Денис Драгунский - Взрослые люди (сборник)
Останавливаюсь, прислушиваюсь.
– А у нас финал второго действия еще совсем сырой!
– Да, да, без Пахомыча никак. Пересадите этого скандалиста, живо.
Скандалист – это я. Пахомыч – это пьяный старик.
И тут я все понимаю.
Финал второго действия у них не готов. Актеры ролей не знают, и вообще. Поэтому в нужный момент Пахомыч вывалится из ложи с громкими матюгами. Охрана начнет его ловить, дамы начнут визжать – а тем временем закроется занавес. И после антракта начнется третье действие, как ни в чем не бывало…
Я вспомнил, что где-то читал:
В XIX веке некоторые не слишком великие виртуозы поступали так.
Нанимали специальную барышню. Как бы восторженную поклонницу.
И вот, когда в рапсодии Листа приближался самый технически сложный пассаж, она заламывала руки, шептала:
– Он гений!
Вскрикивала и падала в обморок.
Все вскакивали. Вытаскивали ее в проход. Обмахивали веерами.
Музыкант, разумеется, прекращал играть.
Когда девушку приводили в чувство и под руки выводили из зала, он продолжал.
Но уже немножко с другого места.
После сложного пассажа.
когда бы любовь и надежду связать воедино
Ничего общего
– Как жизнь, Надежда Петровна?
Надежда Петровна – наш техник-смотритель.
Встретились сегодня у лифта.
– Да разве это жизнь? – она махнула рукой. – Мучение, а не жизнь. Вот я, например, как всегда, в ту субботу все вымела, полы вымыла – он же сам ничего не делает, как ни проси, как ни объясняй, – потом обед сготовила на четыре дня. Котлет нажарила, супу целую кастрюлю. Оставила на плите, он даже в холодильник не поставил. Так и протухли.
– Почему протухли? – не понял я.
– Да потому что он их в холодильник не поставил! И к телефону не подходит, три дня. На четвертый день прихожу – господи. Дверь отперта, темно, он лежит на полу, совсем пьяный. И голодный. А котлеты на плите нетронутые. Уже душок пошел. И суп прокис. Я говорю: «Ты чего?» – а он только стонет. Ногу сломал, говорит. Ну, я скорую вызвала. Отвезли. Не перелом, слава богу. Повязку положили и назад. Вот теперь бегаю к нему утром и вечером…
– Надежда Петровна, – спросил я. – А это вообще кто?
– Как кто? – обиделась она. – Муж, кто!
– Погодите, – я совсем запутался. – Но вы, значит, отдельно живете?
– Ну да!
– А… а почему?
– Да это ж бывший муж! – засмеялась она. – Мы три года как в разводе.
– Ага, – сказал я. – Понятно. То есть он от вас ушел и запил?
– Он? От меня? – обиделась Надежда Петровна. – Да я сама его выгнала, нужен он мне, бездельник, пьяница. Два года выгоняла, между прочим. Мы уже в разводе были, а он все не хотел съезжать. Хотя у него своя квартирка есть. Однокомнатная. Он ее сдавал. У меня жил, а свою квартиру сдавал, ловкий какой! Я этих денег не видела, кстати. Жильцы ее совсем убили, загадили. Ладно! Я сама ремонт сделала, машину наняла, его перевезла, всё! «Всё, – говорю, – живи, пей, гуляй, меня оставь в покое!» Ага, конечно! То холодильник течет, то батарея не греет, то хлеба не на что купить. А тут еще ногу вывихнул. Сами видите, какая жизнь, – вздохнула она.
– Плюньте на него, Надежда Петровна, – сказал я.
– Да у меня с ним ничего общего! – сказала она. – Только дочка. Дочка пять лет назад в Германию уехала. Замуж вышла. Ребенка родила. Звонит, правда, редко. Раза три в год.
– Как у нее там? – спросил я.
– Да ничего. Вроде нормально. А вот вдруг она вернется, спросит: «А где папа?» Что я скажу? «Подох твой папа, как пьяный пес»?
Она достала платок, высморкалась.
Подошел лифт.
парадоксы исторической памяти
Робеспьер и черная собака
Мой друг, философ и историк Алексей Кара-Мурза, рассказывал:
«В начале 1990-х я приехал в Париж. Тогда в Европе сильно увлекались Россией и устраивали разные конференции и стажировки для молодых ученых.
Один раз меня пригласил к себе в гости некий профессор. Побеседовать за чашкой чая. Тем более что я хорошо говорил по-французски – окончил французскую школу.
Приезжаю на метро.
Вижу – улица Сент-Оноре. На этой улице жил Робеспьер! Вот прямо тут, рядом с монастырем.
Сидим, пьем чай, разговариваем о реформах в России. О трудных путях демократии. Там еще несколько профессоров было. Вот я и говорю:
– А кстати, на вашей улице жил Робеспьер.
– Да? – говорит хозяин.
– Точно, – говорю. – На улице Сент-Оноре. Снимал жилье у столяра Дюпле. Вместе со своим другом Филиппом Леба€.
– Не может быть!
– Честное слово. У столяра Дюпле было четыре дочери. Одна, правда, давно замужем, уехала из отчего дома. А три остались. Ну, конечно, начались романы. Элеонора была влюблена в Робеспьера. А вторая влюбилась в Леба€ и скоро вышла за него замуж. То есть фактически жили одной большой семьей.
– Погодите, – говорит другой профессор. – Что-то я первый раз слышу…
– А по вечерам, – говорю, – они все выходили гулять. Впереди Робеспьер и Леба€, а сзади столяр с дочерьми. Робеспьер с другом о революции, а девушки – о своих делах. А рядом бежит большая, лохматая черная собака. И Робеспьер ее время от времени поглаживает.
– Ну, нет! – закричал хозяин. – Так не бывает!
И он побежал в свой кабинет, взял стремянку и стал с верхних полок стаскивать какие-то словари и энциклопедии. Листает, ищет.
– Нашел! – кричит наконец. – Он правда жил на улице Сент-Оноре!
– А столяр Дюпле, а его дочки? – спрашивает другой французский профессор.
– Про столяра тут ничего нет.
– Ищи дальше!
Наконец нашли про столяра и дочек. В какой-то совсем старой книге. Правда, там не было про собаку. Но в собаку поверили. Раз всё сходится, то и собака должна выплыть, если хорошенько поискать.
– Но вы-то откуда это знаете? – спросил профессор. – Такие мельчайшие детали нашей истории, которые даже нам не известны?
– Да в СССР каждый девятиклассник это знает! – говорю. – Это же рассказ из школьной хрестоматии».
– Как же так получилось? – спросил я Алексея.
– Да очень просто, – сказал он. – Французы не очень любят Робеспьера. Вот Мирабо и жирондистов – обожают. А якобинцев задвинули в дальний угол памяти. А у нас – наоборот. Жирондисты – соглашатели, якобинцы – герои, и Робеспьер самый главный молодец. Ну как про такого не написать в учебнике?
суета и томление духа
Шаг вправо, шаг влево
Шувалов ждал Лёлю в парке.
Он был начитанный человек, и ему приятно было, что это – первая строка из рассказа Юрия Олеши «Любовь». Правда, у Олеши было «ожидал» – но это, на вкус сегодняшнего Шувалова, звучало старомодно и неловко.
Он ходил сюда гулять с мамой, сто лет назад. Парк тогда казался гораздо больше. Наверное, потому, что сам Шувалов тогда был маленький. Он сдвинулся с лавочки, присел на корточки, огляделся. Деревья сразу стали высокие, и забор исчез за подстриженными кустами акации. Шувалов поднялся во весь свой длинный рост. Парк сразу стал виден как на ладони: аллейки, пересохший фонтан, песочницы и забор, за которым ехали машины. Шувалов снова сел. Вот так вроде бы нормально.
– Что ты вытворяешь? – засмеялась Лёля. – Зарядку делаешь?
Она подошла минуту назад и видела, как он то приседает, то встает.
Они поцеловались. Шувалову хотелось долгого поцелуя. Лёля торопилась.
– Что случилось? – спросила она, садясь и закуривая.
– Ты курить бросать собираешься? – спросил он.
– Ты меня за этим вызванивал? – сказала она. – Я на обед не пошла из-за тебя. Давай, веди меня в кафе.
– Лёля, серьезный разговор, – сказал Шувалов.
– Лучше по ходу питания, – сказала она. – Я проголодалась.
– А зачем ты куришь на голодный желудок? – сказал он.
– Женечка, отвяжись, родненький, – сказала она.
– Что? – возмутился Шувалов.
– Есть идем, нет? – спросила она. – Мне надо назад к без четверти два.
– Ты сказала, чтоб я отвязался? – изумленно повторил Шувалов.
– Женечка, – сказала Лёля, – ты слегка мыла объелся?
– Не груби! – вдруг нахмурился он. – Не надо хамства.
– Совсем с ума сошел, – засмеялась она и погладила его по щеке.
Он отдернулся.
– Хорошо, – со значением сказал он. – Ладно. Пусть. Пожалуйста. Как дай вам бог и все такое вообще, – у него дрогнул голос.
Повернулся и пошел прочь, оставив сумку стоять на скамейке.
– Держи, забыл! – догнала его Лёля у ворот парка и кинула в него сумку.
Сумка упала. Молния лопнула. Наружу полезли свитера, рубашки, джинсы, майки и носки, свернутые шариками. Показался ноутбук и прозрачная папка с дипломом и паспортом.
– Эх, ты! – сказала Лёля. – Разве так уходят к любимой женщине?
– Извини, – сказал Шувалов, сидя на корточках и запихивая всё обратно.
Он был образованный человек и понял, что это значит по Фрейду. Раз он оставил ей сумку – значит, на самом деле он все-таки хочет уйти к ней.
Ну, хорошо. Ну, допустим. А потом она будет ходить по дому в старых колготках и с голым верхом, в одном пуховом платке без лифчика – сексапил номер сорок восемь! – гасить окурок в яблочный огрызок, и требовать, и подхамливать, и слишком громко смеяться.
