Тереза Фаулер - Z — значит Зельда
— Вот как ты это видишь? — рассмеялся Скотт. — Не уверен, что между этими событиями есть связь.
— Есть, конечно. Все взаимосвязано.
— Все это произошло бы и в том случае, если бы он взял семью с собой.
— Если бы Союз заполучил его земли, то нет. Тогда он стал бы бедняком, а для политики нужны деньги. Вот почему мой папа просто судья.
— Просто! — воскликнул Скотт. — Да он в шаге от того, чтобы числиться самой значимой фигурой в штате.
— И отлично, если хочешь знать мое мнение. Если бы он забрался выше и получил больше власти, то отрастил бы бороду и попытался занять место самого Зевса.
— Интересно, какую историю будут рассказывать о нас наши дети?
— Уж поромантичней, чем о двух сенаторах-сводниках.
— Они скажут, что нам суждено было быть вместе, несмотря ни на что. Звезды выстраивались перед нами в ряд, нам улыбались боги… А где-то, наверное, случилось цунами, просто мы о нем еще не слышали.
— Похоже на гомеровский эпос. Выпей еще бокал и расскажи, что дальше.
Ладлоу сдержал обещание и на следующей неделе сообщил нам название агентства. Я очень обрадовалась — нам и впрямь нужна была прислуга. Но я не торопилась никого нанимать, пока не закончились чистая одежда, чистая посуда и не опустела кладовая. Медовый месяц продолжался и, поскольку мы были счастливы в доме на Компо-роуд, нам не хотелось разрушать тот идеальный мирок, в котором мы находились вот уже почти два месяца.
Когда срок все же подошел, я наняла японского мальчика по имени Тана. Традиционная прислуга — женщины — уже работали в домах, где хозяйки с зимы планировали свой летний отдых. Я никогда не смогла бы так все продумывать. Тана был тихим и расторопным пареньком. Он очень мне нравился, но Скотт и Джордж не давали ему покоя, говоря, что Тана — это уменьшительное от Танненбаума, и объявив его немецким шпионом под прикрытием.
Мое время протекало так, как я и предполагала: я плавала в бассейне клуба и в море, исследовала местность, писала письма друзьям, родителям, братьям и сестрам, а также друзьям Скотта, которые теперь стали и моими друзьями. Я читала все, что мне советовали, и всерьез увлеклась созданием новых коктейлей для Скотта и все возрастающего числа гостей. Ладлоу и Алек к концу лета практически поселились у нас, нередким гостем был и Джордж.
Скотт редактировал свой новый сборник рассказов «Эмансипированные и глубокомысленные» и набрасывал главу за главой роман «Полет ракеты», которому предстояло стать «Прекрасными и обреченными». Время от времени он ездил в Нью-Йорк на деловые обеды с представителями «Скрибнерс» и киноиндустрии. Продал права на экранизацию трех рассказов — вот где настоящая золотая жила — и искал еще более выгодных сотрудничеств.
Вот это была жизнь! У нас всегда имелся повод посетить вечеринку или устроить свою. Каждый месяц нам сообщали, что «Скрибнерс» допечатывает еще пять тысяч экземпляров «Рая». Скотт написал и продал три новых рассказа. Он подружился с каждым актером, художником, писателем, танцором и бутлегером, которые встретились на нашем пути, и по выходным наш дом наводняли веселые незнакомцы. Да, они были изрядно пьяны, но мы всегда прекрасно проводили время. Порой мы с ним выпивали на пару бокалов больше, чем следовало, и спор, например о язычестве и христианстве, выбившись за рамки дискуссии, превращался в безобразную свару. Но никто не принимал это всерьез, и на следующий день от этих споров, как и от еды и выпивки, не оставалось и следа. Мы начинали все с чистого листа.
Единственным темным пятном, омрачившим наше лето, стал визит моих родителей в августе. Мы поумерили свой пыл в привычных гуляньях, зная, как могут отреагировать папа с мамой, но однажды вечером двое глуповатых принстонцев, однокашников Скотта, заявились к ужину без приглашения и навеселе. Они вломились, распевая непристойную песню их студенческого братства, и не успели мы встать со стульев, как одного из них стошнило в кухонную раковину.
Отец был потрясен, Скотт ушел в глухую оборону, а я попыталась избавиться от непрошеных гостей. Это только разозлило Скотта. После обеда он перебрал с алкоголем, и когда родители легли спать, мы с ним затеяли омерзительную драку, которая закончилась для меня синяком под глазом. Я считала, что получила по заслугам — драка была честной и ничем не отличалась от потасовок, в которые я в детстве ввязывалась с братом или с другими детьми. Однако когда родители увидели меня утром, они пришли в ужас. Дело не только в синяке — вся моя жизнь казалась им абсурдной.
Я защищала перед ними наши привычки, объясняя, что это наше дело. Тогда я была так уверена в нашей любви и так стремилась доказать родителям, что мы не делали ничего дурного, просто жили иначе, чем они. Тогда я и не подозревала, что однажды уверенность тоже станет для меня роскошью.
Глава 16
Чтобы представить нашу осень 1920 года, возьмите летний сценарий (только без той кошмарной драки) и перенесите действие в нашу квартирку на Пятьдесят второй улице на Манхэттене, прямо у Центрального парка. Представьте нас в двух шагах от «Плазы», где, нарядившись в лучшие костюмы, мы часто пьем коктейли в очаровательном «Японском саду». У нас больше нет Таны или наемной прислуги, теперь мы в основном заказываем еду в «Плазе» и отправляем белье в прачечную.
Скотт все еще работает над «Прекрасными и обреченными». «Эмансипированные и глубокомысленные» уже увидели свет и продаются неплохо для сборника рассказов, хотя за «Раем» им, конечно, не угнаться. Скотт в целом доволен реакцией, хотя Менкен в своей рецензии, похвалив пару рассказов, назвал остальные «возмутительно скверными» и риторически вопрошал, что же выберет Скотт — серьезность или популярность. Менкен не знал, что для Скотта этот вопрос далеко не риторический.
В это время у Скотта появились мешки под глазами, и он, к моему недоумению, подолгу не находил себе места. То соглашался с Менкеном, Банни и другими критиками и говорил, что рассказы, опубликованные в «Пост», те, что нас кормили, — в лучшем случае пустяки, а в худшем — мусор, то жаловался, что закоснелые и узколобые критики никогда не отдадут должное работам, которые не вписываются в их раз и навсегда выработанные стандарты.
— Неужели я не могу быть иногда популярным, а иногда серьезным? — вопрошал он. — Разве не лучше, разве не замечательно уметь делать и то, и другое на высочайшем уровне?
В такие минуты он свято верил, что прав, а остальные ошибаются.
Одним пятничным вечером в конце октября Скотт протянул мне пачку наличных:
— Сегодня мы едем в «Пале-рояль» отмечать успех «Головы и плечей». Платье, туфли, прическа — пусть все будет по высшему разряду.
«Пале-рояль» упоминался в этом рассказе, но мне еще не доводилось там бывать. В этом прелесть Нью-Йорка: можно приезжать туда месяц за месяцем, можно прожить тем не один год и все равно каждый раз найдешь новое место, чтобы провести вечер.
Как мне ни нравилась эта затея, на деньги я взглянула с сомнением:
— Тебе не кажется, что мы уже несколько раз его отмечали?
Когда дело касалось доходов Скотта, он рассказывал мне о самых значимых событиях, не посвящая в подробности. Но мне все равно было ясно, что его заработки непредсказуемы, и так же ясно, что мы живем не по средствам. Тратить еще больше на подобные капризы — это уже означало не просто баловать себя, а замахнуться на роскошь, чего мы точно не могли себе позволить. Но он же протягивал мне деньги, здесь и сейчас. Возможно, я ошибалась. Может, он сделал хорошее вложение… Вдруг Ладлоу поделился с ним секретами, которые в свое время обогатили Фаулеров? Что я знала о финансах? Я верила: Скотт знает, что делает.
— Не бывает слишком много праздников — слышала о таком афоризме? — настаивал Скотт. — Кажется, это сказал Бен Франклин… или Мэри Пикфорд? — Он подмигнул. — Купи что-нибудь головокружительно шикарное. Пусть все оборачиваются, когда ты проходишь мимо.
— У меня есть хорошие наряды, которые я еще ни разу не надевала.
— Ты же не откажешься от возможности отправиться за покупками? Давай. — Он хлопнул меня по заду. — Мне нужно переписать пару глав — обещал выслать их Максу. А потом у меня обед с ребятами. Я буду занят весь день.
Ему нравилось хвастаться мной, а мне нравилось быть объектом внимания.
— Будь по-твоему, — вздохнула я.
Моей первой остановкой был маленький бутик на Пятой авеню, который упоминала подруга Скотта Мари Херси, когда гостила у нас неделей раньше. «Парижские туалеты для богатых американцев» — вот как Мари описала товар в магазине и подмигнула Скотту, с которым была знакома еще в детстве в Сент-Поле. — Твоя невеста заслуживает только лучшего, ты сам говорил, — добавила она.
В бутике на вешалках красовались всевозможные роскошные и вычурные туалеты. Тончайшее белье, отделанное кружевом или мехом, шикарные бархатные накидки, тяжелые шелковые костюмы с вышивкой, пряжками и бантами, меха — от узких пелерин до длинных шуб — горностаевые, норковые, кроличьи, беличьи, лисьи. Я и не подозревала, что хочу носить меха, пока не переступила порог этого магазина.
