Борис Васильев - Не стреляйте белых лебедей
- Полежал бы, - глухо, без интонации сказал Иван.
- Полежал бы! - вдруг зло подхватил начальник. - Иисус Христос, миротворец чертов! По одной щеке съездили - другую подставить не терпится?
Иван сосредоточенно молчал.
- Ты где был, когда этот гриб поганый на твоем катере корешки пускал? О добре разглагольствовал? Ну-ка такого бы Сергея да нам бы под Великие Луки в сорок первом, а?
Иван вдруг глянул на него:
- Ну, знаешь, тогда…
- Шкурник он! И тогда и сейчас. Драться надо с такими, Иван. Драться! Чтоб других не заражали. Сподличал - отвечай.
- Людям добро нужно, Николаич. Ох, нужно!
- Добро добру рознь. Твое добро Сергеев этих плодит. Сообрази… - Он вдруг глянул в темноту, крикнул: - Ну идите уж, чего крадетесь!…
Подошли Вася, Михалыч и плотовщик. Михалыч завздыхал, засуетился, заглядывая Ивану в глаза, а Вася сказал:
- Айдате к нам, Иван Трофимыч. Посидим, покалякаем, Лидуха самовар раскочегарит.
- Чего на воде-то болтаться? - забасил плотовщик. - Пошли ко мне. Телевизор поглядим.
- Самовары, телевизоры, - проворчал кадровик. - Ну, счастливо вам, мужики. А ты думай, Иван. Думай: я тебе правду сказал.
И пошел в темноту, потирая рукой разболевшуюся старую рану.
- Ну, все, Еленка, теперь - полный ход, - взволнованно говорил Сергей вечером в кубрике. - Завтра пойду к Федорову: пусть ставит на катер только нас с тобой. Кровь из носу, а должны вдвоем справиться. Должны!
- А Иван как же?
- А Иван пусть на берегу кантуется, с ним дело кончено. Пусть слесарит или в складе кладовщиком. Тут закон, Еленка, один: не сумел удержаться - падай, покуда не зацепишься.
- Хороший он человек… - вздохнула Еленка.
- Хороший человек - это еще не профессия.
Он обнял ее. Еленка посмотрела прямо в глаза тревожным взглядом, сказала тихо:
- Не надо. Иван войдет…
- Да не придет он, не жди! Он небось опять к старикам подался. И вообще забудь о нем. Забудь все. Вдвоем мы теперь. Вдвоем, понятно?
Наутро Ивана вызвали в район. Он долго ходил по инстанциям, писал объяснительные, признавал, что Прасолов говорил правду, и тут же упорно отрицал свою вину. Его пытались убеждать, разъясняли, потом махнули рукой. Велели работать, замаливать грех: с этим Иван не спорил.
С попутной машиной вернулся домой и, как было приказано, пришел прямо к директору. Долго не принимали: он курил в коридоре. Наконец пригласили в кабинет.
- А, товарищ Бурлаков. Присаживайтесь. - Директор подал руку. - Ну, какие дела?
Иван коротко рассказал. Директор кивал не глядя. Потом спросил - вдруг, не дослушав:
- Как считаете, Прасолов справится с катером?
- Вообще-то… - Иван замолчал. Он понял вопрос, понял, что стояло за ним, понял все и сказал: - Справится, Юрий Иваныч.
- А в плавсоставе служить вам больше нельзя. - Директор вздохнул и впервые глянул на Ивана. - Извините, нельзя.
- Юрий Иваныч… - Иван встал, качнулся, уцепился за спинку стула. - Юрий Иваныч, я никогда не просил… И выполнял всегда. Благодарности имею…
- Нельзя, товарищ Бурлаков, - с ноткой раздражения сказал директор. - Я тоже подчиняюсь законам. Вот так. Идите в отдел кадров, там что-нибудь подберут. Я дал указание. До свидания. Идите.
Иван шел в отдел кадров, ни с кем не здороваясь, глядя сквозь людей, а серую праздничную кепку нес в руке, забыв надеть при выходе из кабинета. Так он и вошел к начальнику.
- Здоров, - сказал Николай Николаевич. - Садись. Кури.
Он ни о чем не спрашивал. Иван курил медленно, долго разглядывал огонек папиросы, стряхивая пепел в огнеупорную ладонь. Николай Николаевич терпеливо ждал.
- Уволили, - растерянно сказал Иван.
- Знаю, - подтвердил начальник. - Обижаться на это смысла нет: по состоянию здоровья тебя давно на берег списать надо.
- Берег… - Иван горько усмехнулся, прошел к окну, высыпал пепел. - Где он, мой берег, Николай Николаич?…
- Привыкнешь, Трофимыч. Ой, к чему человек привыкнуть может, это даже вообразить себе невозможно!…
- И к тому, что дома нет, тоже привыкнуть можно?
- Смотря что домом считать. Был катер домом, будет - мастерская. Или ты, может, куда еще хочешь?
- Все равно.
- Ну, коли все равно, так слушай меня. Пойдешь мастером по топливной аппаратуре. Работа чистая, тонкая. Вдумчивая работа, как раз для тебя. При мастерской каптерка имеется. Я с начальством договорился: будешь там жить. Поставишь коечку, столик…
- Хватит с меня исключений. Как все желаю. Как все.
- В общежитии сплошняком одна сезонная молодежь. Они, подлецы, по летнему времени в три утра спать ложатся. Там ты враз окочуришься, это я тебе точно говорю.
- Нет уж, Николаич, давай как все, - упрямился Иван.
- Нет места в общежитии, все, точка! - вспылил начальник. - Ему как лучше хотят, а он свое. И какой ты обидчивый, Иван!…
- Обидчивый?… - Иван серьезно посмотрел на него, снова полез за папиросами. - Нет, Николай Николаич, на себя, на жизнь свою обижаться - это пустое. А больше мне не на кого обижаться. Да, не на кого. Все правильно. Пашу уволил?
- Уволил, - вздохнул Николай Николаевич. - Эх, признал бы ты свою вину на собрании!… Признал бы вину, и все было бы как надо.
- Какую вину? - строго спросил Иван. - Разве ж можно людям в беде не помочь? Подлецом надо быть, чтоб не помочь.
- Эх, Иван! - Начальник стукнул кулаком о стол и выругался. - Говорил же я тебе, предупреждал. Ну, да что прожитое вспоминать…
Помолчали. Иван спросил не глядя:
- Со стариками-то как решили?
- Не решали еще. Колхозу сообщили: бригадира ихнего видел. Радуется: сенцо-то задарма получил…
В цехе Ивану понравилось: каждая вещь знала место, чувствовался порядок. Да и народ в большинстве был пожилой, степенный: на регулировку топливных насосов мальчишек не поставишь. Встретили Ивана как старого знакомого. Начальник показал что к чему, познакомил с бригадой, определил к месту.
- А жить будешь здесь, Трофимыч. - Он открыл дверь в углу, пропустил вперед Ивана. - Здесь у нас тихо: в одну смену работаем.
Комнатка была маленькой, метров шесть. В углу стоял столик, табуретка и голая железная койка. Окно, пол, даже стены были тщательно вымыты, а подоконник и рамы окрашены заново: его ждали, о нем думали, и горячая волна благодарности ударила вдруг Ивану в голову, закружила, и он поспешно сел.
- Ну, спасибо тебе…
Но в комнатке никого уже не было: начальник ушел по своим делам…
Так вот, значит, какое оно, это последнее его жилье. Ему не было тягостно от этих мыслей. Самое главное - приют этот последний теперь был у него. А значит, были и люди, которым еще нужен он, Иван Бурлаков, значит, рано еще списывать его со счетов, значит, нужно и можно жить…
Он договорился с начальником, что переедет сегодня же, а завтра с утра заступит на смену. Теперь следовало пойти на катер за вещами, и - странное дело! - он уже не боялся этого.
На выходе он столкнулся с Михалычем. Оба обрадовались встрече, долго жали руки, улыбались друг другу.
- Ах, Иван Трофимыч, родимый ты мой, все знаю, все!… - частил Михалыч, держа Ивана за руку. - Аккурат вчера узнал, утром вчера. Прихожу на работу, а мне говорят: уделай каптерочку под жилье. Для Ивана Трофимыча, мол…
- Так это ты уделал, Михалыч?
- Да пустое это, пустое. Нюрку, старшенькую свою, вызвал: она у меня проворная. Ты на катер, что ли? Может, помочь?
- Какая там помощь, Михалыч. Пожитков - всего ничего.
- Ну, наживешь еще. А уж вечерком к нам пожалуй, Иван Трофимыч, не обидь. Ждем тебя. Харчишек жена сготовила, посидим, побеседуем. Уважь, Трофимыч.
Отказывать Иван не умел, согласился. Обрадованный Михалыч ушел, а Иван направился к причалам. Идти пришлось долго, потому что встречные останавливали его на каждом шагу, расспрашивая, что было в районе и как он теперь устроился.
Еще издалека Иван увидел свой катер, и что-то дрогнуло в нем. Оживление, вызванное новым жильем и встречами, спало, печаль с новой силой овладела им, и шел он теперь медленно и ничего уже не видел вокруг, кроме своего катера. Катер стоял на старом месте, у затопленной баржи. Людей не было видно, но когда Иван подошел ближе, то разглядел сухую сутулую фигуру на носу. Он остановился, всматриваясь, и тут только заметил, что надписи "Волгарь" больше нет, а вместо нее стоит прежняя цифра "17". И художник - теперь Иван узнал его - закрашивает на ведрах буквы и пишет по трафарету ту же цифру "17"…
Михалыч зашел в конце смены. Сколотил Ивану полочку, помог устроиться, а потом они пошли к нему. Идти пришлось долго: Михалыч жил в соседней деревне, за лесом. По дороге Иван рассказал, как из-за него Вася утопил новый мотор и лодку.
- Господи, господи, боже мой!… - ужасался Михалыч. - Да прах с ней, с лодкой, Трофимыч, прах с ней! Ведь утопнуть мог, очень даже просто мог утопнуть!…
Ужинали за одним огромным столом все девять человек. Дети, а из шести пятеро были девочками, вели себя чинно, но не затурканно: смеялись на своем конце, что-то делили. Пузатый наследник сидел на руках у матери, сонно таращил глаза.
