Дмитрий Тростников - Знаменитость
— Ты у меня порядки свои наводить решил? — поинтересовался Тимур. — Сядь. Никто никому ничего не предъявляет. Не дам рушить воровской мир из-за пустяков…
— Это ты так земляка защищаешь? — бледнея от злобы, пробормотал Бес, кивая на Дато, но все-таки убирая нож от его шеи. — Не по понятиям это Тимур, не по понятиям…
И медленно отступая, бандит еще крикнул Алеше.
— А ты, лабух, теперь до конца жизни мне должен будешь, за подлые трюки свои…
На наше счастье, прогулка криминальных авторитетов по Москва-реке уже подходила к концу. Кораблик возвращался к причалу.
Дато «Южный» потёр то место на шее, куда ему был приставлен нож.
— Ну, так как с долгом считается, Тимур Ионович? — негромко спросил он, как ни в чем не бывало.
— А что с долгом? — нахмурился Тимур. — Денег нет — значит, и долг не отдан.
При этом авторитет смерил взглядом Дато и сказал ему несколько фраз по-грузински. И хотя они говорили на родном языке, мне почему-то было совершенно ясно, что Тимур высказал своему «Южному» земляку.
Поэтому оставшиеся несколько минут, пока пароходик причаливал, я старался держаться на расстоянии не только от Беса, но и от Дато. Вообще, нестерпимо хотелось вырваться на воздух из этого бандитского гнезда. А Алеша просто тупо сидел за столом и непрерывно наливал себе водку в рюмку, опрокидывал ее в рот и тут же наливал другую. Так, словно он торопился поскорее выпить всю бутылку мелкими стопочками.
Впрочем, я зря опасался Дато. Когда воры покидали кораблик, грузин уже успел остыть.
— У-у, сука мусорская, — пробормотал он вслед спускающемуся по сходням Бесу. — Поквитаемся еще.
На пристани грузин сел в свою шикарную черную «Волгу» и умчался.
— Ну, и чего мы добились? — спросил меня нетвердо стоящий на ногах Алеша.
И в этот момент я понял, что все занятые мной у разных людей деньги безнадежно угроблены. До последней копейки. И мне стало не по себе. А короткий восторг счастливого освобождения, испытанный, как только удалось живыми покинуть воровской корабль, сменился холодом отчаяния в груди. Я теперь — тварь, обокравшая собственных отца и мать. Потому что возможности отдать их деньги, тайком украденные со сберкнижки, не осталось никакой.
Я понял, что с этого момента моя жизнь безнадежно изменилась. Что-то случилось с моей жизнью. Потому, что ее уже никогда не вернуть в то состояние беззаботной свободы, которое я не ценил по достоинству еще несколько месяцев назад. Когда этой беззаботной свободы у меня еще было так много.
11
На следующее утро Алеша пропал.
— Нет, все! Не пойду никуда его искать, достаточно я за ним в свое время побегала, — вдруг передумала Старкова. И принялась стаскивать только что надетые туфли. — Больше он меня на эту удочку не поймает… — она отрицательно помаячила ладонью перед лицом, убеждая не то меня, не то себя. — Хватит!..
Алеши не было уже часа два. Я видел с балкона, как он вышел из двора под арку. И, по-моему, там как раз стояла какая-то машина. Которая тут же сорвалась с места. Я точно это запомнил.
— А может, воры его подкараулили? — вслух предложил я.
— Ой, не смеши меня! — воскликнула Старкова. — Похищение века! У ближайшей пивнушки…
Я пожал плечами и тоже стянул кроссовки. В конце концов, мне было все равно, где ждать вечернего поезда. На меня и так столько всего навалилось, что хотелось только сидеть без движения и, главное, не думать ни о чем. Все утро следующего дня после нашего провала на бандитском кораблике я простоял на балконе в прострации. В основном курил и даже думать не мог о том, что я буду делать в Ленинграде. Потому что прийти домой к родителям и рассказать — как я украл у них последнее и сколько еще чужих денег угробил — было выше моих сил. Я вообще не представлял — как смогу теперь переступить порог родного дома. И куда деваться.
А тут еще надо было подобрать слова, как объяснить Маше, что мы немедленно возвращаемся в Питер первым же вечерним поездом. И что ей не надо обзванивать своих друзей рокеров в тщетных попытках помочь нам организовать запись. Именно этим Старкова занималась — все утро она сидела на телефоне. Мне было неловко находиться в комнате, где она то ругалась и бросала трубку, то уговаривала кого-то, начиная интимно ворковать. Я просто сбежал на балкон, чтобы не слышать всего этого. И понимал Алешу, которому тоже хотелось вырваться из квартиры наружу.
Зазвонил телефон.
— Ну вот, сейчас похитители скажут: «Положите миллион под водосточную трубу, если не хотите, чтобы мы вернули вашего друга по частям», — пошутил я. — Все как в кино.
Маша взяла трубку. Я вернулся на балкон. Через минуту она вышла ко мне с озабоченным лицом. У меня от мгновенного испуга перехватило дух. Но она сказала совсем не то, чего я боялся.
— Позвонили, говорят, есть студия, но только сегодня и завтра там можно поработать.
Вчера, когда мы вернулись со злосчастного кораблика, Старкова не сказала ничего типа: «Ну, я же говорила!» Хотя вполне могла бы это себе позволить. Спрашивать нас было не о чем. Все было слишком ясно написано на лицах. Алеша плюхнулся в комнате на диван, лежал, глядя в потолок, и жаловался на головную боль, а потом уснул. Я вообще не мог ни о чем думать, чтобы при этом не приходить в отчаяние. Не было сил рассказывать ей, как нас продинамили воры.
И вот она снова стояла рядом, убеждая, что запись все-таки может состояться.
— Вашему уголовнику узнать об этом неоткуда. И вообще, кто узнает, что это вы здесь, сейчас записали? — пожимала плечами Старкова. — Алешка всем будет рассказывать, что это записал еще зимой где-нибудь в Киеве. А как уж вы записью распорядитесь — сами потом решите. Может, хоть сколько-то денег отобьете?..
Мне не верилось в эту запись, которая вырисовывалась случайно, на птичьих правах. И я даже пожалел, что не помешал ей начать помогать нам. Если бы все было кончено — стало бы даже легче. Но теперь получалось, что отказаться уже неловко.
— Ну что, объявляем всесоюзный розыск подпольного артиста? — оставалось мне только кивнуть на входную дверь.
Жара и автомобильный чад еще не успели пропитать это московское утро. Солнце еще не накалило асфальт тротуаров. И московские дворы в этот час еще стояли пустыми и манили посидеть в утренней прохладе на лавочке.
— Ну, где тут у вас пивные точки? Начнем с ближайшей? — осведомился я. — А дальше по часовой стрелке пойдем или против?
— На Пресню поедем, — решила Старкова. — Там живет один его знакомый коллекционер. За выпивкой он к нему поедет. Денег у Лешки нет. Единственный шанс его словить — если он двинул к этому своему корешу. А всяких рюмочных и пивных в нашем районе столько, что все их обойти — жизни не хватит. Вот кто бы еще вчера сказал, что снова начну бегать Лешку разыскивать, — я бы в лицо тому рассмеялась! — И она, действительно, как-то забавно сморщилась. — Хорошо, хоть Катюху на дачу к бабушке отправила — не увидит ребенок моего позора.
Доехав на метро до «Краснопресненской», мы двинулись вверх по улице в сторону парка, где стоит памятник рабочим, героически погибшим здесь в революцию 1905 года. Затем свернули под арку длинного современного здания большого спортивного магазина «Олимп». Во дворах Старкова уверенно подошла к крайнему подъезду одной из «хрущовок» и остановилась перед дверью на первом этаже. Я несколько раз нажал на дверной звонок, но в квартире никто не шелохнулся.
— Тоже, наверное, на даче? — предположил я.
— Погоди, — что-то заподозрила Старкова.
Маша вернулась наружу и принялась совершенно бесцеремонно заглядывать в квартиру через окно. Она без стеснения поднималась на цыпочки и вытягивала шею, выискивая малейшие щелки между шторами. Чем вызвала оживленное любопытство стайки дворовых старушек, чинно восседавших на лавочках. Но это не остановило Старкову. Наоборот, Маша начала стучать в оконное стекло.
— Акула! — громко позвала она. — Акула, открывай!
Но в ответ — ни единого звука.
— Нет там никого, Маша, — возразил я.
— Акула! Кончайте прятаться! — не обратила внимания Старкова. — Мы за Алешей пришли. Открывай, хуже будет! Сережа, вернись в подъезд, пни несколько раз дверь по настоящему, от души! — обернулась она ко мне.
Маше не пришлось просить меня дважды. Первый раз я пнул обшитую дермантином дверь вполсилы. А потом злость и раздражение взяли свое. И я начал ломиться в дверь с такой яростью, вымещая на ней все обиды и неудачи и тоску от пригибающих к земле долгов, что косяк заходил ходуном и странно, что не рухнули хлипкие стены хрущовки.
— Хватит, — остановила меня обеспокоенная Маша.
Но из-за дверей уже раздавался перепуганный голос.
— Это хулиганство! Сейчас милицию вызову!
В квартире, и правда, кто-то был. Наша «психическая» атака сработала.
