Виктор Мануйлов - Лестница
В дверь постучали.
— Открыто, заходите, Валентина Семеновна!
Дверь приоткрылась и в нее просунулась голова молодой женщины, с коротко остриженными волосами, выкрашенными под блондинку, но уже изрядно потемневшими от корней, с помятым лицом, с темными кругами под глазами и ярко накрашенными губами.
— Можно к вам?
— Заходите, — разрешил Тепляков, догадываясь, что это и есть та самая Зинка, дочь хозяйки, о которой столь нелестно отзывался Иван, соседский мальчишка.
Она вошла, прикрыла за собой дверь. На ней, как на вешалке, висел ситцевый халат, поверх халата — клеенчатый фартук. На голые ноги ее, обвитые синими венами, смотреть было неприятно и даже стыдно.
— Здрасть, — произнесла женщина, слегка присев, изобразив что-то вроде реверанса. — Меня зовут Зинаидой. Я здесь живу. Иногда, — поправилась она. — Андрюшка — мой сын. Вы, наверное, знаете.
— Знаю, — подтвердил Тепляков, не выказывая ни интереса к молодой женщине, ни радушия.
— Какой вы. неприветливый… однако, — игриво изогнулась Зинка. — К вам все-таки женщина зашла в гости.
— Извините, Зинаида, но я очень спешу, а мне еще надо привести в порядок свой костюм. — И Тепляков кивнул на брюки, лежащие на гладильной доске.
— Да что вы! Давайте я вам их поглажу! — обрадовалась Зинаида, кинувшись к гладильной доске с таким рвением, что, зацепившись за коврик, едва не сбила и саму доску, и стоящий на ней горячий утюг. Благо Тепляков успел перехватить ее уже падающее тело на руку, Зинка вцепилась в его руку и повисла на ней, повизгивая от восторга.
Тепляков с трудом оторвал ее от себя, поставил на ноги.
— Нет-нет! Спасибо. Я уж как-нибудь сам. Так что вы извините, но я, правда, очень спешу.
— Не хотите, как хотите. Я к вам по делу, — решительно усевшись на кровать, заявила Зинка, при этом глаза ее остекленели, губы поджались, и вместо готовности на что-то доброе, появилось что-то злое и упрямое.
— Я вас слушаю. Только покороче, пожалуйста, — говорил Тепляков, расправляя штанины брюк, сбитые Зинкой.
— Можно и короче, — согласилась она. И заявила: — Мне нужны деньги.
— Мне тоже, — равнодушно произнес Тепляков, помня наказ Валентины Семеновны, чтобы Зинаиде, если попросит, денег он не давал. «Как работать, так ее нет, а как побираться по знакомым, так она первая, — жаловалась хозяйка».
— Ты не врубился, парень, — перешла на уличный жаргон Зинка. — Я здесь прописана. Эта квартира и моя тоже. Ты даешь матери, а теперь будешь давать мне. Усек?»
— Договор я подписывал с Валентиной Семеновной, деньги за квартиру даю ей. Она, между прочим, кормит твоего сына, одевает и обувает. Ты обратилась не по адресу.
— Так не дашь?
— Нет.
— Крутой, да? Есть и покруче, — погрозилась Зинка, поднялась, качнулась, пошла к двери. В дверях задержалась. — Смотри, парень, пожалеешь. Кровью плевать будешь! — вскрикнула она, выплеснув вслед за этим целый набор нецензурщины.
Тепляков продолжал отпаривать штанины, повернувшись к Зинке спиной, в то же время следя в зеркале за каждым ее движением: мало ли что придет в голову этой дурище. Но ей в голову, судя по всему, ничего больше не приходило, и она, закрыв за собой дверь, спустя несколько секунд запустила в нее чем то, судя по звуку, его же армейским ботинком.
Глава 16
Как давно Тепляков не был в театре. Он почти забыл, что театры существуют — так далеко они располагались от тех тропинок, по которым он петлял, пытаясь устроить свою жизнь.
Он шел к Яловичевым в тщательно отутюженном костюме, но в той же несвежей рубашке, надеясь, однако, что никто этого не заметит, и в то же время ему казалось, что все будут оглядываться на него и пожимать плечами, недоумевая, как он осмелился явиться в храм искусства в столь непочтительном одеянии.
Он хорошо помнил, как давным-давно мама водила его, еще школьника, в театр на оперы и оперетты, но чаще всего на симфонические концерты, которые давали заезжие музыканты, помнил, как она принаряжала его в костюмчик, тоже не очень-то шикарный, но обязательно с жилеткой, белой рубашкой, черной бабочкой и торчащим из нагрудного кармана кончиком белого платка. И мама надевала свое самое лучшее платье; если зимой или в непогоду, новые туфли на высоком каблуке клались в черную сумочку, в раздевалке снимались сапоги или старые, повседневные туфли, и обувались эти, из сумочки.
Нельзя сказать, что он так уж любил театр и не мог без него прожить. Если он и ходил туда, то исключительно ради мамы, потому что для мамы редкие посещения театра были праздником, а еще потому, что не ходить же ей одной, если папу в театр не затащишь даже силой. Но постепенно Тепляков к театру привык, с помощью мамы стал разбираться в музыке, полюбил то, что любила мама: симфонии и концерты Чайковского, Мусоргского, Римского-Корсакова, Бородина, отдельные вещи западных композиторов, оперы, но не все, а самые-самые, то есть те, которые любила мама. А потом. потом наступило время военного училища, армии — и все стало забываться, глохнуть в оглушительной пустоте назойливой, вихляющейся и дергающейся музыки и сопровождающих ее бессмысленных словосочетаний.
Основываясь на своих воспоминаниях, Тепляков полагал, что театр остался прежним: с пышными декорациями, нарядными костюмами, с оркестром, едва помещающимся в оркестровую яму, поэтому испытывал почти то же самое волнение, что и в далеком детстве, только на этот раз окрашенное счастливой улыбкой Машеньки, для которой сегодняшний вечер — почти то же самое, что выход в «свет» Наташи Ростовой..
Как Тепляков и обещал, к Яловичевым он пришел к завтраку, и, как повелось, с полным пакетом фруктов и всяких лакомств, в которых он не очень-то разбирался. Стоя перед дверью квартиры, все еще находясь под впечатлением таких разных событий вчерашнего дня и утреннего посещения его Зинкой, он не знал, как встретит его Татьяна Андреевна, и, чтобы придать себе решительности, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул и только после этого нажал кнопку звонка. Но встретили его приветливо, Машенька даже чмокнула его в краешек губ, и Дарья, смеясь, поцеловала в щеку, как будто здесь с раннего утра между обитателями этой квартиры все было оговорено и решено относительно его и Машеньки. После чего оставалось лишь поцеловать руку Татьяне Андреевне, уловить ее снисходительную улыбку и вздохнуть с облегчением.
Завтрак пролетел быстро, и все потому, что Машенька обратила внимание на манжеты его рубашки, велела ее снять, дав Теплякову какую-то женскую кофту, забрала у него такой же несвежий платок и скрылась в ванной комнате. Теплякову оставалось ждать, помогая Татьяне Андреевне в передвижении платяного шкафа всего на полметра.
— Уж сколько времени мы собираемся его передвинуть, да все руки не доходят, — жаловалась она. — Сперва ждали возвращения Саши, а потом уж как-то и не до этого было.
Тепляков заметил, что о сыне она вспомнила как бы между прочим, и лишь высказавшись, умолкла и погрустнела.
Зато обед длился долго, изобиловал разнообразием блюд. При этом выпили по бокалу сухого вина, правда, ограничившись тостом «за здоровье присутствующих», но Теплякову показалось, что сегодня состоялась молчаливая помолвка его и Машеньки — так все было наполнено тайным смыслом и значением.
После обеда они с Машенькой пробовали заниматься по программе вступительных экзаменов, но настроение обоих не слишком способствовало этим занятиям. Татьяна Андреевна почти не выходила из кухни, Дарья после обеда уехала по своим делам, и Тепляков с Машенькой остались одни в большой комнате. Машенька начала что-то объяснять, сбилась, взяла его руку, прижала ладонью к своему лицу, и так сидела несколько минут, не шелохнувшись, дыша сквозь его пальцы, в то время как Тепляков целовал пальчики ее другой руки. Но вот Машенька, судорожно вздохнув, вдруг вскочила и, раскрасневшаяся, выбежала из комнаты. Тепляков, оставшись один, тупо скользил глазами по странице учебника, пытаясь понять, что он сделал не так или сказал не то, и не находил объяснения тому, что с ней происходит.
Машенька вскоре вернулась, смущенная и растерянная, и заявила, что она сегодня не в настроении, что, в конце концов, впереди у них еще много времени, что к экзаменам лучше всего готовиться месяца за два, иначе все забудется, а пока. пока она хотела бы, чтобы Юра что-нибудь спел.
И целый час он пел романсы, аккомпанируя себе на гитаре, видел, с каким удовольствием слушают его Машенька и Татьяна Андреевна, и ему уже не хотелось никуда идти из этой комнаты, наполненной сиянием Машенькиных глаз и грустной улыбкой ее мамы. Но не идти тоже было нельзя.
В областном театре давали оперетту Легара «Веселая вдова».
Тепляков и Машенька приехали на полчаса раньше, когда очередей в раздевалку должно не быть. И первое, что поразило Теплякова, это зрители. Пиджаки и галстуки встречались редко. Мужчины щеголяли в джинсах, свитерах, в лучшем случае под пиджаком виднелась рубаха, чаще попадались водолазки или футболки. Женщины тоже не блистали нарядами и украшениями, предпочитая брюки и теплые кофты. Былая торжественность праздника отсутствовала напрочь, и Машенька, в своем воздушном платье, с оголенными плечами и тонкими перчатками до самых локтей выглядела белой вороной. Однако Тепляков, гордо вскинув голову, вел свою спутницу так, точно они оказались на балу в Зимнем дворце лет эдак двести тому назад. На них оглядывались, женщины провожали их глазами и снисходительными улыбками.
