Михаил Сергеев - Последняя женщина
Эти слова казались ей тогда слишком категоричными. Но она хорошо помнила тот разговор. Даже пыталась защищать его. "В конце концов, он покончил с холодной войной, ему удалось сблизить совершенно разных людей из разных стран, — говорила Лера. — Помните, как толпы людей в Европе окружали его с улыбками, скандируя его имя, а он протягивал им руки".
Но ее знакомый был чересчур, как она тогда посчитала, прагматичен:
— Конечная цель — сделать жизнь лучше — роднит тиранов и тех, кто отправлял людей на тот свет непреднамеренно. Благими намерениями вымощена дорога в ад. И тех и других какое-то время люди носят на руках. И тех и других считают незаменимыми.
После секундной паузы, словно перечеркивая возможные аргументы оппонента, он произнес:
— Незаменимые — все на кладбище.
В этой фразе сквозила неоспоримая логика.
— А как же свобода? Ведь он дал людям свободу. Разве не это, в конечном счете, должно определять ваше отношение к нему?
Ее знакомый был тверд:
— Свободы не считать себя частью Пушкина, Чайковского, Достоевского, Гоголя?
— Гоголя?
— Он считал себя русским писателем. Понимал, что такое духовное единение славян. Что касается других свобод, люди получили не намного больше, чем имели. У них достаточно и отняли. И дело не в количествах, а в сути приобретенного и потерянного.
— Но все-таки они ведь получили больше, чем потеряли?
— Чего? Свободы слова? Во-первых, она была отвоевана до развала страны. Крови для этого не потребовалось, но кровь она принесла. Или цена уже не важна? В ней остро, и это можно понять, нуждалась лишь незначительная часть населения. Важно, что, появившись, она отняла у остальных людей. Для них ведь важнее были другие свободы. Свобода растить детей и быть спокойными за их будущее. Свобода получить бесплатное образование и гарантированную занятость. А по истечении времени пусть не роскошную, но квартиру, и бесплатно!
"А ведь сейчас власть даже не ставит таких задач", — подумала Лера.
Он продолжал:
— И чтобы иметь все это, требовалось только одно: просто жить и работать. И тогда это мог делать каждый. Да вся их свобода слова, всех их, вместе взятых, со всех концов земли, не стоит жизни простой дворняги, забитой подонками в темном переулке. Людей же они отправляли на тот свет прямо под растяжками транспарантов, объявляющих, что она, эта свобода, наступила. И поверьте, все, получившие ее, теперь, бессонными ночами видя, что принесла она другим, убеждают себя, что они здесь ни при чем. Более того, находят виновных и клеймят их! Лгут себе каждый день своей жизни! Слишком страшна правда, слишком ужасны последствия ее признания. Они будут мучиться до последней минуты. Но эта последняя минута наступит. Все будет как у Ивана Ильича.
Лера удивленно подняла брови: поворот был неожиданным.
— В общем, наверное, вы правы, — помолчав, ответила она тогда. — Сталинские лагеря в те времена уже канули в прошлое. И мы — я имею в виду общество — осудили это прошлое. Я соглашусь, тогда была уже совсем другая страна. И в ней не было домофонов и запертых подъездов. — Это она помнила тоже.
— А те, с кого нас призывали брать пример, в это время сжигали на кострах своих чернокожих соотечественников. Вы помните Ку-клукс-клан? У них не помнит никто! И утюжили напалмом часть континента под названием Вьетнам. Сейчас они это осудили, наверное, именно потому нам и следует брать с них пример? — с усмешкой добавил он. — Убивай, но кайся. Наши нынешние правозащитники даже сейчас навязывают такой пример для подражания. Кстати, там снова творят подобное, очевидно, для будущего покаяния.
Знакомый помолчал.
— Конечно же, пяти процентам населения, желающим и способным стать супербогатыми, не давали свободы сделать это. Сейчас они ее получили, отняв остальные свободы у других. Думается, был другой способ дать им желаемое. Спросите у любой матери: променяет ли близкие ей свободы на сомнительную свободу слова? И если хоть одна скажет "да", добавьте сюда свободу спиться от безысходности, так и не найдя работу, свободу для сотен тысяч детей быть бездомными и голодными, проститутками и сутенерами, свободу умереть в страшных муках от наркотиков, свободу растлевать ее детей каждый день с экранов телевизоров. И если опять ответ не изменится, задумайтесь, мать ли перед вами.
Забыть о собственном народе ради одобрительных улыбок других — разве это удел настоящего лидера? Повергнуть сотни миллионов людей в хаос, который не мог присниться им даже в кошмарном сне, — разве это торжество добродетели? Сотни тысяч погибших в собственной стране в мирное время — здесь нужен особый, сатанинский талант. Все спившиеся, умершие от наркотиков, погибшие от пуль — все они чьи-то сыновья, дочери и отцы, неужели людские проклятия ничего не значат для тебя? Иногда я задумываюсь — как ему спится? Зловещие мракобесы двадцатого столетия никогда не убивали сами. Простите, — ее оппонент посмотрел на часы. — Продолжим как-нибудь в другой раз, хотя если честно, желания у меня нет.
Он вышел, оставив ее наедине с собой, со своими мыслями.
Но эти мысли, словно проснувшись, продолжали извлекать из памяти совершенно, как ей раньше казалось, малозначительные факты и события. Одно из них прямо касалось их разговора. Совсем недавно Лера прочитала, как одна женщина, литературный критик, в интервью заявила: "Для меня свобода дороже социальной справедливости!" После того, что она услышала, согласиться с нею было невозможно.
"Интересно, на сколько сотен тысяч жизней дороже, — подумала она. — Сколько убитых, спившихся и умерших ты готова простить ради свободы? Десять? Пятьдесят? Сто тысяч? Где ты остановишься и скажешь: хватит! Слишком дорого!"
Ей пришла на память неприятная картина, которую однажды, еще в девяностые годы, ей довелось увидеть в метро. Неприятной она показалась только в самом начале. Сначала Лера просто обратила внимание на девушку, почти девочку, сидящую в углу вагона. На нее смотрели все. Закрыв лицо руками, она наклонила голову так низко, что поза казалась совершенно неестественной. И тут началось. Лера никогда еще не видела наркоманов так близко. И сейчас она снова вспомнила ту девушку, которую выворачивало и корежило от наркотиков, ее стоны и смотрящих на нее в немом ужасе людей.
"Это вам не бразильский сериал с выдуманными страстями, которые прекращаются нажатием кнопки. Из вагона не выскочить. И по крайней мере две минуты ужаса вам придется разделить с ней", — подумала она, выйдя на поверхность. Тогда эти минуты длились вечность.
Уже за ужином, рассказывая мужу об увиденном, она заметила:
— Наклеил бы, что ли, усы, да проехал на метро, а еще лучше — сходил бы в Ржевские бани. Иногда полезно послушать, что о тебе говорит народ. — Она имела в виду того, кого чаще всех тогда показывали по телевизору.
А сейчас вокруг было тихо. Так, задумавшись, она простояла несколько минут.
Почему тот странный разговор и это событие пришли ей в голову именно сейчас? Прямо дьявольщина какая-то.
— Выходит, тупик? Если ты пришел к власти, значит, не можешь принести счастье людям? — произнесла она то, к чему привели ее размышления. — А как же слова: "Всякая власть от Бога?"
— Власть, но не ее представители. Всякий, кто идет туда, несет в руке молоток. Власть и служение добру — несовместимы.
Сейчас Лера взглянула на жизнь по-другому. То, что она узнала, изменило все. В мгновение ока исчезли пусть маленькие, но надежды. И прежде всего надежда на то, что власть может быть хорошей. Надежда на то, что кто-то сделает их жизнь счастливее. Надежды, которыми жила Лера и ее друзья, оказались дымкой, призрачным туманом, который исчез. Но все-таки один вопрос оставался без ответа. Она не могла понять, почему человек, начиная хорошее, казалось бы, необходимое людям дело, заканчивает всегда плохо? Почему вместо благодарности за ним тянется ужас слез и людских проклятий? Почему все так происходит?
И вновь воспоминания, ее незримые помощники здесь, уносили ее туда, в уже далекую от нее жизнь.
Иногда их компания выезжала за город на выходные. Раньше — на дачу к кому-то из друзей. Но времена менялись, а вместе с ними — друзья и возможности. Все подмосковные пансионаты с их совдеповскими столовыми постепенно превратились в приличные дома отдыха, где москвичи, имеющие средства, проводили праздники, да и вообще свободное время. Лера и ее попутчики средства имели.
Отдых проходил как обычно: поздний ужин, утро, боулинг, обед, прогулки и снова поздний ужин со спиртным, количество которого можно было бы назвать значительным. Веселый смех, шутки и анекдоты. Среди бесчисленных тостов ей вспомнился один, пожалуй, даже банальный. Один из мужчин что-то долго говорил, а закончил свою речь словами: "…и чтобы наши дети жили еще лучше".
И вдруг, после того как бокалы опустели и все принялись за закуску, одна из женщин, маленькая и хрупкая Тамара, жена одного из приятелей мужа, тихо сказала:
