто любоваться на них, а тратить на еду, питье и все прочее — уже во вторую очередь. Хм!.. Да, интересная мне идея в голову пришла! Ладно, мы еще успеем это обсудить… Поверь, то, что я собираюсь нарисовать экю, гораздо более перспективно, чем если бы это были лиры. Почему? Да что толку, скажи мне на милость, срисовывать с оригинала? Зачем, например, этот портрет Ататюрка — господи, да я же могу вместо него твой нарисовать, хочешь?

Мишка, вероятно, думал, что я ухвачусь за эту идею, но одна только мысль, что моя физиономия будет торчать на купюре, вызывала у меня почему-то странное ощущение фальши, ненатуральности, и совершенно не сочеталась с естественностью и оригинальностью всех остальных Мишкиных «изобретений».

— Нет, не хочу. Это глупо.

— Почему — глупо?

— Я же не политик — какое я имею право помещаться на денежных знаках? Это липа, дудка — так нельзя.

— Ах вот оно что! Ну не хочешь, не надо. Я в принципе и не собирался, пример привел и только. Просто я к тому, что срисовывание — это, так сказать, ограничение полета фантазии. А ведь ты этого терпеть не можешь, я знаю, когда кто-то пытается ограничить твою свободу. Немудрено — ты же писатель у нас будущий.

— Верно! Писатель! — подхватил я, в один момент оживившись.

— Можно и не срисовывать, — вставила Олька, — придумать свои собственные турецкие лиры.

— Ну и что, разве тебе не неловко будет после этого? Мне, лично, да. Я знаю, что такая-то лира зеленая, такая-то — с топазным оттенком; там-то завитушка, там-то — водяной знак, и если я чуть отойду от правил, что-то изменю… нет-нет, это же просто… незаконно! Да, незаконно. Какое я имею право изменять денежные знаки, имеющие государственное значение, государственный масштаб? В Турции, конечно. Вообще говоря, подделка уже существующих денежных знаков преследуется по закону. А с экю — нет, с экю все как нельзя лучше. Лучше — для нас. Их только собираются вводить, обмозговывают целесообразность — такие умные словосочетания эти политики тоже очень любят — никаких образцов еще не существует, а значит, любая фантазия здесь законна. Я сумею нарисовать все на свой лад.

— На свой лад — это как? — осведомился я.

— Ну как же! С вдохновением живописца, которое, на мой взгляд, следовало бы применять к рисованию купюр, но этого почему-то никто не делает.

— На французских франках, кажется, изображены фрагменты картин художников времен буржуазной революции, — сообщила вдруг Олька. Разложив яства на кровати, она мастерила теперь настоящие застольные десерты — из просроченных сладостей.

— Ну вот в том-то и дело. Скопировать что-то они всегда умеют, а чтобы самим нарисовать купюру — шедевр художественного искусства — нет уж, кишка тонка. А я нарисую, вот увидите! Шедевр! — Мишка воинственно повторил это слово. — Потому что подойду к этому совсем иначе. На этих образцах я изображу победы и поражения прошедших дней.

— Чьи? Свои собственные? — спросил я.

Мишка как-то странно посмотрел на меня — словно пытался угадать мои мысли.

— Не знаю пока…

Купюры у него получились сложные, мало того, что с массой мелких и необычных деталей, так еще пришлось уместить на них элементы, для экю, по выражению Мишки, «совершенно необходимые»: например, флаги всех ведущих европейских стран. Вспоминаю теперь, как любопытно смотрелись они на купюре в десять экю — переплетенные друг с другом, флаги образовывали нечто, вроде шарфа, повязанного на «грудь» нулю.

— Шарф из парусины! — воскликнул я, как только это увидел.

— Почему — из парусины? — удивленно осведомился Мишка.

— Ну… не знаю, почему. Из парусины — и все.

Он посмотрел еще раз на свое творение, потом кивнул и согласился:

— И правда из парусины, верно.

На купюре в пять экю из флагов была сложена цифра пять и слово «экю», написанное по-английски.

Всего Мишка нарисовал четыре купюры: 1 экю, 5, 10 и 20.

Что же касается «побед и поражений прошедших дней», Мишкиному «методу» суждено было по-настоящему сразить меня (разумеется, на прорисовку этих деталей он потратил более часа, так что его примирение с «Орленком» оказалось отложенным).

— Что это, как думаешь? — Мишка ткнул пальцем в оборотную сторону пяти экю.

— Ну… похоже на окно, — отвечал я, хотя, конечно, заподозрил подвох.

— A-а!.. Я так и думал, что ты скажешь «окно». Но даже если и так, что, по-твоему, это за окно? «Окно в Европу»? Визуальное воплощение? Потому что речь об экю — общеевропейской валюте?

— Не знаю… нет. Скорее это, — я сделал кивок подбородком, — Олькино окно.

— Хм… — Мишка усмехнулся, — возможно, и так… — он понизил голос и придвинулся к самому моему уху, чтобы Олька не услышала, — а возможно, это то самое окно, возле которого Стив Слейт не так давно дрался с вором… ну ты помнишь. И потерпел неудачу. И это символ.

— Символ?

— Да, — Мишка перешел совсем уже на шепот, — горечи его поражения…

— Эй, у вас какие-то секреты, господа? — окликнула нас Олька.