Малькольм Брэдбери - Обменные курсы
– Вот и хорошо. Без гида ездить запрещено. Знаете, для меня это будет очень интересно. Значит, мы покончили наши дела. Хотите теперь заказать напитки?
После долгих уговоров Петворт наконец с грехом пополам самостоятельно делает заказ. Клетчатая официантка приносит напитки и счет на блюдечке. Любиёва берет его.
– Вы меня пригласили? – спрашивает она, протягивая счет Петворту. – Вы хотите заплатить?
– Да, конечно, – отвечает Петворт, – но у меня нет денег.
– Разумеется, – говорит Любиёва. – Это потому, что вы не делаете свои дела как следует, вы что-то забыли. Теперь вы видите, почему вам сильно нужен гид. Вот ваши деньги, в конверте. Я ждала, пока вы попросите. Нет, Петвурт, пожалуйста, пожалуйста, не убирайте их в карман. Пересчитайте сейчас и распишитесь вот здесь.
Петворт высыпает на скатерть влоски с изображением жилистых мужчин, бьющих кувалдой, и еще более жилистых женщин перед какими-то станками. Кроме того, на стол со звоном высыпается кучка серебряных и медных биттіін.
– Хватит? Справитесь? – спрашивает Любиёва. – За вашу гостиницу уже заплачено.
– Наверное, хватит, – отвечает Петворт. – Правда, я не знаю обменного курса.
– Ладно, Петвурт, смотрите, я вам объясняю, – говорит Любиёва. – Маленькая – это биттіі. На нее можно купить коробок спичек или хорошенькую открытку. Синяя – это влоска. На нее можно двадцать раз взять трамвай, или купить восемь кило томатов, или шесть буханок хлеба, или, может быть, книгу. Теперь покажите мне, как вы платите по счету. Ой, Петворт, пятьдесят влосок за два напитка? Нет, положите две синих. И маленькую серебряную для девушки. Здесь запрещено давать на чай, но, если вы не даете, они сердятся. Вы расписались за деньги? О, какая красивая серебряная ручка, постарайтесь за ней приглядывать. В моей стране никто не крадет, но такие вещи часто пропадают. Вот, теперь мы действительно покончили наши дела. Пожалуйста, уберите деньги в карман, будьте хорошим мальчиком. А я сниму очки. Он ушел?
Петворт заглядывает в соседнюю нишу. Там никого, только пустой стакан и полная пепельница.
– Да.
– Как вы думаете, ваш добрый друг за нами следит? – спрашивает Любиёва. – Может быть, он сумасшедший?
– Это правда был он? – спрашивает Петворт.
– Не знаю, но думаю, что нам надо сделать еще тост, – отвечает Любиёва. Она сняла очки и снова улыбается. – Товарищ Петвурт: за добрую поездку между нами, дружбу и солидарность.
– Да, – говорит Петворт. – За добрую поездку вместе.
– И даже если вы так не думаете, из-за аэропорта, вы увидите, что я очень хороший гид. Может быть, немножко строгая на вас, но правда, Петвурт, я уверена, что вами нужно руководить. Что вы делаете теперь? Думаю, вам надо поесть. В Слаке много хороших ресторанов, но, думаю, в первый вечер лучше остаться в гостинице. Там наверху ресторан, лучше всего есть уток. Они называются «крякьякіі», как говорят утки. Можете повторить?
– Крякьякіі, – говорит Петворт.
– О, замечательно! – восклицает Любиёва. – Дальше надо совершенствовать себя. Выживает лишь тот, кто говорит. Надеюсь, вы сумеете. Ну, уже поздно, идем.
Они идут мимо бара-кибитки и хмурого бармена. Одна из блондинок поворачивается и одаривает Петворта ослепительной улыбкой. Вестибюль заполнен новыми приезжими: толпа сикхов в тюрбанах окружила девушку с залакированными волосами. Любиёва останавливается, чтобы застегнуть пальто.
– Помните, Петворт, – говорит она. – Подойдите к этой мерзавке через два часа, пусть она отдаст вам паспорт. В одиннадцать, пожалуйста, позвоните вашей Лотти и передайте ей страстный привет Плитплова. А теперь мне можно идти? Вы всё запомнили?
– Конечно, – отвечает Петворт. – А что будет завтра?
– Ой, товарищ Петвурт, вы уже делаете мне нервотряпку, – говорит Любиёва. – Вы читали программу? Что-нибудь из нее легло вам в голову?
– В чужой стране так трудно всё упомнить.
– Особенно, думаю, вам. Я прихожу в девять, сюда, мы едем в минъстрати, там официальные приветствия. Наденьте хороший костюм, если он у вас есть. Не забудьте сперва позавтракать, или тут тоже нужна будет моя помощь? Пейте молочко, кушайте кашку, товарищ Петвурт?
– Нет, я справлюсь, – отвечает Петворт.
– Знаю, я ненормальная, что оставляю вас, – говорит Любиёва, встряхивая головой, – но вы не вся моя жизнь, вы должны иногда быть сами по себе. Или, если вам не нравится, вернитесь к разлюбезным дамам.
– Нет, думаю, лучше быть осторожным. – Петворт прикладывает указательный палец к носу.
– Да, наверное, – смеется Любиёва. – Утром я спрошу, хорошо ли вы себя вели.
Она поворачивается и выходит мимо швейцара на темную площадь, под мигающие вывески. Из-за угла появляется освещенный трамвай. Любиёва в длинном сером пальто бежит за ним, вскакивает на остановке и уезжает в какую-то свою неведомую жизнь. Петворт тоже поворачивается и идет по указателям искать ресторан «Слака».
IV
Прошел час. Петворт по-прежнему сидит в ресторанном зале гостиницы, в свете люстр, и ждет, когда принесут заказ. Зал огромный, столов на шестьдесят, каждый застелен белой скатертью. Скатерти, видимо, недавно выстирали в ближайшей речушке, от них пахнет тиной и сыростью. Накрытые столы создают ощущение пустоты, поскольку занято всего шесть. Тем не менее метрдотель, как все метрдотели, усаживает Петворта в темном углу, под шумным вентилятором, возле кухни с ее разнообразными запахами. Кухонная дверь часто открывается, выходят официанты в черных фраках. Они обходят зал, торжественно неся мельнички для перца, и старательно не приближаются к клиентам.
– Крякьякіі, – сказал Петворт некоторое время назад, когда один официант неосторожно прошел мимо его стола.
– Негативо. – Официант остановился, отрицательно мотнул головой и забрал со стола большую часть приборов.
– На? – переспросил Петворт.
– На, – подтвердил официант. – Курбіі чурба, саркіі банату. Та?
– Та, – кивнул Петворт.
– Тринкіі? – спросил официант.
– Тринкіі? – вопросительно повторил Петворт.
– Та, тринкіі. – Официант указал на пустой бокал. – Пфин oн оліі?
– Ну, – сказал Петворт, – пфин.
– Та, пфин. – Официант взмахнул мельничкой для перца и ушел в кухню. С тех пор он больше не появлялся, хотя другие официанты выходят и циркулируют по залу, тщательно огибая столик, за которым сидит Петворт. От скатерти поднимается влажный пар, на подставке стоят флажки двадцати наций, но английского среди них нет. Дверь кухни открывается, выходит официант, забирает флажки и снова пропадает.
Петворт сидит и ждет, как всякий путешественник, чудес, выпивки, приключений, нежданного романа, кареты, которая вдруг остановится его забрать, всего того, что разъезды обманчиво сулят, но никогда не приносят. Столик перед ним пуст, напротив – незанятый стул. В центре зала – небольшая эстрада, на ней – типичный оркестр, пятеро цыган в широких рубахах без энтузиазма пиликают на скрипках, время от времени поглядывая на часы. Пока Петворт ждет, к цыганам присоединяется фольклоровая песельница – дама со стрижкой из послевоенных кинофильмов, кокетливо закрывающей один глаз, и очень красными губами. На ней широкое платье с оборками и глубоким вырезом, оголяющим крутые, по моде давних лет, плечи. Она складывает губки бантиком, берет микрофон и начинает петь какую-то мрачную старинную балладу. Она полурыдает, полупоет, пригибает колени и встряхивает волосами; груди вздымаются на вдохе и опадают на выдохе. Манера несовершенна, жесты искусственны, но в пении чувствуются тоска и опустошенность, как и в самом Петворте, который сидит здесь, безликая личность, скучным воскресным вечером в далеком чужом городе, в большом ресторане, где не подают уток. Слушать особенно нечего, но он слушает, потому что есть какая-то убедительность в певице, которая поет о муках, страданиях и измене. Она смотрит на него, их глаза встречаются. Из кухни возникает официант с полной тарелкой и бутылкой красного пфина.
Петворт начинает есть, песня продолжается. Песельница смотрит на него и поет – наверное, об измене, которая таится в любой нежности, о пустоте и жестокости всякой любви, о неизбежности одиночества. Петворт ест курбіі чурба, который мог бы быть погорячее, а вообще вполне недурен, слушает и думает об исписанном граффити Лондоне, о долгом перелете, о таможенном лабиринте, о растерянности в вестибюле, о непомерно большом номере. Тарелка пуста, официант заменяет ее новой, песельница начинает новую песню – кажется, о неверности, о лжи и обмане, о муках самоистязания. Петворт берется за саркіі банату, вкусное, разве что, пожалуй, чересчур острое на западный вкус, прихлебывает пфин, с неплохим букетом, но несколько водянистый, и думает о доме, о скучающей жене в садовом шезлонге, потом о странном птичьем лице Плитплова, о зорких, требовательных глазах, от которых становится не по себе.
