Борис Васильев - Не стреляйте белых лебедей
Зал клуба был набит до отказа. Вел собрание Пронин.
- Так что будем считать - за совесть вез Прасолов…
- Точно! - пробасил Степаныч. - Именно что за совесть!
Захохотали:
- Степаныч у нас - первый спец насчет совести!
- Так и считаем, - продолжал Антон Сергеевич. - И все-таки по-разному Бурлаков и Прасолов провели то воскресенье, и вина у них разная. Прасолов оставался за капитана, он и виноват в первую голову. А Бурлаков не сумел правильно воспитать экипаж, вот как я полагаю. Что скажешь, Иван Трофимыч?
- Вину свою полностью признаю, - с места сказал Иван. - Обязуюсь прощение заслужить.
- К дате! - крикнули из зала.
- Что? - спросил директор.
- К дате! Ну, какая там на очереди?
- День кино!
- Давай, председатель, закругляй! Все ясно-понятно!
Сергей прошел к трибуне и долго молчал, облизывая пересохшие губы. В голове путалось, ощущение чего-то непоправимого мешало говорить. Он понимал, что надо ломать возникшее у собрания представление о его личной вине. Он все продумал, он твердо знал, что в самом начале должен удивить людей, а уж потом поворачивать их в нужную ему сторону. Он продумал все и все-таки боялся…
- Надо быть честным, - глухо, словно сквозь стиснутые зубы, сказал он. - Честным перед коллективом, перед своими товарищами. Тут одним признанием не обойдешься, тут нужно все как на ладони. В прятки играть с вами я не хочу и не буду.
Собрание насторожилось. Легкий говорок, летавший по залу, притих: слушали напряженно.
- Я виноват не столько в том, что вы знаете, сколько в том, что от вас скрыл! - вдруг выкрикнул Сергей.
Он прошел к президиуму и положил на стол горсть скомканных рублей.
- Что это? - удивился Пахомов.
- Я вез за деньги. Я использовал катер в целях личного обогащения. Мне стыдно, товарищи!…
Гул прошелестел по рядам, и собрание опять смолкло.
- Я ночей не спал. Я думал, кого мы обманываем, товарищи? Мы себя обманываем. Мы себе врем, товарищи!
Вновь пробежал гул, на этот раз недоуменный. Сергей поднял руку.
- Сейчас все расскажу. В начале работы моей на "Волгаре" пошли мы заправляться. И я, я лично сделал так, что получили мы одно масло. Сделал потому, что у "Волгаря" перерасход по топливу свыше двух тонн. Было это, товарищ Бурлаков?
Иван привстал, провел рукой по лицу и снова сел. А Еленка, сидевшая в другом конце зала, поспешно закивала.
- Пойдем дальше. По ведомости на нашем катере числится четыре человека. Зарплата идет четверым, а работают трое. Один из матросов - фигура фиктивная, он только в ведомости расписывается, а работать никогда, ни часу еще не работал! Так ведь это же обман, товарищи!…
Гулом взорвался зал, и опять Сергей притушил этот гул, подняв руку. Теперь он держал собрание в своих руках, теперь от него зависело, куда и как повернуть.
- А теперь - самое главное. Купил известный вам шкипер Игнат Григорьевич телку, и понадобилось телке сено. И вот в следующее воскресенье взяли мы катер, пошли к Лукониной топи и выкосили там всю траву. Всю, под бритву! Погрузили, пошли назад, а нас колхозники перехватили. Но и тут нам удалось уйти и свалить это ворованное сено на барже у шкипера для прокорма его личной скотины! Нас судить надо, товарищи!
Последние слова утонули в шуме:
- Бурлакову слово! Пусть объяснит!…
- А с травой решать надо, товарищи! Это - не шутка!…
- Что же ты, Прасолов, раньше молчал? Думал, сойдет?
- Тише, не кончил он еще…
- Он еще скажет! Он еще отчудит!…
- Тихо, товарищи, тихо!…
С трудом успокоили зал. Сергей залпом выпил стакан воды, продолжал:
- Вот в чем я повинен. И хочу точку на этом поставить. Хватит, товарищи! Жить надо честно!…
Опять поднялся шум. Сергей не пошел на свое место, а сел в первом ряду, в уголке. Пронин перекричал гул:
- Слово предоставляется Бурлакову!…
Стихло в зале. Иван медленно поднялся, долго шел по проходу. Стал возле стола, растерянно оглядел зал.
- Все правильно.
И замолчал. И собрание молчало, ожидая, что он еще скажет. Потом Пронин спросил:
- Все, Иван Трофимыч?
Иван посмотрел на него невидящими глазами, тихо сказал:
- Подлец он. Неужели не видите?
В зале зашумели:
- Что он сказал?…
- Громче, Трофимыч!…
- Я говорю, что Прасолов подлец, - громко сказал Иван. - Никого не щадит: ни стариков одиноких, ни Пашу. Разве ж можно так? Разве можно за счет чужого несчастья?… Да волк он!…
- Давайте без оскорблений, - сказал Антон Сергеевич. - Вину свою признаете?
Иван крепко сжал челюсти. Глянул через плечо:
- Нет.
- Как нет?… Сам же только что сказал, что правильно…
- Все правильно, а вины моей нет, - упрямо повторил Иван. - Нет моей вины, не признаю.
И, шаркая, пошел на место. В зале молчали.
- Странно мне Бурлакова слышать! - вскочил вдруг Антон Сергеевич. - Знаю его давно, считал, что хорошо знаю, а выходит, не знаю совсем. Удивил ты меня, Иван Трофимыч. У тебя получается, что правду товарищам сказать - подлец, а сено украсть у колхоза - друг!
И сел на место. Сергей с облегчением расправил плечи и откинулся к спинке стула. А собрание по-прежнему помалкивало. Пронин оглядывал зал.
- Ну, товарищи, кто хочет высказаться?…
- Я хочу высказаться, - сказал Николай Николаевич.
Он не пошел к трибуне, а, выйдя к рампе, остановился против Сергея. В зале вдруг стало очень тихо, и в этой тишине Николай Николаевич негромко спросил:
- Почему вы уволились из Саратовского порта, Прасолов?
- Я уволился по собственному желанию.
- В середине навигации?
- Смешной вопрос! - крикнул Сергей. - Захотел и уволился!…
- Я все равно выясню это.Прасолов. Выясню! - Николай Николаевич повысил голос. - А вот к Бурлакову у меня вопросов нет. Я Бурлакова с детства знаю. И вы знаете!…
- Точно! - восторженно и звонко крикнул Вася и зааплодировал.
В зале зашумели, а к столу уже шел угрюмый бригадир плотовщиков Андрей Филиппыч. Стал рядом с трибуной, привычно расставив ноги, нахмурился.
- Трофимыча не оправдываю. Нет. Дров, понимаешь ли, много. Наломал, значит, без надобности. Солярка, значит, и матрос этот. Так. Опять же - сено. Вот главный вопрос! Моя скотина или колхозная - она все одно по несознательности жрать просит. А корма где?
- Не о кормах же у нас вопрос, Андрей Филиппыч, - сказал Пахомов. - Давай ближе к теме.
- К теме?… - Плотовщик вздохнул, потоптался. - К теме, что ж, все ясно. Не оправдываю. Нет. Только вопрос: для кого Трофимыч старался? Для себя?…
Зал неожиданно рассмеялся.
- То-то вот и есть. Осудим мы его, конечно. И правильно. А только так скажу: если мне, не дай бог, нужда какая припрет, так я не к тебе, парень, побегу, хоть ты тут рвал на грудях тельняшку. Я к Трофимычу побегу понимаешь ли…
Последние слова потонули в аплодисментах. Сергей уже не поднимал глаз.
- Да жук он, Прасолов этот!… - кричали из зала.
- Ну, не скажи, похитрее: правду-матку резал - аж кровь хлестала!…
- Гнать его, сукиного сына, товарищи!…
- Врете! - вдруг выкрикнула Еленка, вскочив. - Врете вы все потому, что струсили! Вам правду в лицо сказали, а вы, тараканы несчастные, гнать за это, да? Друг за дружку стоите, друг дружку покрываете, а как чужой кто, так - вон, да? Вон?!
Она рванулась к выходу, не сдерживая слез. В президиуме поднялся директор.
- Это все - нервы, - негромко сказал он. - А вот - документы. Два письма: копии адресованы в обком и в газету "Водник". И вот что сказано в этих письмах. Первое: обман с горючим и приписка моточасов капитаном Бурлаковым. Второе: о несчастье с Федором Никифоровым. Говорится, что несчастье это произошло потому, что капитан Бурлаков не справился с катером из-за больной ноги. Поэтому автор письма требует привлечь Бурлакова к суду…
- Кем подписано? - крикнул Вася. - Кто подписал?
- Письма анонимные.
- А анонимные - так в гальюн их!…
- Тихо! - крикнул Пахомов. - Тут не орать, тут думать надо, товарищи дорогие!…
После долгих споров обоим - и Бурлакову и Прасолову - записали по выговору, и Сергей при людях с трудом сдержал радость.
Собрание кончилось. Все повалили к дверям, шумно переговариваясь. Михалыч, Вася и Андрей Филиппыч задержались у выхода, поджидая Ивана, но он прошел мимо, остекленело глядя перед собой.
Следом спешил кадровик. Выскочил в густую темь, крикнул:
- Трофимыч!…
Иван не отозвался. Николай Николаевич догнал, тронул за плечо.
- Пройдемся, что ли? Духотища в зале-то.
Иван молча пошел за ним. Они вернулись за крайние порядки, вышли на песчаный берег. Мерно плескалась вода, на фарватере светились бакены. Тишина сонно висела над рекой.
- Брюхо болит, спасу нет, - сказал Николай Николаевич. - Будто до сих пор там тот штык поворачивают.
- Полежал бы, - глухо, без интонации сказал Иван.
- Полежал бы! - вдруг зло подхватил начальник. - Иисус Христос, миротворец чертов! По одной щеке съездили - другую подставить не терпится?
