Владимир Кунин - Повести
Раза три приходила девушка-фельдшер, достойно щупала пульс у Волкова и морщила носик, когда ей предлагали выпить. Третьяков все-таки притащил бутылку коньяку и тарелку с дорогими конфетами. Стасик где-то раздобыл лимон, нарезал его и сервировал «стол».
Волков и Третьяков выпили по стакану, а Стасик отказался. Третьяков за это похвалил Стасика и начал было длинный разговор о вреде пьянства среди цирковой молодежи вообще. Но Волков прервал его, сказав, что Стасик совершенно не пьет и поэтому страстное выступление Третьякова воспитательного значения не имеет.
Третьяков расхохотался, набил карман девушки конфетами и попытался назначить ей свидание на вечер.
Она тут же оправилась от состояния неуверенности и, выйдя из гардеробной, презрительно бросила Третьякову:
- Господи! Старые, а туда же…
Третьякову было тридцать девять, и это его обидело. Он слил остатки коньяка в один стакан, залпом выпил и обиженно сказал, глядя на закрытую дверь:
- Скажите пожалуйста!..
Так шел этот день.
И только когда прозвенел первый звонок вечернего представления, Волков приподнялся с реквизитного ящика и сказал Стасику:
- Ну что, старик, домой потопаем?
Экследитор цирка снял им отдельную двухкомнатную квартиру на окраине городка. Хозяева квартиры уехали на два месяца в горы, и Волков со Стасиком жили в этой квартире припеваючи.
Третьяков был раздражен и почему-то ругал Среднюю Азию.
- Ты зря выпил, - сказал ему Волков. - Тебе же еще работать на вечернем.
- Не боись, - ответил Третьяков. - Я сегодня в работу не иду. Сегодня вечером пробуем на мои трюки одного огольца из училища. Так что я только на пассировку выйду…
- Это какого же огольца? - поинтересовался Волков. Его мутило от боли, и сильно кружилась голова. И он старался быть занятым еще чем-нибудь, кроме боли.
- Ну новенький у меня такой… Сергиенко, - грустно сказал Третьяков.
- Хороший паренек. Куражливый…
- А, это который в плечи с купэ ловит? Школьный пацан…
- Молодой, вот что главное… - вздохнул Третьяков.
- А мы? - подмигнул ему Волков и, покачнувшись, осторожно, чтобы Стасик и Третьяков не заметили, придержался правой рукой за косяк двери.
- А мы тоже… молодые. Но уже не очень, - усмехнулся Третьяков. - В этом она права.
- Ладно, ладно, - рассмеялся Волков. - Не развращай мне Стасика. Юный партнер зрелого мастера должен верить в неиссякаемые силы своего мэтра…
- Я и верю, - сказал Стасик.
- И на том спасибо. Сделай, сынок, дяде ручкой, и попробуем уползти в норку…
За кулисами прозвенел второй звонок. Третьяков мотнул головой, словно хотел стряхнуть с себя печаль, и сказал Волкову:
- Дима, я после представления возьму чего-нибудь и зайду к тебе. Стасик нам кофе сварит…
- Нет, - сказал Волков. - Не приходи. Я попробую отлежаться.
- Ладно, - согласился Третьяков. - Тогда до завтра. У вас деньги есть?
- Есть, - сказал Стасик.
- А то смотрите… Мне тут главк премийку подбросил.
…Домой добирались долго - с остановками, перекурами. Через каждые пятьдесят-шестьдесят метров Волков присаживался на теплый каменный бортик арычного мостика и молча сидел минут десять. Стасик стоял рядом и страдал от сознания своей вины и беспомощности. Затем Волков протягивал руку, Стасик поднимал его, и они шли дальше для того, чтобы снова присесть на бортик следующего арычного мостика.
Дома Волков снял туфли, с помощью Стасика взгромоздился на высокую кровать и закрыл глаза. Ему хотелось остаться одному и перестать контролировать каждое свое движение, вслушиваться в то, что говорит Стасик, и подыскивать наиболее удобный для Стасика ответ.
- Может быть, тебе кофе сварить? - спросил Стасик.
- Да нет, не стоит… - ответил Волков, не открывая глаз. - Я хочу попытаться уснуть.
- Тебя накрыть чем-нибудь?
- Не нужно, Стас… Жарко.
- Сигареты оставить?
- Оставь. Иди к себе, ложись, отдохни. Ты тоже перепсиховал, измучился…
- Может быть, нам действительно выбросить этот трюк, а?
- Не говори чепухи.
- Ты слышал, что директор сказал?
- Директор - глупый, трусливый администратор. Иди отдохни… Я позову тебя, партнерчик. Иди.
Часа через два Волкову стало совсем худо. Боль начиналась в руке и разливалась по всему телу. Волков задыхался. Его бросало то в жар, то в озноб. Мерещилась квкая-то чертовщина, откуда ни возьмись возникла музыка - старые, пятнадцать-двадцать лет тому назад слышанные мелодии… Повязка врезалась в руку, и Волкову казалось, что если он снимет повязку, то сможет глубоко вздохнуть и ощущение удушья пройдет немедленно. Но снять бинты не было сил, и Волков лежал неподвижно. Изредка он открывал глаза, и тогда музыка исчезала. Какое-то время Волков пытался сосредоточить свой взгляд на большом цветастом термосе. Этот термос Волков уже несколько лет возил с собой, и в каждом городе, в каждом новом гостиничном номере или в каждой чужой комнате термос с фантастическими розовыми цветами и ярко-синими колибри был олицетворением дома. Это был самый реальный предмет волковского существования. Только он, нелепо раскрашенный, старый китайский термос, мог вернуть сейчас Волкова из забытья в реальную боль.
За окном, на маленьком заводике цементных плит, равномерно и глухо стучал насос. Может быть, насос, его точный ритм и не давали уснуть Волкову. Очень ровно стучал насос…
Волков оторвал взгляд от термоса и закрыл глаза. И тогда, слушая стук насоса, он услышал стук собственного сердца. Сердце стучало в унисон насосу цементного завода. Сначала Волков лежал спокойно и с удивлением, отстранившим боль, слушал слитные звуки насоса и сердца. Их точное совпадение поражало. А потом в мозг стал вползать ужас: а вдруг насос остановится?! Насос цементного завода и сердце Волкова слились воедино, и теперь Волков лежал и молил бога, чтобы кто-нибудь не выключил насос. Если там, за окном, сейчас выключат насос - здесь, в комнате, остановится сердце!..
Волков, беспомощный и неподвижный, лежал и ждал смерти.
А потом сердце стало стучать быстрее и выпало из четкого ритма заводского насоса. От учащенного сердцебиения Волков стал задыхаться и успокаиваться. Теперь пусть выключат насос!.. Волков сам по себе, насос сам по себе…
Так, задыхаясь, он задремал, и ему привиделся уличный бой, и его автомат мог стрелять одиночными, да и то заклинивал после каждого выстрела, сволочь…
- Стаси-и-ик! - закричал Волков.
- Я здесь, Дима… Я здесь… Вот я… - Стасик одной рукой приподнял голову Волкова, а другой вытер слезы и пот с его лица.
- Стасик… Ты здесь?..
Воспаленными глазами Волков посмотрел на Стасика и слабо проговорил:
- Ты прости меня.. Мне все какая-то дрянь чудится…
- Дима, - осторожно сказал Стасик. - Дима, ты очень горячий.
- Я тебя разбудил? - Волков уже пришел в себя.
- Нет. Я читал. Дима, ты такой горячий!..
- Давай бинты снимем.
- Что ты! Что ты!
- Давай снимем, Стасик… Посмотри, как врезались.
Из-под белых бинтов выползла багровой опухолью кисть руки Волкова.
- Видишь? - сказал Волков. - Давай снимем. Может, легче будет.
- У тебя и плечо опухло…
- Я повернусь, а ты тихонечко сматывай бинт.
- Ладно.
Стасик стал осторожно разматывать повязку.
Рука совсем потеряла форму. Она опухла от плеча до пальцев, опухла неровно, бугристо, а в районе локтя была расцвечена белыми и красными полосами.
- Что это? - испуганно спросил Стасик.
- Черт его знает… - ответил Волков. - Я такого еще не видел. Прикури мне сигаретку…
Стасик прикурил сигарету, передал ее Волкову и быстро проговорил:
- Дима, я побегу на улицу, попробую поймать какую-нибудь машину… Я в один момент… Мы в больницу поедем.
Волков понял, что останется один.
- Не уходи, Стас!.. Не уходи…
- Ну что ты, Дим? Я же в одну секунду…
- Не уходи, Стас… - повторил Волков и спустил ноги с кровати. - Мы с тобой вместе найдем машину.
…Не было никаких машин на этих теплых черных улицах. Они пешком пришли в больницу. Стасик втащил Волкова в приемный покой, уложил его на белую пятнистую клеенчатую кушетку, а потом долго и сбивчиво пыталея объяснить дежурному врачу все, что произошло сегодня в цирке и дома.
Но Волков этого не слышал…
Стасик стал его партнером два года назад. Номер, в котором работал Волков последние несколько лет, рассыпался, и Волков около полугода искал себе партнера.
До Стасика Волков работал с двумя партнершами - Кирой Сизовой и Милкой Болдыревой. Обе были замужем, мужья тоже работали в цирке и виделись со своими женами два-три раза в год, если не считать тех трех-четырех дней за пару месяцев, когда цирки стояли рядом - километрах в восьмистах друг от друга. Тогда партнерши Волкова улетали к своим мужьям на то время, пока поезд будет тащить багаж и артистов всей остальной программы в следующий цирк. Такими переездами пользовались и мужья. Они тоже прилетали к своим женам, а потом снова улетали в очередные цирки, перессорившись и перемирившись за эти пятьдесят - шестьдесят часов неумелой супружеской жизни…
