Эрик Бутаков - Одиннадцать
– Всё! Второго нашли, теперь у нас две единицы, остальное – по плану!
* * *За ужином в Сашином номере шел, как бывает в таких случаях, обычный треп. Они уже стали очень близки, несмотря на то, что их знакомство длится двое суток, и всё произошло так быстро, неправдоподобно, неестественно, и неожиданно, но оба они были этим довольны, однако делали вид, что всё само собой разумеется, хотя на самом деле, куда там – разумеется! Всё совсем необычайно! Особенно то, что вот теперь они сидят друг напротив друга, жуют наскоро сварганенную пищу, еще мокрые у них волосы от бассейна, который они теперь переплывают вместе… Она уже такая податливая и ласковая, как кошечка, а он такой герой (и её парень!), читает ей свои стихи:
Быть может, он сказал: «Ну, всё – не буду!»И сиганул за борт с большого корабля!А может, шел по льду, шел за водой по льду…Любимый с детства пруд… Лед – «Хрусь!», вода кругом и далеко земля!
Ефим двумя пальцами отправил оливку в рот, пережевал её и закончил мысль:
– Не знаем мы причин,
тех, что толкают нас – уже больших людей,
Из теплых мест в пучину бытия!.. У меня – всё!
Она захлопала в ладоши:
– Здорово! Ты прямо сейчас это сочинил?
– Нет! Утром ещё, когда мне впаривали мозги про гены и про путешествия в астрале. Сейчас просто выпала честь тебе их рассказать.
– Ну, перестань!.. Правда?…
– Шучу! В обед, пока ты мне рассказывала, что видела на мониторе, пока меня «пытали»… как злился твой директор – вице-дрице-а-ца-ца и чемпион.
– Всё по-ня-тно с тобой! – она, как маленькая, ткнула его кулачком в плечо, но он почувствовал, совсем другое.
– Какая у тебя легкая лапка! – сказал он. – Как будто кувалдой ударили… вскользь.
Она посмотрела на него и улыбнулась.
– Ну вот допустим, ты научишь меня драться… А дальше что? – он налил себе холодной водки в рюмку.
Приподняв горлышко бутылки, он глазами спросил: «Ты ещё будешь? Подлить?» Она покачиванием головы ответила: «Нет. Мне уже хватит!» Он пожал плечами: «Как знаешь. А я накачу». И налил себе и ей в рюмку. «Давай!» – согласилась она и выпила.
Глаза её блестели от теплого света свечей (они свечи зажгли – было уже темно, а им хотелось уюта, теплоты и чтобы снег за окном завидовал им больше, чем тот придурок, который сидит где-то в наушниках и ни хрена не слышит уже которые сутки), от выпитого спиртного и радости совместной жизни. Ефим ей нравился. И ничего, что он курит – он обязательно бросит! А то, что про него говорили… Про неё, знаете, чего говорят?! Вообще с ума можно сойти!.. Хорошо, что он ей не проиграл… А то бы его уже выгнали… Она улыбнулась сама себе и заявила:
– А ты драться – не умеешь!
– Как ты – нет! – честно сознался Ефим, потирая автоматически всё ещё болевшие ребра. – Мне эта физкультура… Старый я, понимаешь.
– Перестань, – пьяная Саша махнула в его сторону ладонью, – ты же меня… победил.
– На суше тебе нет равных! – официально заявил Ефим. – Лару Кроуфт насмотрелась?
– Нет. О ней я узнала потом, когда мастера выполнила.
– Чего выполнила?
– Мастера. По кун-фу. По нашим меркам – мастер спорта. Понимаешь?
– Понимаю. И когда ты мастера выполнила… по кун-фу? Сколько тебе было?
– Двенадцать.
– Сколько?! – тут бы любой поперхнулся!
– Почти двенадцать.
– Почти?
– Мне на завтра двенадцать исполнилось.
– А сейчас тебе сколько? – неожиданно вставил он.
– Сейчас я трижды мастер, – уклончиво, но вполне понятно ответила она.
Ефиму это понравилось – ему нравились девушки двадцати шести лет. Впрочем, ему многие нравились… Но двадцати шести лет ему нравились почему-то особенно. Наверное, это связано с тем, что когда ему было лет восемнадцать-двадцать, а потом и двадцать один, двадцать два, двадцать три и так далее, на вопрос: «Сколько ей лет?» Он слышал ответ: «Бабе уже двадцать шесть, а она ещё не ….» И перечисление того, что она не успела к этому времени сделать. Когда ему стало тридцать, двадцатишестилетние стали младше его – малолетки, как ему (с удовольствием) казалось. Когда ему стало сорок – двадцатишестилетние теоретически ему годились в дочери. Теперь ему сорок три… «Так ты, дочка, ….» – мог бы произнести он…. Но он улыбнулся ей в ответ и сказал:
– Я не победил. Мне просто повезло. Я хитрый и опытный… конь. И мне повезло,… что ты теперь моя Никита! – и он взял её ладонь в свои руки нежно поцеловал её пальчики (нежно, как он умел, когда хотел – ну, вы, наверное, знаете, как это).
– Спасибо. Мне тоже повезло, – созналась она, а может быть, просто хотела ему понравиться и польстить – кто этих женщин поймет – бабе уже двадцать шесть, а она…
Он ещё замахнул стопарик.
– Нет, правда – научишь меня хлестаться? Как ты, чтобы время не терять и силы – пара секунд – и у других уже всё болит… и им хочется плакать!
– А ты научишь меня стоять до конца, как неваляшка.
– Как неваляшка? – это ему понравилось. – Как неваляшка – это хорошо… научу. А ты научишь?
– И я научу!
– Мы оба уважаемые люди! – произнес он голосом Аркадия Райкина.
Она пожала плечами в ответ – она не поняла.
Да и куда ей? Откуда она могла знать Аркадия Райкина? Так что, лишь он сам смешком оценил свою шутку, а её просто пальчиком нежно щелкнул по носу. Она не стала убирать свой носик. Хотя, если б хотела, наверняка выпустила бы ему кишки любым предметом, лежавшим на столе…
Она сидела радом с ним на краешке дивана. Он валялся расслабленный. Взяв его руку в свои ладони, и нежно поглаживая её, Саша сказала:
– Ты уже устал. Но я хочу тебе сделать подарок.
– Давай, – согласился Ефим.
– Я вчера нашла в «Науке и жизнь» интересную статью. Так, постой-ка, – Саша встала, подошла к столику, на котором у неё стоял компьютер, и взяла журнал, датированный номером три за две тысячи шестой год. – Вот тут статейка интересная – как раз для тебя. Всю читать не буду, но кое-что… Короче, в Новгороде в две тысяче пятом году археологи нашли какие-то берестяные письма, которые они датируют тысяча сто пятнадцатым – тысяча сто восемнадцатым, примерно, годом. Так, где здесь? А – вот! Так, в общем – кусок бересты, а на нем нацарапано три абзаца. Читаю…
– Может не надо? – Ефим сморщился. Он уже так устал от всей этой информации сегодня, и не сомневался, что заметка из «Науки и жизни» его доконает. – Давай завтра.
– Нет, сейчас. Это интересно – не пожалеешь. Правда-правда!
– Ну давай, – со вздохом согласился Ефим, расслабился, откинулся на подушку и закрыл глаза, чтобы быстрее заснуть, пока она читает.
А она читала:
«Первый абзац содержит следующий текст: «От МилоушЬ къ МарьнЬ. Коси ВЬликее пъехати бъ еи за Сновида» …
(«Что за херня?!» – думал Ефим, лежа на диване) Саша продолжала:
«… Автор этого текста – Милуша – нам до сих пор не был известен. Зато с адресатом – Мареной – мы познакомились ещё в 1997 году, когда на Троицком раскопе была обнаружена адресованная ей берестяная грамота № 794. К ней же имеют отношение грамоты номер…» Так! – перебила сама себя Саша. – Это не интересно… так, где дальше?
Ефим вздохнул.
– Не вздыхай, дорогой – сейчас самое главное. Читаю дальше: «…Милуша рекомендует отдать замуж некую девицу по прозвищу Великая Коса за человека по имени Сновид. Выражение „поехать бы ей“, а не „пойти ей“ означает, что Сновид живет в какой-то иной местности….» Вот – самое главное: «Второй абзац начинается с обращения: «Маренко! Пей». Пить, надо полагать, необходимо по поводу сватовства Великой Косы. За обращением «пей» следуют слова, обозначающие женские половые органы, что можно понимать, как призыв праздновать сватовство всем знакомым Марене женщинам. Подобный словесный прием восходит ещё к индоевропейской традиции…»
Ефим открыл глаза.
Саша не останавливалась:
«Наконец, третий абзац – чисто деловой: «Рекла ти такъ Милоушя: Въдаи 2 гривене вецЬрашенеи». – «Сказала так Милуша: Верни 2 вчерашние гривны». Вероятно, Милуша была свахой и ей полагалось обусловленное вознаграждение…» Вот!
– Что «вот»? – Ефим приподнялся на локте.
– Всё! Всё, что я хотела прочитать.
– Всё? А что за слова-то в индоевропейской традиции?
– Сам смотри! – Саша повернула к нему иллюстрированную фотографию в журнале. – Прилагательное, которое идет после, я прочитать не смогла, но думаю, что это прилагательное, раз звучит всё вместе, и звучит, как призыв праздновать сватовство всем знакомым бабам. Что-то, наверное, вроде, «Общественная» или «Общеизвестная» – я не пойму значения этого прилагательного…
– Что ты всё за прилагательное переживаешь? – Ефим взял журнал. – Что тут за существительное?
– А ты не догадался?
– Включи свет… пожалуйста – ни хрена не видно! – Ефим присел на диване. – Что тут?
Саша включила свет.
Ефим от души расхохотался!
