Астрид Линдгрен - Кати в Америке
Когда мы выскочили из вагона в Чикаго, кто стоял там, на перроне, с наивным взглядом голубых глаз, полных слез? Кто, как не дядюшка Элуф?! Мамин брат Элуф, эмигрировавший, когда ему было двадцать два года, и которого я никогда прежде не видела! Он жил в Америке уже сорок два года, но, несмотря на это, выглядел таким по-крестьянски славным, домашним. Встреча с ним была очень торжественной и удивительной. Но я еще не чувствовала, что крылья судьбы шумно реют в воздухе.
Значительную часть времени в поезде Тетушка употребила на то, чтобы подготовить меня к встрече с Чикаго.
Если повернешь за угол и услышишь на улице звуки, похожие на «тра-та-та», мгновенно бросайся на землю животом, — сказала она. — Потому что это строчит пулемет и, возможно, стреляет сам господин Капоне[191].
Я возразила, что Аль Капоне давно умер, а музыка machine-gun[192] в настоящее время смолкла. Но Тетушка читала, что, по статистике, в каком-то году в Чикаго было триста шестьдесят семь убийств и ни одного-единственного убийцы не схватили. Конечно, с тех пор прошло много времени, но если триста шестьдесят семь убийц не были схвачены тогда, то логично было бы предположить, что теперь они залегли наготове, чтобы со свежими силами броситься на Тетушку и на меня. Тетушка не желала подвергаться риску. Она спрятала наши деньги в самые замысловатые тайники. Не думаю, что даже такому суперхитрому гангстеру, как Аль Капоне, взбрела бы в голову идея искать деньги в кармане Тетушкнной красной нижней юбки. Так что я чувствовала себя совершенно уверенной в нашей безопасности. Но Тетушка подозрительно смотрела на всех, кого мы встречали. И не думайте, что она не узнает гангстера или рэкетира, если увидит кого-нибудь из них.
— Я видела уже четверых! — прошептала она мне, даже прежде, чем мы успели сесть в машину дядюшки Элу фа.
Федеральному бюро расследований[193] просто необходимы бы такие люди, как Тетушка, это точно. Тогда бы какие-то там триста шестьдесят семь убийств не остались нераскрытыми, уж поверьте мне!
Дядюшка Элуф жил в собственном доме в пригороде Чикаго, и там, как мне показалось, собралась вечером примерно добрая половина шведского населения Чикаго, чтобы послушать о своей родине. Там, дома, нам ни за что не понять несчастную любовь шведо-американцев к своей прежней стране. Если бы мы поняли это, мы бы чуточку больше постарались сохранить с ними контакт, время от времени показывая им, как мы ценим достижения американских шведов. Но нет, мы лишь бродим среди наших сосен и елей и не чувствуем потоков тоски по родной стране, струящихся на восток через Атлантику.
И только когда потоки американского наследства и пакеты кофе струятся этим же путем, мы, широко раскрыв глаза, вспоминаем, что в Америке есть шведы. Огромное-преогромное множество шведов! И почти у всех, по крайней мере у тех, кого я встречала, озаряется лицо, когда они думают о своих родных краях! Понятно, что тех родных краев, о которых они мечтают, по-настоящему больше нет, и потому для американских шведов лучше никогда больше не видеть эти края, кроме как в прекрасных эфемерных снах. В снах все остается точь-в-точь как было тогда — тридцать, сорок лет тому назад, когда они отправились в путь. Разве это не то, что более всего желал бы пережить швед, поселившийся в Америке: вернуться домой — противоестественно хорошо одетым, с карманами, набитыми долларами, выйти из вагона на перрон, встретиться с теми же людьми, которые видели его бедным юношей тридцать лет тому назад, пройти хорошо знакомой дорогой к маленькой серой лачуге, поглядеть на те же старые яблони, на ту же чету ласточек, вьющих гнездо под коньком крыши, на тех же отца с матерью, сидящих в кухне?
Как раз когда они обо всем этом думают, и озаряются светом их лица. Им достаточно услышать название прихода, чтобы вызвать в памяти эти картины. Но их дети уже полностью американизированы. Их лица не озаряются светом, если в их присутствии даже семнадцать раз произнесут имя родного дома, например «Кроксмола».
— Не понимаю, почему не идет Эндрю? — сказал дядюшка Элуф, когда мы все — Тетушка и я, дядюшка Элуф и его жена, да еще половина всех шведов Америки — в радости и согласии пили кофе.
Тут появился Эндрю, Эндрю с серебристо-седыми волосами и веселым лицом того же самого цвета, что и зимнее яблоко. Я по-прежнему не подозревала, что он-то и есть могучее орудие судьбы, переступившее порог на довольно кривых ногах. Эндрю держал курс прямо на Тетушку.
— Вильхельмина! — воскликнул он. — Ты узнаешь меня?
Она явно узнала его. Яркий румянец залил ее лицо.
— А ты все такая же красивая, как когда-то, — продолжал Эндрю.
Тетушка покраснела еще больше.
— Ага! — с ударением произнесла я.
И тогда Эндрю принялся рассказывать всем, кто хотел его слушать, как они с Вильхельминой в юности, на заре нынешнего века, сидели по вечерам в беседке и забавлялись тем, что сжимали руки друг друга, чтобы узнать, кто сильнее, и еще многим...
— И еще многим, — выразительно повторил Эндрю.
У Тетушки был смущенный вид, и она явно желала
больше всего на свете, чтобы я находилась в Омахе или еще где-нибудь в окрестностях и не смогла услышать ядреные шутки Эндрю.
— Расскажите побольше, — приободрила я Эндрю, и он не заставил себя просить.
— В те времена мы были бедны money[194], — продолжал он. — Зато богаты romance[195].
Последние слова он произнес, бросив на Тетушку плутовской взгляд.
— Да, Вильхельмина, так было тогда! А ты и теперь такая же веселая?!
Я взглянула на Тетушку. Возле рта у нее уже обозначилась складка.
— Веселая ли она?! — ответила я вместо нее. — Да это самая бойкая и шутливая девица, с которой можно путешествовать по странам и континентам. Однако не так-то легко удержать ее в границах дозволенного!
Когда через несколько часов мы отправились спать, Тетушка все еще выглядела затравленной. Я спела ей, чтобы она успокоилась.
— Any time is the time to fall in love[196], — пела я.
Но не похоже, что песня помогла.
* * *Утверждают, что Чикаго — самый американский из американских городов Америки. God save America[197], я верю, что это так! Жить в Чикаго, должно быть, примерно то же самое, что общаться с ужасно подвижным ребенком, который каждую секунду находит выход своей энергии. Вначале это очень стимулирует, нравится, и думаешь, что никогда в жизни не встречал такого живчика. Но вскоре сидишь с ним совершенно вымотанный и мечтаешь, что наконец настанет время, когда ребенку будет пора ложиться спать.
Оглушающий, лихорадочный, кипучий хаос большого города, заполняющий до краев «The Loop»[198] в Чикаго, думаю — единственный в мире, такого нигде не найти. Нью-Йорк по сравнению с Чикаго кажется совершенно спокойным и мирным городом. А представить себе, что сто лет назад Чикаго был маленьким городком, едва ли насчитывающим пятьдесят тысяч жителей!
Мы с Тетушкой бродили в «The Loop», пока не почувствовали, что наши нервы превратились в сплошной запутанный клубок, и помчались по улицам, словно кто-то гнался за нами. В конце концов мы шмыгнули в ленч-ресторан, чтобы отдышаться и немного перекусить.
Обращение с людьми в Чикаго определенно более свежее, непринужденное и сердечное, чем где-либо, даже в Америке.
— Did you girls enjoy your lunch?[199] — дружелюбно спросила наша официантка, когда мы поели.
У Тетушки был несколько смущенный вид, когда ее назвали «девушкой», но она перенесла это с удивительным самообладанием. И только я хихикнула. Потом мы пошли в колоссальный универмаг Маршалла Филда[200], чрезвычайно знаменитый на всю Америку, Тетушка осторожно остановилась у прилавка и потрогала блузку. К ней тут же подошла маленькая, дико размалеванная Девица лет восемнадцати и услужливо спросила:
— Сап you help, honey?[201]
Если бы дома в «Н. К.» Тетушку назвали «дорогая», она, вполне вероятно, обратилась бы в дирекцию с жалобой. Но, уже постепенно начав привыкать к диким американским обычаям, она лишь с чуть заметным упреком взглянула на продавщицу и удалилась.
Эндрю каждый вечер являлся к дядюшке Элуфу. Мне было предельно ясно, что делал он это не ради меня. Нет, Эндрю все больше и больше хотелось говорить о той беседке. Для меня, любившей разнообразные темы, оставалось загадкой, как можно извлечь столько всего из одной-единственной маленькой несчастной беседки. Однако справедливости ради следует признать, что Эндрю немного говорил и о своей ремонтной мастерской. Это было хорошее предприятие, где трудился десяток рабочих.
Совершенно очевидно, что в настоящее время Эндрю не был беден money. И думаю, в romance у него тоже недостатка не было. Он пригласил Тетушку и меня покататься в его автомобиле. Однажды вечером он пожелал немедленно взять нас с собой на baseball-match, но на меня обрушилась небесная кара в виде каких-то необъяснимых ревматических болей в правом плече, так что Тетушке пришлось ехать одной.
