Тереза Фаулер - Z — значит Зельда

Скотт приобнял меня за плечи.

— Интеллектуалов. Тех, кто понимает искусство — его историю, его значимость для человечества.

— А под человечеством вы тоже подразумеваете интеллектуалов, — кивнула я.

Скотт сильнее сжал мои плечи.

Менкен кивнул.

— Я понимаю, что кажусь снобом. Дурная привычка. У меня-то даже нет образования, в отличие от этого парня, — он кивнул на Скотта.

— Принстон дал мне не так уж много…

— Разве что материал для романа и путь к славе, — парировал Менкен.

— Произведение может быть популярным и при этом хорошим. Книга Скотта — тому подтверждение, — горячо заметила я.

— Сколько вам лет? — спросил Менкен.

— Почти двадцать.

— Давайте продолжим этот спор, когда вам исполнится тридцать.

Скотт стиснул мое плечо и практически силой поставил на ноги.

— Мистер Натан сегодня балует нас отличным джином, а? Пойдем, дорогуша, потанцуешь с мужем.

— Что ты думаешь о Менкене? — спросил Скотт утром. Или, возможно, днем — так сразу и не скажешь.

Я встала и побрела в ванную. Во рту и в глазах было сухо. В голову пробиралась тупая ноющая боль.

— По мне, так он немного пугает, — откликнулась я из туалета. — Джордж мне понравился гораздо больше.

— А ты понравилась Джорджу. Ты всем нравишься, — вздохнул Скотт. — Принеси мне аспирин, ладно?

— Пока я нравлюсь тебе, остальные меня не волнуют.

Когда я вернулась, Скотт сидел на кровати с сигаретой в одной руке и карандашом в другой. На коленях у него лежал раскрытый блокнот.

— Менкен — самый тонкий ценитель в мире, я серьезно. У него дар подмечать все стоящее в литературе. И он самоучка.

Я протянула Скотту пузырек с аспирином.

— Это все замечательно, но он такой суровый и серьезный! Казалось, он рад был бы оказаться где угодно, лишь бы подальше от вечеринки.

— Натан говорит, Менкен — ярый противник всего нью-йоркского. Приходит, только если Натан его уломает А Натан говорит Менкену, что из его дома в Балтиморе пульс жизни не уловить. Но послушай, я сказал Менкену, что пришлю ему книгу, а он ответил, что уже получил экземпляр, представляешь?

— И?

— И он ее еще не прочитал. Но собирается. И хочет, чтобы я прислал ему «Полет ракеты», когда он выйдет следующей зимой.

— Тебя это не пугает?

— Пугает? Рецензия от Менкена — это то, ради чего писателю стоит жить. Даже если он разнесет тебя в пух и прах, такая честь…

— Он не поступит так с тобой. Менкен восхищается твоим творчеством, если и не твоей женой.

— О, думаю, он и тобой восхищается — по крайней мере, твоим бесстрашием. Но он прав насчет искусства. Простой публике не хватит эрудиции, чтобы по достоинству оценить самые великие произведения.

— Мне, видимо, тоже. Я даже не знаю, что такое эрудиция.

— И это совсем нестрашно. — Скотт поймал меня за руку и потянул в постель. — У тебя есть другие достоинства.

Глава 15

27 апреля 1920

Дражайшая Вторая Сара!

Как же я рада, что ты вот-вот закончишь учебу. Еще немного — и ты будешь свободна как ветер. И меня ничуть не удивляет, что Джон Селлерс положил на тебя глаз. Он разглядел то, что мы всегда видели: ты очаровательна, умна, и в тебе больше невинной сексуальности, чем в трех Лиллиан Гиш вместе взятых. Только не нужно спешить. Бери пример с меня: подожди, пока не найдешь настоящую любовь.

Нью-Йорк — потрясающее место, а популярность Скотта растет день ото дня. Смотришь, и дух захватывает. Я потрясена и страшно горда! Каждую неделю приходит по дюжине писем от поклонников со всех уголков страны. А ко мне начинают проявлять интерес репортеры, представляешь? Что скажут в Монтгомери, когда мы с Таллу обе станем знаменитостями? Обязательно расскажи об этом — мама наверняка умолчит обо всем, что может вскружить мне голову.

Буду очень ждать тебя в гости этим летом. Думаю, мы присмотрим себе местечко за городом, чтобы Скотт мог поработать над следующей книгой.

Скучаю!

С любовью,

Скотт заметил ее первым.

— Вот она, дорогая.

Для жизни за городом понадобилась машина. Красотка, привлекшая к себе наше внимание в центральном автомагазине, была «Мармоном» 1917 года — элегантным спортивным кабриолетом алого цвета. Скотт жестом подозвал продавца. Пока он, сидя на переднем сиденье, разговаривал с продавцом, я рассматривала спицы на колесах, широкие подножки и изящный растительный узор на капоте. Потом забралась внутрь и села на красное кожаное кресло рядом со Скоттом. Одной рукой он держался за деревянный руль, другой поглаживал деревянную приборную панель, утыканную никелированными приборами, рычажками и кнопками.

— Ее первый хозяин был плейбоем из Манхэттена, — рассказывал продавец. — Я уступлю ее вам по цене нового спокойного «Седана» 1920 года, что скажете?

— Мне нужно обговорить с женой.

Продавец кивнул и оставил нас наедине.

— Все дело в материалах. Всем богачам это известно. Конечно, мы можем купить машину поновее по той же цене, но внешний вид и ездовые качества будут не те.

— Мы можем себе ее позволить, да?

— За нее заплатит наша дорогая подруга Майра Харпер, — ответил он, намекая на гонорар, только что полученный за права на экранизацию очередного рассказа, «Майра Харпер знакомится с его семьей».

Я провела рукой по нагретому солнцем сиденью.

— Поверить не могу — наша первая машина. Мы теперь совсем взрослые.

Неделю спустя мы колесили по пригородам в поисках коттеджа в аренду. Объехав с полудюжины городков между Руем и Бриджпортом, мы влюбились в облицованный серой плиткой дом в Вестпорте, штат Коннектикут, милях в сорока от Нью-Йорка. Широкое крыльцо напоминало мне о родном доме, а проходящая мимо дорога через несколько сотен футов приводила к океану, от которого у меня захватывало дух.

Раньше я не видела водоема крупнее озера. Неподалеку находились пляж и яхт-клуб, в который можно было вступить на лето. Мы решили, что дом подойдет идеально; у Скотта будет пространство для работы, а у меня пляж, клуб, океан и бесконечные мили загородных дорог, чтобы исследовать их на велосипеде и пешком.

Мы сообщили агенту по недвижимости, что снимем дом до конца сентября, а потом вернулись на Манхэттен собрать вещи.

В первый вечер на новом месте мы поставили на крыльце два потрепанных кресла-качалки и, закутавшись в пледы, пили шампанское при свечах. В воздухе пахло солью и холодной влажной землей. Было слышно, как на берег ритмично накатывают и снова отступают волны.

— Я всегда думал, что так и звучит война, — задумчиво произнес Скотт. — Этот тяжелый рокот выстрелов в отдалении… Тогда я был уверен, что пойду на войну, но все равно не представлял себя в бою… Так ни в одном и не поучаствовал.

— И это хорошо.

— Может быть. Но Банни вернулся. И Бишоп, и Биггс.

— Ну, твое имя начинается не на «Б», так что тебя точно ждали бы неприятности.

— Как же я любою тебя за эту живость мысли, — улыбнулся Скотт.

— Мне этот звук напоминает об истории, которую рассказывала мама — как их дом в Кентукки бомбили войска Союза. Ей было пять лет, и война близилась к завершению, но еще не совсем закончилась. Им пришлось бежать в какую-то деревню, а оттуда в Канаду, куда перебрался ее отец, чтобы его не арестовали за пособничество Конфедерации.

— Он оставил свою семью жить в Кентукки?

— Они владели огромной табачной плантацией и несколькими печами. Нужно было, чтобы бабушка присмотрела за всем этим.

— У него были рабы?

— Разумеется. Мама говорит, на плантации стояло шесть домов для рабов, но ее и других детей никогда туда не пускали. Это забавно, потому что я-то все время проводила в доме старой тетушки Джулии, а единственное различие было в том, что она получала за это деньги.

— Кстати, Фаулер обещал позвонить тебе и сказать название агентства, в котором можно найти экономку.

— Слава Богу!

— Он точно подскажет, где найти лучшую, — больше, чем у Фаулера, денег только у Бога.

— Чем занимается его семья?

— Инвестициями. — Скотт пустился в объяснения, что такое акции, облигации, торги и процентные ставки. Я слушала, затаив дыхание, и тут же забыла все, что узнала. Осталось только осознание, что ничего интригующего в инвестициях нет.

— Так или иначе, — он вернулся к изначальной теме, — при всем уважении к твоему деду не могу представить, чтобы я вот так покинул семью.

— Все разрешилось наилучшим образом. После того, как президент Грант его помиловал…

— Его помиловал президент?

— Ну да. Кто бы еще мог это сделать? А когда они вернулись, его почти выдвинули в президенты, а потом он получил место в сенате. Там познакомился с моим двоюродным дедушкой, они свели маму и папу. Видишь, не останься бабушка вести дела, пока его не было, я бы сейчас здесь не сидела.