Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

Бухгалтерия увлекла Эрнеста. Эта наука оказалась гораздо обширней, чем он думал раньше, но его открытие не только не испугало, а скорее даже обрадовало его. При мысли о том, что всякому заурядному человеку этот предмет показался бы скучным и трудным, в нем крепла уверенность, что сам он человек далеко не заурядный. Он чувствовал, что сам он в какой-то мере исключение, и строил самые честолюбивые планы, как и полагалось исключительному человеку. Сначала он овладеет основами бухгалтерской науки, а затем, забрасывая свою сеть все дальше и дальше, захватит все смежные вспомогательные предметы. Он накупит еще много книг. И будет работать. Как он будет работать!

Мысли, подобные этим, нередко заставляли его погружаться в мечты над раскрытой книгой, и тогда он подолгу сидел, строя планы из рисуя узоры на промокательной бумаге. Он называл это «накапливанием вдохновения». Этот метод рекомендовался учебником психологии.

Если бы только он мог подписать контракт с одной из вестэндских фирм и засесть за подготовку к экзаменам? Людей, овладевших первой ступенью сложной бухгалтерской науки, вероятно, ждут отличные должности, замечательные должности: вы сидите в роскошной, похожей на дворец, частной конторе и принимаете «ответственные решения». Так, по крайней мере, изображалась профессия бухгалтера в проспектах Старейшей Школы.

Он мечтательно поднял глаза, и тут звук косилки привлек его внимание. Рисовавшаяся его взору картина сердечных рукопожатий, которыми он обменивался с директорами фирмы, выражая им благодарность за щедрую прибавку жалованья, бесследно исчезла. Из роскошных палат, созданных его воображением, он низринулся в унылую гостиную коттеджа «Золотой дождь». Косилка, казалось, настойчиво требовала, чтобы к ней прислушивались. Она, жужжа, проползла по узкой полоске дерна, остановилась, крякнула и, жужжа, поползла обратно. Во время каждой паузы мистер Бантинг, задыхаясь, издавал: «Уф!» и затем, подвигаясь вперед, пыхтя и надувая потные щеки, проходил мимо окна, повидимому, увлеченный своей косилкой, как ребенок заводным паровозом. Только и знает, что свой газон подстригать! — подумал Эрнест. — Неужто он не может хоть на минуту оставить его в покое? Или он думает, что человек может заниматься изучением столь трудного предмета, как бухгалтерское дело, когда под окном поднимают такую возню? Впрочем, его отец вовсе не заинтересован в том, чтобы он занимался. Он хочет, чтобы Эрнест ползал по цветочной клумбе, выпалывая крестовник, или укатывал катком дорожки, словом, чтобы он делал «что-нибудь полезное». Не дальше чем вчера он буквально так и выразился. Уже по этому можно судить, как ограничен, как безнадежно узок его кругозор.

Эрнест раздраженно оттолкнул от себя книги. Где уж тут сосредоточиться! Есть ли в Англии хоть один одушевленный столь же благородным честолюбием юноша, которому приходилось бы преодолевать такие дурацкие препятствия? Просить о чем-нибудь мать теперь тоже совершенно бесполезно. За последнее время с ней произошла какая-то необъяснимая перемена. Эрнест склонялся к мысли (так же как Крис и Джули), что миссис Бантинг заразилась от своего мужа горячкой бережливости и притом в исключительно тяжелой форме. Что же касается уплаты за него залога...

В последние дни стало ясно, что она не собирается это делать. Стоило Эрнесту упомянуть о табачных акциях, и она смущалась, краснела, всячески уклонялась от ответа. А ведь это была ее мысль — продать акции. Сначала она покупала ему учебники и письменные принадлежности, а теперь и знать больше ничего не хочет. Это возмутительно, это просто нечестно, думал Эрнест, поманить человека, заставить его зубрить так, как это делает Эрнест, а затем бросить его на произвол судьбы.

Гнетущее чувство, что его обошли, предали и обрекли на неудачу, охватило Эрнеста. Ему никогда не удастся пробить себе дорогу, никогда, нечего и стараться. Он может лезть из кожи, убивать на зубрежку все свое свободное время, а в результате ни на шаг не сдвинется с места, — как стучал до сих пор на пишущей машинке в Килвортском городском управлении, так и будет стучать до конца жизни. Если бы он был такой, как все, то уж куда ни шло, он бы тогда и относился ко всему иначе. Но если ты от природы честолюбив, неглуп, и наделен незаурядными способностями...

Жужжание косилки, наконец, прекратилось: Эрнест мог теперь возобновить свои занятия. Но он этого не сделал. Он так глубоко погрузился в уныние, что сидел, барабаня пальцами по столу, бесцельно перелистывая страницы учебника и думал о том, что сегодня нет уж никакого смысла продолжать работу. Если занимаешься чем-нибудь, требующим напряженного внимания, и тебя прерывают, чрезвычайно трудно снова войти в колею. Конечно, отец и понятия об этом не имеет: ему ведь никогда не приходится так напрягать внимание.

Почти все вечера оканчивались у Эрнеста подобным угасанием пыла. Скоро он все это бросит. Он всеми силами этому противился, но знал, что так будет. Периоды напряженной работы чередовались у него с состоянием, когда он, по выражению мистера Бантинга, «слонялся по дому, как лунатик». Как ни сильно претили мистеру Бантингу занятия Эрнеста бухгалтерией, еще сильней, повидимому, претило ему это лунатическое состояние. Сам он в молодости никогда не слонялся без дела. Всегда находил он, к чему приложить руки, и весь отдавался работе... И вот в результате... Слушая его, Эрнест изо всех сил стискивал зубы.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Сколько ни ломал голову мистер Бантинг, как ему поступить со Слингером, самое большее, до чего он додумался, это что Слингера надо разорвать на части, растоптать, стереть с лица земли. Нетрудно было определить, что надо сделать со Слингером; для этого мистер Бантинг находил уйму выражений, преимущественно кровожадных. Трудно было оторваться от этих заманчивых картин и перейти к решению более спокойной проблемы, как это осуществить.

Прежде всего необходимо положить конец всем этим «прошу прощения» и наглым замечаниям, которые Слингер норовит ввернуть сквозь щелку притворяемой за собой двери. Слингера надо припереть к стенке, призвать к ответу и заставить хранить почтительное молчание, пока ему не будет разрешено удалиться. Можно предъявить ему ультиматум: либо, мол, делайте то-то и то-то, либо ступайте на все четыре стороны; не вредно бы намекнуть на испытательный срок — пусть чувствует, что его судьба висит на волоске. Одно было ясно: экзекуцию следует произвести спокойно и с достоинством. Не горячиться, не выходить из себя: спокойствие, олимпийское спокойствие — вот что должно быть лозунгом мистера Бантинга.

С такими мыслями он отправился на рекогносцировку по отделу, — здесь о чем-то спросил, там что-то ответил, одному разъяснил, другого пожурил, — и пошел дальше, повсюду на пути своего следования повышая активность своих подчиненных. За последнее время он редко проделывал такие административные обходы, особенно во второй половине дня. Молочные пудинги у Мак-Эндрью располагали к послеобеденной летаргии.

«Должно быть, слишком много углеводов, — размышлял мистер Бантинг. — Надо будет впредь от них воздерживаться».

Мистер Бантинг продолжал обход отдела. Следуя по своей орбите, он увидел поблескивающую за перегородкой витрины ненавистную черную прилизанную голову. Его взору предстала также гора различных товаров, разбросанных в беспорядке, словно во время весенней уборки магазина, и фигуры рассыльных и младшего помощника, старательно вытаскивавших и передвигавших вещи под руководством Слингера.

«Что за чорт! Да они никак меняют витрину! Без моего приказания, даже не спросив меня. А, чтоб их!» — Мистер Бантинг весь ощетинился и заспешил к витрине, но тут же, вспомнив о необходимости сохранять достоинство и хладнокровие, снова умерил шаг.

Внешне спокойный, но тяжело дыша, он намеренно неторопливо приблизился к витрине и, заглянув за перегородку, вопросил: — Могу я узнать, если это не слишком нескромный вопрос со стороны заведующего отделом, кто велел вам заняться этой витриной?

Слингер круто обернулся, пораженный мягким тоном, каким были произнесены эти слова.

— Могу я узнать? — повторил мистер Бантинг и, так как Слингер молчал, присовокупил: — Может быть, вы предпочитаете дать мне объяснение в моем кабинете? — Младшему помощнику он сказал: — Поставьте все на место.

Младший помощник в нерешительности посмотрел на Слингера, к которому уже, возвращалась его обычная самоуверенность. Рассыльный, сугубо веснущатый представитель лондонской молодежи, ухмылялся во весь рот.

— С вашего разрешения...

— Положите обратно, — приказал мистер Бантинг. — Все вещи до единой. А вы... — соответствующий эпитет был проглочен с нечеловеческим усилием воли, — следуйте за мной.

Он двинулся вперед, сопровождаемый оробевшим Слингером, по длинному проходу между двумя рядами прилавков, и каждый приказчик при их приближении делал вид, что он занят своим товаром, и каждый приказчик за их спиной подмигивал другому приказчику. А тех, кто, как на, грех, были в это время заняты с покупателями, охватило такое беспокойство, что они мгновенно утратили все недавно усвоенные ими вентноровские методы розничной торговли.