Вадим Живов - Двойник
Герман сел на парапет подземного перехода и закурил. На этом же месте он сидел двадцать лет назад, посматривал в сторону Октябрьской площади, откуда должна была появиться Катя, и гадал, придет она на это первое их свидание или не придет. Так же стыло в воздухе колесо обозрения. Так же разносился из репродукторов старый шлягер:
На тебе сошелся клином белый свет,На тебе сошелся клином белый свет,На тебе сошелся клином белый свет,Но пропал за поворотом санный след…
Катя опоздала на сорок минут. Герман хотел уж было уйти, но тут увидел ее — в светлом, перетянутом пояском плаще, с собранными тяжелым узлом на затылке темно-русыми волосами, в туфельках на высоком каблуке. Она шла к нему, спешила к нему, боязливо обходя пьяных, презрительно отворачиваясь от приставаний. И сейчас страшно было даже подумать, что было бы, если бы он не дождался, ушел. Ничего в его жизни не было бы. Ничего. Не было бы даже самой жизни. Она кончилась бы, не начавшись.
Герман вполне отдавал себе отчет в том, что его сближение с Катей было счастливой случайностью, продиктованной зовом природы, неодолимым магнитом притягивающим молодых людей друг к другу. И лишь чудесным наитием, упавшим в душу его искрой божьей, можно было объяснить, что он, тогда еще самоуверенный нахальный юнец, сумел прозреть в ней нечто большее, чем совершенство ее юного тела в золотом ореоле закатного солнца, — родственную душу, такую же одинокую в семье, как и он сам, такую же, как у него, тоску по надежной опоре в жизни. Он защищал ее от житейских тягот, она насыщала его душу собой, как теплый дождь насыщает иссохшую землю. Ему нравилось делать ей подарки, возить ее по миру. Он как бы дарил ей пляжи Майами, карнавалы в Рио, корриду в Барселоне и рождественские ночи в Париже. Он делал для нее все, что мог, и чем больше делал, тем больше любил.
— Молодой-красивый, дай погадаю!
Герман оглянулся. Стояла пожилая цыганка, тянула к нему черную руку:
— Всю правду скажу, ничего не утаю! Что было, что будет, чем сердце успокоится!
— Не нужно, — отказался Герман. — Что было, я и так знаю. А что будет, узнаю.
— Угости закурить, молодой-красивый.
— Кури на здоровье.
Герман вытряхнул ей сигарету из пачки «Мальборо» и пошел к своему «мерседесу», причалившему к тротуару.
Сзади раздалось:
— Есть у тебя близкий человек, который тебе вредит!
Мирное настроение как ветром сдуло.
Герман круто обернулся:
— Тетка! Чтоб у тебя … на лбу вырос!
— Куда? — спросил Николай Иванович.
— На Крутицкую набережную. Где были, — хмуро распорядился
Герман.
«Хват».
«Найти…»
X
Все, что с человеком происходит в молодости, носит как бы точечный, частный характер. Прочитанная книга — это только прочитанная книга. Случайное знакомство — это только знакомство. Многое так и остается частностью, как не давшее всхода зерно, другие зерна прорастают, тянутся в будущее. И лишь с годами выясняется: то, что представлялось важным, на самом деле ничего не стоящая ерунда, засохший побег, а то, что казалось случайностью, получает продолжение и в какой-то момент становится главным содержанием жизни.
В сознании Германа Круглов-Хват долго оставался фигурой полумифической, известной лишь по рассказам Василия Николаевича Демина. Во время милицейской службы Германа встречались они нечасто, но оба этими встречами дорожили. Демин относился к Герману с доброжелательством, с каким учитель относится к оправдавшему его надежды ученику, а для Германа он был одним из самых уважаемых им людей, вторым после отца, человека замкнутого, погруженного в свои секретные дела с истребителями. Как всегда за выпивкой, разговор сворачивал на работу. Герман рассказывал о своих делах, Демин о своих. В его разговорах Хват присутствовал, как однажды пошутил Герман, неуловимым ковбоем Джо. Демину шутка не понравилась.
Материализовался Круглов для Германа года через полтора после провала ГКЧП, когда компания «Терра» добилась первых серьезных успехов на обувном рынке России и Украины. На ежегодном экономическом форуме в Центре международной торговли она была названа в первой десятке лучших российских фирм, а на Украине обувь «Терры» стала брендом года. Иван Кузнецов уговорил Германа и Яна Тольца отметить это дело двухнедельным туром по Средиземному морю на теплоходе «Шота Руставели» — оттянуться на всю катушку, без жен. В программе тура был семинар по проблемам экономики переходного периода, это была хорошая отмазка для жен.
Публика на теплоходе собралась солидная, бизнес-элита. В центре внимания был знаменитый в советском прошлом певец, ныне крупный преуспевающий бизнесмен, связанный, по слухам, с криминальными авторитетами. Вокруг него крутились эстрадные звезды и звездочки, рок-музыканты, приглашенные организаторами тура для развлечения VIP-персон. Он отмахивался от них, как от мух, и оказывал почтительное внимание грузному самоуверенному человеку, как говорили — олимпийскому чемпиону.
Это и был Хват.
Кузнецов быстро со всеми перезнакомился. Однажды, увидев Ивана выпивающим в баре с Кругловым, Герман предупредил: «Держись от него подальше, это бандит». Иван возразил: «При нынешней жизни такое знакомство не помешает».
И вот, не помешало.
Оттянулись тогда по полной программе. Чтобы убедить Катю, что это было не развлечение, а серьезная, даже утомительная работа, Герман показал ей солидную папку с материалами семинара по проблемам экономики переходного периода и десяток цветных снимков, сделанных Яном Тольцем: вот он выступает в кают-компании теплохода перед участниками семинара с похмельными и от этого очень серьезными лицами, вот на фоне Везувия спорит с известным теоретиком-экономистом, вот подает руку престарелой, но все еще молодящейся звезде советского кино, помогая ей подняться на набережную из венецианской гондолы. И никаких девушек. И близко нет. Ни единой. Сошло.
На самом-то деле девушки были. Герман сразу обратил внимание на высокую тоненькую брюнетку с мальчишеской стрижкой, с большими глазами, вздернутым носиком и красивым очерком губ, скромно одетую, сторонящуюся шумных компаний. Она была вся в себе, редко и как бы виновато улыбалась, ее внутренняя беззащитность тронула Германа. Звали ее Светланой, она была из Москвы, работала инженером-конструктором какого-то оборонного КБ. Муж ее, из комсомольских деятелей, стал банкиром и от больших денег пошел вразнос: пил, привозил домой проституток с Тверской, потом каялся, молил о прощении. В очередном приступе раскаяния купил ей тур на «Шота Руставели». Она воспользовалась возможностью хоть на время отвлечься от кошмара, в который превратилась ее семейная жизнь.
— Я хочу увидеть, как вы смеетесь, — сказал ей Герман при знакомстве.
— Не получится, — с грустной улыбкой ответила она.
— Вы будете не просто смеяться, вы будете хохотать! — самонадеянно пообещал он.
Перед стоянкой в портах он с борта теплохода заказывал открытый лимузин с персональным чичероне, возил ее обедать в лучшие рестораны, танцевали в дорогих ночных клубах, катались на стремительных глиссерах по Неаполитанскому заливу. Ветер бил в лицо, солнце и море слепили глаза, она хохотала — от солнца, от ветра, от счастливой беззаботности жизни. Когда возвращались на теплоход, в ее каюте-люкс уже стояли корзины с пармскими фиалками и белоснежными флорентийскими розами. Герман целовал ей руку, поднимался на верхнюю палубу и тут вел умные споры с экономистом-теоретиком и угощал шампанским «Вдова Клико» кинодиву. Первый и единственный раз в жизни он испытывал такую полноту счастья от того, что у него много денег. Больше такого счастья он не испытывал никогда.
Вечером на восьмой день Светлана задержала его руку и сказала:
— Останься.
Утром она к завтраку не вышла. Стюард сообщил Герману, что пассажирка из люкса улетела в Москву и оставила для него конверт. В нем был цветной снимок, сделанный Тольцем: Светлана на глиссере. Надпись на обороте: «Спасибо.»
Герману очень хотелось сохранить этот снимок. Но страшно было даже подумать, что будет, если на него случайно наткнется Катя. Он порвал его и ночью выбросил обрывки в море с кормы теплохода, уходящего в темноту от огней Флоренции.
Больше он никогда не видел Светланы, ничего не слышал о ней и не пытался ее найти. Он всегда сразу и навсегда прекращал интрижки, которые время от времени заводил с интересными женщинами во время частых и длительных командировок, не видя в том греха и не чувствуя перед Катей вины. Он не считал их изменами, потому что не вкладывал в эти краткосрочные связи души и быстро их забывал.
Но о Светлане иногда вспоминал. Особенно во время ссор с Катей, которая была постоянно всем недовольна. Ей не понравился особняк, который Герман купил перед переездом в Торонто: район непрестижный и нет бассейна. Ей не понравилась машина, «понтиак Grand Prix» последней модели с множеством прибамбасов, которую он ей подарил в день приезда: какая-то финтифлюшка. Ей не нравился круг его деловых знакомых, серьезных и интересных Герману предпринимателей, в который он ее ввел. Средний класс, а она хотела быть в высшем свете, как и подобает жене миллионера.
