Ксения Кривошеина - Недоумок
На улице шел сильный дождь, но после разговора с начальником это было неким освежающим, благодатным омовением. Сегодня московский воздух был пропитан не только угарными выхлопными газами, но и неким ожиданием свершений. Весна, почти священная, как молодая кобылица, била копытом, ржала и призывала шалеющий от перемен русский народ к подвигам. Все уже сознавали, что назад в СССР дороги нет, а впереди маячили заманчивые перемены. Молодежь чего-то смутно хотела, вероятнее всего, много долларов и некой свободы, старики мрачно затаились. Все ожидали «спасителя» на белом коне, одним он представлялся неким Александром Невским в лице Жириновского или Солженицына, другим — новым Сталиным, с железной рукой, кое-кто надеялся на братскую помощь от загнивающего Запада. Тут мнения разделялись, какую помощь ждать и в виде чего, то ли обойтись гуманитарными посылками с колбасой или пойти дальше и прямо позвать «варягов володеть и править». Перед телевизорами и во время застолий народ выплескивал страсти, дело доходило до семейных рукопашных разборок.
Голицыну от разных мыслей и погоды на душе стало неожиданно весело. «Может, вся эта история с Парижем — некий знак от моей бедной мамы? И стоило все-таки дожить до такого дня, как сегодня!» — подумал он, и сам испугался этих революционных мыслей.
Черные тени снов стали растворяться и уходить в поднебесье. Груз памяти, давивший годами, сползал с плеч, как пустой рюкзак, черная дыра его убежища-квартиры (или, как он мысленно называл, лежбище), где он прожил десятилетия с женой и неблизким сыном, больше не пугала. Он неожиданно для самого себя шагнул в неизвестность, и произошло это в тот момент, когда он об этом перестал думать, а хотел совсем другого, уехать на Байкал. Подсознательно он давно убегал от прошлого, настоящее его пугало, свой мир был дороже всех перемен. Жена уже давно не раздражала, он с ней смирился и находил в этом некое удобство. А тут эта история с поездкой в Париж. И странно, но впервые в жизни ему захотелось испытать себя. В чем? Он пока не знал. Впервые он решался на поступок. Какой? Он пока не осознавал. На душе стало тепло, как от весенних лучей. «Боже мой, неужели я увижу Францию? Как жаль, что мама не дожила до этого дня».
Последние события в стране о многом заставили Голицына задуматься. Сам он верил в великую Россию, о прошлом своей страны он знал мало, скорее из книг серии «Жизнь замечательных людей», жена его говорила, что история никогда не прерывалась и что революция принесла освобождение, а когда разговор касался его родителей, она злобно бросала, что «белые и красные одним чертом мазаны, а вшивая аристократия всегда была продажной, и мы ее сумели приручить». Ольга была права, и как ни смешно, но что касалось их семейного союза с Александром Сергеевичем, так оно и было.
Голицын посмотрел на часы, пора домой, нужно быстро дойти до ближайшего метро, а то Ольга в последнее время совсем превратилась в нервный комок, и все из-за сына, упрекала Александра Сергеевича в неспособности к воспитанию. Но это была их общая беда. За событиями в стране они его почти потеряли. Он перестал учиться, частенько не ночевал, неприятные голоса звонят по телефону, сын шепчется с кем-то, прикрывая трубку ладошкой, его куда-то вызывают, он убегает и пропадает на несколько дней. Приличный подросток, выросший в достатке и с правильными взглядами на жизнь, стал изменять семейным традициям. Он настолько отбился от рук, что Ольге Леонидовне пришлось обратиться к знакомому специалисту. Тот довольно быстро навел справки, немножко последили за мальчиком и выяснили, что он записался в одну организацию.
Ольга в этих новых «партиях» ничего не понимала, потому спросила специалиста, хорошо это или плохо. Он ответил, что это не страшно, лучше так, потому что среди этой молодежи много патриотов и православных, а не шантрапы в виде «дерьмократов».
Дождь кончился, Александр Сергеевич задрал голову и увидел, как по ясному догорающему небу мчатся легкие розовые облачка, подсвеченные закатом. Захотелось крепкого цейлонского чаю с зефиром… Он мечтательно закрыл глаза, и вдруг:
— Гражданин, предъявите документики!
Голицын вздрогнул, мечты о зефире улетучились. Перед ним стоял толстый, мордастый милиционер. На его прыщавой сальной роже играла ухмылка победителя.
— Ты куда прешь?! Не видишь, что здесь перехода нет?
— Простите, замечтался, — искренность ответа почему-то привела милиционера в бешенство.
— Мечтатель, значит! Ну-ка плати штраф, а не то поедем в отделение.
— Ну зачем вы так говорите. Я же не нарочно, просто не заметил, что здесь нет перехода. Если нужно, пожалуйста. Да ведь я готов заплатить штраф… — Голицын запаниковал, стал рыться в карманах в поисках денег, хлопать себя по груди в поисках бумажника. Мент угрожающе вертел в руках тяжелую палку ликвидатора, и наглость его бесовских глаз говорила о нехороших намерениях.
Во внутреннем кармане бумажника не оказалось, рублей в кармане тоже не было. Голицын вдруг вспомнил, что настолько был под впечатлением разговора о предстоящей поездке в Париж, что забыл на телевидении куртку. В ней остался бумажник с документами и деньгами.
— Слушайте, гражданин начальник, я забыл куртку на работе. Давайте я съезжу и привезу вам через полчаса все, что захотите. Простите меня, но мысли, работа, разные планы…
— Ну-ка в машину, и быстро!
Голицын обрадовался. Хороший парень попался, сейчас до работы подбросит, он наверх сбегает и мигом все доставит. Внутри милицейского «Жигуленка» было тесно, прокурено, удушливо воняло бензином, рация орала о сообщениях ДТП, перемежая их с милицейским матком. Тронулись, но поехали совсем не к Останкинской башне, и Александр Сергеевич вдруг спохватился, поздно сообразил, что его везут в другом направлении, в отделение милиции.
Прыщавый сержант сдал его на руки дежурному, приказал с него глаз не спускать, а сам исчез «на несколько минут».
— Вы мне позволите позвонить домой или на работу? Моя жена все вам расскажет и документы привезет, — волновался Голицын. Дежурный, не отрывая глаз от листа бумаги, составлял протокол задержания. Просьба Голицына упала, как камень на дно глубокого колодца. Потом дежурного куда-то вызвали, он исчез на целый час, телефон раскалялся от звонков. Голицын решил проявить инициативу и потянулся к аппарату, чтобы позвонить домой, но услышал резкий оклик дядьки в ватнике, тот, оказывается, сидел в углу и наблюдал.
— Руки на место! А не то…
Наконец вернулся дежурный, не поднимая глаз на Голицына, будто того и не было, продолжил рыться в бумажках, опять кому-то звонить.
— Я прошу вас, позвольте мне позвонить? — униженно переспросил он, вполне сознавая, что власть не на его стороне. Что им стоит разрешить или нет? И почему не разрешить? — Ведь я преступления не совершал, никого не побил, не оскорбил… Опять без ответа. Дежурный его слов будто не слышал, в который раз переспросил: фамилия, имя, отчество… Неожиданно на деревянном лице мента появилось оживление, и опять это противное издевательское замечание по поводу «поручика Голицына».
— Товарищ сержант приказал с вас глаз не спускать, пока он не вернется.
— А когда же он вернется?
— Не знаю, — вяло бросил дежурный. — Он по вызову уехал.
— Так что же, может быть, мне здесь всю ночь сидеть?
— Нет, не здесь, — хмыкнул парень, — и не ночь, а пятнадцать суток.
Сердце бедного «поручика» затрепетало, оно почуяло недоброе, что-то страшное, безысходное. Западня! Александр Сергеевич взмок, отер ладонью холодный пот с лица и вдруг вспомнил, как будто он это уже переживал, такие люди с ним уже говорили, унижали, угрожали, ему было страшно, потом он их обманул и спасся. Ну да! Как же он забыл?! Ведь это было в его снах, кошмарах, люди без лиц, призраки в сером, погоня, крыша, полет над городом.
Голицын только понаслышке знал, что бывает с несчастными гражданами, задержанными на пятнадцать суток. Но ведь они бывали в нетрезвом виде, а он чист как стеклышко. Он может на них дыхнуть, или алкогольный тест пусть проведут. Нужно срочно что-то предпринять. Зачем они так с ним говорят, что он им сделал?
— Может быть, вы не знаете, но я снимал фильмы о Петровке 38, одна картина даже завоевала золотой диплом в Берлине. У меня много знакомых… Почему вы так со мной разговариваете, угрожаете? Я ведь не преступник!
— А этого никто не знает, господин поручик. Вот и фамилия у тебя странная, хоть ты и говоришь, что она не так пишется и что ты известный режиссер. Пока мы этого не установили. Посидишь, подумаешь, может, чего вспомнишь. Так в нашей профессии часто бывает, будто на вид невинный прохожий, а как копнешь глубже, на поверку окажется вор или диверсант.
«Наверное, нужно себя сильно ущипнуть и тогда я проснусь, — думал Голицын. — Мои страшные кошмары вернулись ко мне из-за пережитого потрясения в связи с Парижем. Я во сне и сейчас усилием воли прикажу себе проснуться, чтобы вынырнуть из этого ужаса. Так. Спокойно… Я у себя дома, жена храпит рядом, сейчас ночь, в темноте на ощупь я проберусь на кухню, заварю себе чай, выйду на лестницу и покурю».
