Джойс Оутс - Блондинка. Том II
Она прошла в смежную комнату, просторную, строго обставленную гостиную, также входящую в апартаменты. Туда, где они сидели за поздним романтическим ужином, пили шампанское и сильно напились, и целовались, целовались, и давали друг другу клятвы. Просто хочу защитить тебя. От всех этих шакалов. Хочу, чтобы ты была счастлива. Она верила в это. Верила, что у них получится: ведь этот человек так любил ее. Она значила для него больше, чем он для нее. Возможно, ключ к счастью находится в руках того, кто любит меньше. И сама она станет ключом к счастью для этого мужчины. Бывший Спортсмен и Блондинка Актриса.
— Я не смогу этого сделать! Я должна.
Переполненная радостью, она подошла постоять у окна. То было очень высокое и узкое окно, прямо как волшебная дверца в ее снах. Шторы из тонкой прозрачной ткани. Обнаженная женщина стояла у окна на шестом этаже гостиницы «Уилшир». Какое облегчение испытывала она теперь, когда жизнь ее наконец устроилась, определилась! Они поженятся — это решено. И они действительно поженятся в январе 1954-го, и разведутся в октябре 1954-го. Они будут любить друг друга глубоко и искренне, но слепо и неумело; и возненавидят друг друга, как два раненых зверя, которые в отчаянии кидаются рвать друг друга когтями и клыками. Возможно, она заранее знала все это. Возможно, вызубрила весь этот сценарий наизусть.
На противоположной от гостиницы стороне улицы дежурила горстка самых преданных, самых отчаянных поклонников. Кого они ждали, зачем?.. Ведь уже почти два часа ночи. Их было человек двенадцать — пятнадцать, в основном мужчины. А два или три типа — вообще неопределенного пола. Их вывело из ступора мимолетное движение в окне на шестом этаже. Блондинка Актриса с жадным детским любопытством всматривалась в их лица, и они казались одновременно знакомыми и незнакомыми, как лица, которые видишь во сне. А сами эти сны кажутся нам какими-то чужими, словно пересеченная местность в тех же снах, по которой ты бредешь беспомощно и слепо и чувствуешь себя младенцем на руках матери. Куда наши матери приносят нас, потом ставят на ноги, и ты уже должен идти сам.
Блондинка Актриса увидела высокого и тучного альбиноса, она заметила его еще накануне вечером, когда стояла на открытой трибуне возле театра Граумана. Продолговатую голову альбиноса обтягивала вязаная шапочка, на лице застыло выражение почти благоговейного восхищения. Рядом с ним стоял мужчина пониже с молодым безбородым лицом и маленькими сощуренными глазками за стеклами очков. К груди он прижимал какой-то предмет, по-видимому, нечто очень для него ценное — может, видеокамеру?.. Была среди них и долговязая женщина с круто выступающим подбородком, в джинсах и шляпе с обвисшими полями; в руках она держала матерчатую сумку, битком набитую какими-то вещами. (Может, эта женщина — Флис? Но Флис давно умерла.) У всех этих людей были альбомы для автографов в пластиковых обложках, а также фотоаппараты. Словно глазам своим не веря, все они как по команде дружно двинулись вперед. И, задрав головы, уставились на окно на шестом этаже, где Блондинка Актриса распахнула прозрачные занавески. «Мэрилин! Мэрилин!» Одни тянулись к ней, другие судорожно щелкали фотоаппаратами. Молодой человек поднял видеокамеру повыше, над головой.
Но какой образ могла запечатлеть эта камера в такой темноте и на таком расстоянии?.. И что все они видели? Обнаженную женщину, спокойную и сияющую, неподвижную, как статуя?.. Платиновые волосы встрепаны после любовных утех. Влажные, полураскрытые губы. О, эти губы, их не спутать ни с чьими другими! Бледные голые груди, темные тени сосков. Соски, как глаза. И затененная впадинка между бедрами. «Мэрилин!»
Вот таким образом удалось пережить эту долгую ночь.
После свадьбы: Монтаж
Она изучала мимику: первенство тела над духом, природный «разум» тела. Она занималась йогой: то была наука правильно дышать. Она читала «Автобиографию йоги». Она читала «Дорогу дзэн»[16] и «Книгу дао»[17] и записывала в дневник: Теперь я совершенно новая личность в новой жизни! Каждый день у меня счастливейший в жизни. Она сочиняла стихи в стиле хайку[18] и дзэн:[19]
Река ЖизниБежит и бежит бесконечно.И я ее глаз. Открытый.
(Хотя в те дни она не слишком страдала бессонницей. Вернее, в те ночи.) Занималась игрой на пианино, самостоятельно. Долгие мечтательные часы просиживала за маленьким белым пианино, которое перекупила у Клайва Пирса, починила, настроила и перевезла к себе в дом. Правда, пианино уже нельзя было назвать в строгом смысле белым, оно приобрело оттенок слоновой кости. Тональность получалась или диезной, или бемольной, в зависимости от того, какой частью клавиатуры пользоваться. Мистер Пирс был прав: она никогда не играла «Fiir Elise» Бетховена и ни за что не научится играть. Ну, во всяком случае, так, как следовало бы играть «Fur Elise». Но ей все равно нравилось сидеть за пианино, осторожно нажимая на клавиши, пробегая пальцами от дискантовых нот до басов. Если она слишком старательно и энергично нажимала на басы, ей казалось, откуда-то из глубины вод доносится до нее бархатный мужской баритон и ему вторит женское сопрано. Ты говорила мне, что у тебя ребенок. Ты говорила мне, что у тебя будет этот ребенок. А затем вдруг прорезался голос Глэдис, и Норма Джин всякий раз вздрагивала, слыша эту перекличку: Никому никогда не позволю удочерить моего ребенка! Пока жива, этого не будет, никогда!
И еще ее часто обнимал муж, который ее просто обожал. Обнимал и держал крепко-крепко, и руки у него были такие сильные, мускулистые. Как бы ей хотелось нарисовать его, этого красивого мускулистого мужчину! Этого доброго своего мужа — папочку. Нет, лучше сделать его скульптуру. И вот она начала брать уроки рисования. Вечером, по четвергам, в Академии искусств Западного Голливуда, и нельзя сказать, чтобы муж это одобрял. И еще она училась готовить ему итальянскую еду, когда они ездили навещать его родителей в Сан-Франциско, что случалось довольно часто. И свекровь учила Блондинку Актрису готовить любимые блюда Бывшего Спортсмена, всякие там итальянские соусы и ризотто. Газет она почти не читала. Бульварные газеты и журналы не читала вовсе. С голливудскими людьми виделась мало. У нее был новый адрес и новый номер телефона. Она послала своему агенту бутылку шампанского с запиской:
У Мэрилин бесконечный медовый месяц.
Прошу не доставать не беспокоить!
Она читала «Учение Нострадамуса». Она перечитывала «Науку и здоровье» Мэри Бейкер Эдди. У самой у нее здоровье было просто отменное, спала она хорошо и надеялась в самом скором времени забеременеть — в первый раз, так она сказала Бывшему Спортсмену, который был ее мужем, ее Папочкой и который обожал ее. Он снял для нее просторный дом в стиле гасиенда, к северу от Бель-Эр и к югу от Стоун-Каньон-резервуар. Дом прятался за высокой каменной стеной, увитой бугенвиллеями. Иногда ночами она слышала легкий шорох на крыше и у окон, точно кто-то скребся к ним в дом. И думала: должно быть, паукообразные обезьяны! Хотя прекрасно понимала, что никакие паукообразные обезьяны здесь не водятся. Муж спал крепко и не слышал ни этих звуков, ни каких-либо других. Спал он в боксерских трусах, и во время сна короткие кудрявые седеющие волоски на его груди, животе и в паху становились влажными, а кожа маслянисто блестела от пота. Это был «папочкин» запах, и он ей страшно нравился. То был запах настоящего мужчины! Сама она только и делала, что принимала душ, мыла волосы шампунем, часами лежала в лечебных ваннах. И припоминала при этом, что то ли в сиротском приюте, то ли в доме у Пиригов ей приходилось пользоваться ванной, где уже успели помыться другие, иногда целых пять-шесть ребятишек. Но теперь она могла наслаждаться собственной ванной сколько угодно долго, лежать там и сонно нежиться в воде с хвойными солями, делать дыхательные упражнения, предписанные йогой.
Глубоко вдохнуть. Задержать дыхание. Затем медленно выдыхать, следить за тем, как воздух выходит из нее пузырьками. И повторять при этом: Я ДЫШУ. Я ДЫШУ.
Она уже не была Лорелей Ли, с трудом вспоминала, кто она такая, эта Лорелей Ли. Фильм уже принес студии миллионы долларов и принесет еще, а она за все свои труды и старания получила меньше 20 000. Но не слишком переживала по этому поводу, потому, что уже не была Лорелей Ли, которую интересовали лишь деньги и бриллианты. Не была она и Розой, решившей убить обожавшего ее мужа; не была Нелл, пытавшейся убить ту маленькую несчастную девочку. Нет, если она и вернется к игре, то будет играть исключительно серьезные роли. Возможно, станет театральной актрисой. Она всегда восхищалась театральными актерами, только их и считала «настоящими». Иногда она каталась на велосипеде или бегала вокруг водохранилища. Иногда замечала на себе взгляды посторонних. Соседей, которые знали, кто они такие, Бывший Спортсмен и его жена, Блондинка Актриса, знали, но никогда не нарушали их покоя. Ну, или почти никогда! Правда, попадались и другие — люди, выгуливающие своих собак, прислуга из соседних домов, мужчины со скрытыми камерами. Были персонажи видимые и невидимые. Ей казалось, что Отто Эсе еще жив и что он не одобряет ее брака с Бывшим Спортсменом. Как и ее любовники, Близнецы, которые поклялись (о, она точно знала это!) отомстить. Будто не хотели, чтобы их ребенок умер. Будто бы не понуждали ее к этому. То было счастливое и спокойное время для Блондинки Актрисы, и она начала понимать, что жизнь состоит из дыхания. За вдохом следовал выдох. Как просто! Она была счастлива! Совсем не несчастна, как Нижинский, который в конце концов сошел с ума. Великий танцор Нижинский, которого все обожали. Нижинский, который танцевал только потому, что в танце было его предназначение. Ему просто предназначено было сойти с ума, и вот что он говорил:
