Кристофер Бакли - Дебаты под Martini
Самым явным счастливчиком из выпускников Би-эс-эр, пожалуй, можно считать некого американского дипломата, который в 1988-м служил в посольстве США в Каире. Однажды днем он и еще один человек ехали по городу, когда их начал догонять «пежо»-седан. Три вещи в этом «пежо» вызвали подозрение. Во-первых, все в нем сидели слева. Во-вторых, все стекла были опущены (в машине с кондиционером, в Каире?). В-третьих, — и это было решающим, — в ушах водителя торчали затычки. (Скажите, какой смысл изображать глухих перед парой американских дипломатов?)
Дипломат и его пассажир пригнулись и рванули вперед. Нападающие открыли огонь из автоматов. Дипломат был ранен в шею, но не потерял голову. Он въехал на тротуар, где поджидал еще один террорист. И сделал именно то, чему учат здесь: вместо того чтобы тянуться за собственным пистолетом, используйте машину в качестве двадцатитонной пули. Это сработает. Террорист отпрыгнул в сторону, чтобы не превратиться в лепешку. И дипломат со своим товарищем удрали от преследователей — членов группировки, специализировавшейся на убийствах израильских дипломатов в Каире.
— Мы считаем этот случай провалом, — сказал Кэл, — потому что стремимся к тому, чтобы вообще избежать нападения.
Энди упомянул еще одно происшествие, когда женщина, выпускница курсов, "наехала на нападавшего и разрезала его надвое, потом развернулась на месте и убралась восвояси. Для меня это означало «успех». Однако инструктор заявил: «Нет, ей следовало держаться немного правее, когда она направляла на него автомобиль». У них высокая планка.
Когда мы приблизились к «узкому месту», то увидели, что сзади пристроилась машина — коричневый «вольво», как это ни странно. А в телефонной будке, выше по улице, стоит тот самый парень в гавайской рубашке, которого мы видели накануне на углу. А спереди едет тот самый белый четырехдверный седан. Он развернулся, блокируя дорогу. «Вольво» подпер нас с тыла.
— О'кэй, что мне делать? — спросил Энди.
— Тарань, — ответил один из сидевших сзади.
— Передом иди задом?
— Передом.
— Нет. Задом. Всегда тараньте задом, если у вас есть выбор.
Вдруг из-за тонированных стекол выглянула миловидная женщина, возможно, жена одного из инструкторов Би-эс-эр, и хорошенькая девчушка лет семи. Они наставили на нас палки и закричали «пиф-паф!». Парни на заднем сиденье сумели с честью выйти из положения. Они улыбнулись маме с дочкой и сделали «пиф-паф» указательными пальцами.
— Вы разгадали загадку, — сказал Энди своим курсантам. — В этом и заключается разница между теми, кому суждено выжить, и теми, кому не суждено.
Мачо познается в деле
Однажды вечером я сделал татуировку на внешнем ребре правой ладони; она гласила: «Пошел на х..!» Само собой, мне следует дать объяснения. Мне было восемнадцать, и я был пьян — не только от шести банок пива, которые в меня влили, чтобы облегчить боль от намного более затейливой (и смачной) татуировки, делавшейся на моем бицепсе, но и от возбуждения: я, молодой матрос торгового флота, впервые сошел на берег в чужеземном порту (это был Гонконг).
Но, логично спросите вы, почему именно эти слова? Чтобы подшутить над корабельным начальством. Это оскорбительное выражение, вытравленное на моем эпидермисе, красовалось на том месте, которое лучше всего видно тем, кто принимает парад. Уловили суть? Я тоже не уловил, когда, проснувшись, обнаружил три источника острой физической боли: голову, бицепс и кисть руки. К тому же карма припасла для меня подходящее испытание — в тот день мне пришлось драить грузовые лебедки: двенадцать часов на стоградусной жаре, и все это время моя свежеукрашенная рука мокла в керосине. Каждая буква горела непередаваемо.
Второй вопрос, возникающий в связи с этим актом юношеского идиотизма: «Зачем мужчины делают такие вещи?» Я не имею в виду: «Зачем мужчины делают татуировки из бранных слов?» Единственный известный мне пример подобной выходки — это персонаж Роберта Митчема из фильма 1955 года «Ночь охотника». (Как здорово иметь один и тот же отличительный признак со знаменитым маньяком-убийцей! Мне следовало бы вытатуировать у себя на лбу свастику и достичь еще большего сходства с Чарлзом Мэнсоом[94].) Нет, я имею в виду: «Почему некоторые мужчины строят из себя крутых?»
Одно из преимуществ того, что тебе больше не восемнадцать, в том, что можно вспоминать те времена, когда ты учился курить перед зеркалом, производил впечатление на девушек, разгоняясь на красный свет, перемеривал двадцать пар очков, чтобы найти похожие на те, что носит Пол Ньюман, разглагольствовал о топливных инжекторах и «магнумах-357», помахивая пивной бутылкой, и носил такие узкие джинсы, что они натирали тебе яйца. Да, одно из преимуществ того, что тебе сорок один и ты счастлив в браке, состоит в том, что ты понимаешь, до чего все это было смехотворно, — и смехотворно до сих пор.
Где-то между восемнадцатью и сорок одним я кое-что понял: тот, кто по-настоящему крут, никогда не разыгрывает крутого. Если только — это как с правилом никогда не показывать пистолет, если не собираешься из него стрелять, — он не собирается свою крутизну проявить, но и в этом случае шоу обычно заканчивается очень быстро.
После торгового флота я поступил в Йель, где очень мало кто изображал мачо. Вот интеллектуалов изображали, это да, а Тарзаны были не в чести. Это было начало семидесятых — Никсон, антивоенные демонстрации, движение в защиту прав женщин, Алан Олда[95], «homo sensitivus» — и любого, сделавшего хоть одну попытку сойти за крутого, подняли бы на смех и посоветовали бы ему записаться на ТМ (трансцендентальную медитацию, вы, поколение Икс, наверняка этого не знаете). И только устроившись работать редактором журнала в Нью-Йорке, я впервые повстречал воистину фальшивого крутого. Это был писатель. (Сюрприз!) Он носил зеркальные очки — они действительно походили на зеркала — и являлся к нам в контору, облачившись в куртку гоночной команды «Порше», сплошь покрытую нашивками и шевронами. Она была изготовлена из особой серебристой ткани — кажется, подделка под огнеупорный материал, — такой блестящей, что вполне могла сойти за ту, из которой делают костюмы для астронавтов. Первое впечатление было неизгладимым. После четырех лет Шекспира, Блейка и Джойса я увидел перед собой писателя из реальной жизни. Он курил «Кэмел», пил «Столи-ап»[96], нарочито действовал на нервы нашему боссу, главному редактору, и рассказывал жуткие истории о том, как якшался с невероятно жестокими уличными бандами Южного Бронкса, чтобы собрать материал для сенсационной книги, которую для нас пишет.
Но потом я начал размышлять. (Самое ценное в хорошем образовании, — то, что оно развивает хороший нюх на дерьмо.) Зубы этого парня были покрыты коричневым налетом от никотина. Он часто кашлял и начинал задыхаться, одолев несколько ступенек вверх по лестнице. Редактор, к которому он относился так же, как Уолтер Барнс к своей Хильди Джонсон[97], криво усмехаясь, сообщил мне по секрету, что этот писатель и дюйма не прошел по Южному Бронксу без полицейского эскорта. Что же до куртки, то вскоре мне стало ясно как день, что он никогда и рядом не стоял ни с «порше», ни с каким другим гоночным автомобилем.
Зеркальные очки, как я полагаю, скрывали от посторонних взглядов последствия злоупотребления «Столи-апом» или, что менее вероятно, просто были самыми подходящими солнцезащитными очками для «Человека десятилетия», поскольку позволяли окружающим видеть собственное отражение, что, несомненно, повышало их мнение об обладателе этих очков.
Он умер десять лет спустя, едва дожив до пятидесяти, от сердечного приступа, на теннисном корте. Не особенно крутая смерть.
Воспоминание об этой куртке стало одной из причин, почему я несколько лет спустя открыто сцепился рогами с одним из моих героев — Гарри Трюдо[98]. В те годы я работал в Белом доме — писал речи для тогда еще вице-президента Буша[99]. Трюдо преследовал Буша за рабскую, по его мнению, преданность последнего Рейгану, снова и снова нещадно критикуя за то, что Буш якобы пожертвовал своими «мужскими качествами». Когда вышел очередной каталог моделей одежды от «Банановой Республики», я увидел в нем отражение идей Трюдо, который горячо ратовал за введение в обиход кожаных лётных курток. Буш в восемнадцать лет стал пилотом и отправился на юг Тихого океана бомбить японцев; Трюдо — нет. Я указал на это забавное противоречие в ответном письме в «Вашингтон пост».
С тех пор я всегда выступаю против того, чтобы штатские одевались на военный манер. Куртку пилота нужно заслужить. Представьте, что вы едете в лифте, одетый в куртку с эмблемой 388-й эскадрильи, и тут двери открываются, и входит некто, кто действительно в ней служил.
