Кристофер Прист - Фуга для темной земли
Я стоял рядом с Лейтифом. Мы пытались определить, какой из воюющих сторон принадлежали грузовики; в этой необъявленной гражданской войне противостоявшие силы редко прибегали к использованию цветовых отличий, поэтому транспортные средства обычно не несли на себе опознавательные знаки. Логично было предположить, что грузовики вела войсковая часть националистов или отступников, коль скоро атаковавшие их вертолеты пилотировали афримы, но точно сказать было невозможно. Я подумал, что грузовики могли принадлежать американцам, однако ничего определенного никто из нас не придумал.
Из дыма вышел мужчина и остановился перед нами. В оранжевых отсветах пожара мы узнали в нем Коллинза. Нос и рот были завязаны тряпкой, он тяжело дышал.
– Думаю, это была колонна националистов, Лейт, – прохрипел он.
– Что-нибудь для нас осталось? – спросил Лейтиф.
– Продовольствия нет. Да и остального немного. Но пойдем вместе посмотрим, что мы нашли.
Лейтиф достал из кармана лоскут ткани и завязал на лице. Я последовал его примеру. Когда мы были готовы, Коллинз повел нас мимо первых двух грузовиков к третьему, который не горел.
Видимо ракета ударила в его переднюю часть и разнесла водительскую кабину, но огонь не перебрался на кузов. Грузовик столкнулся с шедшим впереди, уже горевшим, но двигавшийся позади до него не доехал. Он стал жертвой прямого попадания и все, что от него осталось, уже догорело. Возле не охваченного огнем грузовика стояло восемь или девять наших людей; они выжидательно смотрели на Лейтифа.
Коллинз показал на лежавший на земле ящик:
– Мы нашли это в кузове.
Лейтиф опустился на колени, открыл крышку и достал карабин. Он положил его на землю.
– Есть еще оружие?
– Полный кузов.
В этот момент взорвался грузовик метрах в пятидесяти от нас. Мы пригнулись к земле. У меня в руках был карабин, я инстинктивно попятился к ближайшим деревьям. Из-за них я наблюдал за Лейтифом.
Он огляделся. Послышался его вопрос:
– Патроны есть?
– Да.
– Быстро выносите их. Как можно больше, Келк! – Один из наших уже бежал. – Бегите за тележкой. Опорожните ее. Мы будем вывозить на ней карабины.
Отступив за деревья, я неожиданно для себя стал сторонним наблюдателем.
Мне было ясно, что если грузовик с патронами взорвется, то вероятнее всего люди, копошившиеся вокруг, погибнут. Я заметил, что трава и кустарник возле этого грузовика почернели от жара, а вокруг вились искры, долетавшие до него от горевших машин. Я спрашивал себя, много ли топлива в грузовиках и нет ли поблизости неразорвавшихся снарядов. Возможно патроны – не единственный взрывоопасный груз в этом кузове, что если там есть материалы, которые взрываются от прикосновения. Хотя для моих страхов существовали логические основания, было в них и что-то иррациональное…ощущение, может быть суеверное, что если я пойду помогать остальным, то каким-то образом накличу беду.
Я стоял за деревьями, карабин у меня в руке выглядел совершенно лишним.
Лейтиф отошел от остальных и, стоя спиной к грузовику, стал вглядываться в деревья. Он окликнул меня.
Я дождался, пока к удовлетворению Лейтифа разгрузка завершилась. Затем, когда тележку покатили последний раз, я последовал за остальными на благоразумном расстоянии, пока почти в километре от попавшей в засаду колонны не было выбрано место для лагеря. Я придумал для Лейтифа оправдание: мне показалось, что за деревьями промелькнула фигура человека и я решил проверить. Затем предложил первым охранять добытое из огня оружие. Еще один по имени Педро вызвался составить мне компанию на первые два часа.
Утром каждый получил карабин и патроны. Лишние карабины и амуницию сложили на тележки.
Шли недели. Мы с Салли были одни. Некоторое время пришлось снова спать в палатке, но в конце концов посчастливилось найти ферму, где мы получили позволение жить в одном из домиков для батраков. Пожилая пара хозяев фермы проявляла к нам мало интереса. Мы не платили за постой, а за помощь по хозяйству получали еду.
В тот период у нас появилась видимость безопасности, хотя мы ни на минуту не забывали о расширении боевых действий в сельской местности.
Район находился под контролем сил националистов и наша ферма считалась стратегически важным пунктом. От случая к случаю армейские наведывались, чтобы помочь в работе, на одном из полей была поставлена зенитная батарея, хотя, насколько я знаю, она никогда не использовалась.
Поначалу я проявлял повышенный интерес к ходу гражданской войны, но вскоре научился его сдерживать. Я всего раз поговорил с фермером о политической ситуации и понял, что тот либо не хотел, либо не мог вступать в дискуссию. Он сказал, что когда-то у него были телевизор и радиоприемник, но их забрала армия. Его телефон не работал. Единственной информацией о положении в мире была малоформатная армейская газета, которая бесплатно раздавалась всем гражданам. Случайные встречи хозяина с другими фермерами никаких новостей не приносили, поскольку все были в одинаковом положении.
Я несколько раз заговаривал с армейскими, которые работали на ферме. От них тоже мало что удавалось узнать. Им, очевидно, было приказано не разговаривать с гражданами о ходе войны и хотя этот приказ не всегда строго выполнялся, было очевидно, что основную часть своих сведений эти люди черпали из пропагандистских речей командиров.
Однажды ночью в начале октября ферма стала целью налета вражеских сил. После первого появления самолета-разведчика я отвел Салли в наилучшее из имевшихся убежищ – низенький свинарник, обладавший тем преимуществом, что его стены были сложены из крепкого кирпича, – где мы просидели до окончания налета.
Наш домик не пострадал, но хозяйский был разрушен. Сами хозяева пропали.
Утром ферму посетил командир войсковой части националистов и забрал оставшееся оборудование. Зенитная батарея была брошена.
Не желая сниматься с места, мы с Салли остались в домике. Мы ощущали сомнительность своего положения, но перспектива снова жить под брезентом нас не прельщала. Во второй половине дня ферму занял смешанный отряд афримских и отступнических солдат и мы подверглись пристрастному допросу командовавшего отрядом лейтенанта-африканца.
Мы с большим интересом наблюдали за солдатами, так как впервые видели белых мужчин, действительно воевавших на стороне африканцев.
Всего в отряде было пятьдесят человек. Из них примерно пятнадцать – белые. Оба офицера – африканцы, но один из старших сержантов был белым. Дисциплина казалась отменной и обращались с нами хорошо. Нам позволили временно остаться в домике.
На следующий день ферму должен был посетить офицер-отступник высокого звания. Я узнал его, как только увидел, по фотографиям, которые регулярно печатались в газете националистов. Его звали Лайонел Кулсдон; до войны он был видным участником компании за гражданские права. В период афримского проникновения в частные владения в городах он вернулся на военную службу в присвоенном ему ранее звании и стал одним из вождей отступничества в пользу афримов в открытой вражде внутри вооруженных сил. Теперь он был полковником в армии бунтовщиков и жил приговоренным к смертной казни.
Перед нашим отбытием он вручил мне лист бумаги, в котором доходчивым языком объяснялись долгосрочные цели отступников.
Речь шла о восстановлении законности и порядка; немедленной амнистии всем сторонникам националистов; возврате к парламентской монархии, которая существовала до гражданской войны; возобновлении нормального судопроизводства; чрезвычайной программе жилищного строительства для перемещенных граждан; и британском гражданстве всем временным афримским иммигрантам.
Нас доставили на грузовике в деревушку в тринадцати километрах от фермы. Это, как нам сказали, была освобожденная территория. Мы заметили поблизости от деревни небольшой афримский армейский лагерь и обратились к его властям с просьбой помочь нам найти временное пристанище. К нам отнеслись далеко не с продемонстрированной полковником-отступником любезностью и пригрозили заключением под стражу. Мы сразу же ушли.
Деревенька оказалась очень неприветливым местом, мы столкнулись в ней всего с несколькими людьми, но все они отнеслись к нам с недоверием и враждебностью. Ночь мы провели в поле на склоне холма под брезентом в пяти километрах к западу от деревни. Салли во сне плакала.
Через неделю нам удалось найти дом с небольшим садом. Он стоял вблизи главной дороги, но был укрыт от нее лесом. Мы подходили к дому робко, но несмотря на настороженность, с которой нас встретили, назад не повернули. Дом занимала пара молодоженов, которые предложили нам разделить крышу над головой, пока мы не подыщем себе другое жилье. Мы оставались там три недели.
Я впервые видел Лейтифа напуганным.
