Питер Ватердринкер - Кольцо Либмана
Я позвонил, дверь мне открыл тип с небритой щетиной, он смотрел на меня, зевая.
— Клавдина, где Лидия Клавдина? — спросил я по-немецки.
На нем была грязно-белая фуфайка, над левым глазом — причудливый шрам в форме буквы Q. Мужик что-то тявкнул по-русски, но я его не понял.
— Я — не панедельник, — сказал я, тогда этот типчик стал меня высмеивать и от удовольствия даже заикал.
— Что он говорит? — спросил я у одного из мальчишек.
— Ten dollars,[39] — он выдвинул то же самое условие.
Я дал ему денег. Тип с порога искоса наблюдал за ходом сделки. Потом опять что-то пролаял.
— Ну, и что он говорит?
— Он сказал, что никогда не слышал ни о какой Лидии Клавдиной, — перевел зануда. — И еще он говорит, что вы шутник. «Ja — ne panedelnik» по-русски означает: «Я — не понедельник». А вы, наверное, хотели сказать: «Я не понимаю», что по-русски то же самое, что по-английски «I donʼt understand».
Еще он сказал, что для иностранца я не очень-то сообразительный. Я подумал: «А негодяй неплохо выучил английский». Парень пригрозил, что раскроит мне рожу, если я не выложу сейчас же пятьдесят долларов, и потом потребовал, чтобы я «проваливал, не то…»
Когда я бежал по лестнице, я опять услышал, как кусочек льда с жалобным звоном катится вниз по мраморным ступеням. Я едва успел увернуться.
Каждый день я обшариваю по одному району, для этого у меня своя система, но найти тот дом… Что мне делать? Я возлагал надежды на Жан-Люка с его машиной, но… Непонятные обстоятельства… Ну и задачка — никак не разрешить…! Я больше не собираюсь обращаться в консульство, не то посланник выпьет из меня всю кровь; после седьмого октября, дня несостоявшейся революции, когда я увидел его стоящим у окна, в этом можно не сомневаться. Я имею в виду воскресенье, о котором вам еще непременно должен буду рассказать, чтобы не запутаться во всем окончательно.
18
В силу разных причин я сел на поезд обратно в Санкт-Петербург не вечером, а лишь на следующее утро. Когда, чуть живой, я ввалился в холл гостиницы «Октябрьская», я чуть не столкнулся с Иваном Ивановичем. Он поманил меня в свой закуток за стойкой администрации, у меня даже не было времени снять плащ, как полагается приличным людям.
— Господин Либман, — обратился он ко мне. — Как ваши дела?
— Хорошо, — ответил я.
— К сожалению, не могу похвастаться тем же, — сообщил он жидким фальцетом. — Вы ведь знаете, что творится в Москве?
Я расстегнул плащ и сказал, что политика перестала меня интересовать уже давно и что…
— Завидую вам, завидую. — Он измученно покачал головой.
Подобной роскоши он не мог себе позволить. По его словам, ситуация складывалась катастрофическая. У него, директора гостиницы, на тот момент полностью отсутствовали наличные средства. «Вы можете это себе представить? Мы почти обанкротились». И затем он выкинул свой мерзкий фортель. Я до сих пор не могу говорить об этом спокойно. Сорвав с переносицы свои нелепые очки, он стал протирать галстуком стекла, продолжая гипнотизировать меня туманным взором.
— Ситуация вынуждает нас, — продолжил он свой монолог, — несколько пересмотреть, так сказать, условия, на которых вы пользуетесь нашим гостеприимством, в связи с кризисом… Итак… пересмотреть… иначе говоря, несколько их модифицировать. На сколько мы с вами договаривались?
— Пятьдесят долларов в сутки, — ответил я.
— Ну, скажем… — администратор пощелкал языком, — отныне я удваиваю цену. Иными словами: сто долларов в сутки, потому что кризис коснулся нас всех. Как вас, так и нас.
Он снова надел очки и с любопытством посмотрел на меня.
— Я уже подготовил для вас расчет суммы, которую вы на сегодняшний день нам должны. Это решение обратного действия.
Сумма, которую он нацарапал на бумажке, почти вдвое превосходила наличные, что еще оставались у меня под подушкой.
— Так не делается, — начал протестовать я, возвращая ему бумажку.
Я пытался убедить его, что он может поднимать цену лишь на последующие дни. Иначе я бы нашел себе какое-нибудь иное пристанище. Поднимать плату за прошедшие дни противозаконно. В цивилизованных странах такое почти нигде не практикуется.
— А кто сказал, что Россия — цивилизованная страна? — в его повадке появилось что-то кошачье. — Ну зачем вы капризничаете? Я ведь пошел вам навстречу с визой? Проблема была решена элегантно, не так ли? Или вы не согласны? Только вот… — тут он зловеще захихикал, — с той же элегантностью я могу поставить сверху «Аннулируется». Да, у нас всякое возможно. Америка славится своей репутацией, в то время как Россия — страна безграничных возможностей. — Он снова захихикал. — Ну-c, будем платить?
Я сидел перед ним на стуле, зажав коленями руки. Он взял меня в клещи. Я весь вспотел. Он это учуял и знал, что я тоже об этом знаю.
— У меня осталось три тысячи долларов, — пробормотал я.
Он просил почти вдвое больше. У меня просто не было таких денег.
— Ну, ну, ну, — занукал Иван Иванович, доставая еще какую-то бумагу.
Оказалось, что это копия таможенной декларации, которую я заполнял в аэропорту. Как она к нему попала? Может быть, владельцы гостиниц, кафе и ресторанов все здесь контролируют? Графа декларации, заверенная штампом, сообщала, что я ввез в страну восемь тысяч долларов. Уф! Восемь тысяч баксов. «Ну, и куда вы дели эти деньги? Уж, наверное, не все до конца потратили на женщин?» Его глаза сияли триумфом.
— Сегодня 3 октября, — продолжал он, приблизившись к конторскому шкафу и доставая из него деревянную линейку. Он слегка согнул ее одной рукой и, улыбаясь, постучал ею по ладони другой, после чего положил линейку назад.
— Назначим дату, скажем, 7 октября. В этот день вы принесете мне всю сумму. Господин Либман, что с вами? Не забудьте свой полиэтиленовый пакет!
Он во второй раз загнал меня в капкан. Я поднялся на лифте и проследовал по коридорам к Ире — та сидела за своим столом, накинув на плечи шерстяной платок.
— Какой вы бледный! — проговорила она, вручая мне ключ. — Приготовить для вас чай?
— Нет, не надо чаю, — ответил я. — От чая мне совсем плохо.
В номере я бросился к постели и трижды пересчитал содержимое конверта, хранившегося у меня под подушкой. Денег в нем оказалось еще меньше, чем я думал. Ровно 1903 доллара, тютелька в тютельку. Год рождения моего отца. Я кинулся на поиски портмоне. Где моя кредитная карточка? Куда я задевал голубую карточку Почтового банка? Ах, она в моей аптечке!
Вскоре я уже мчался по Невскому проспекту в сторону отеля «Европа». Портье в ярко-красном мундире с печной трубой из черного бархата на голове вскинул вверх руку и что-то пробормотал. Когда я забормотал по-немецки, он, сделав в мою сторону легкий поклон, мгновенно меня пропустил. Наконец-то! Банк был открыт. И даже очереди не было.
— Я бы хотел снять со счета пять тысяч долларов, — обратился я к девушке в стеклянном окошке, в это время пилочкой подправлявшей на руках маникюр.
— Американских?
— Американских, — подтвердил я.
Я заполнил небольшой бланк. Ее улыбка мне понравилась. Она куда-то позвонила и, пощебетав чуть-чуть по-английски, сообщила:
— Мистер, ваша карточка заблокирована. Она недействительна.
С этими словами и кислой улыбкой девица вернула мне назад карточку в стеклянном лотке.
— Заблокирована? — сердито переспросил я. — Но ведь у меня неограниченный лимит. У меня собственный дом, полностью свободный от ипотеки. Что за чепуху вы несете?
Девица резко отвернулась, словно от меня вдруг пошло зловоние, не меньше чем от двадцати ведер с дерьмом. Я продолжал настаивать, и тогда она едко порекомендовала мне связаться со своим банком самому.
Я подошел к стойке администрации, за которой выделывали танцевальные па разные персонажи в опереточных нарядах, нацарапал на клочке бумаги номер телефона, указанный на обратной стороне моей кредитной карточки и вручил его одной из женщин. Та мизинцем указала на кабинку. Через секунду зазвонил телефон.
— Алло, Вилли слушает, — послышался вибрирующий голос в трубке. — Одну секунду.
Я прождал не меньше четырех минут. Эта шутка мне дорого обойдется, но что мне остается делать? Пока никто не снимал трубку, мне предложили прослушать песню Шарля Азнавура. Idiote, je tʼaime.[40] Боже мой, ну и дела!
— Алло, это Вилли, благодарю за терпение.
Я изложил девушке свою проблему, быстро, потому что счетчик продолжал работать. Она попросила минутку подождать — она сейчас узнает… Меня снова перевели в режим ожидания, с тарифом шесть долларов в минуту.
— Ваша карта заблокирована, — она нахально перебила Азнавура. — По просьбе вашего куратора.
— Куратора? — я чуть не взорвался. — Но послушайте, мефрау, что же это такое? Куратор? У меня нет никакого куратора. Кто вам это сказал?
