Juan Bas - Таверна трех обезьян (пер. Е.Антропова)

Фаусто совершенно пал духом. Транскантабрийская линия существовала пятнадцать лет. За это время, естественно, случались периодически всякие мелкие неприятности, но никогда и ничего подобного тому, что творилось теперь: два несчастных случая со смертельным исходом и одно убийство.

Правда, я не стал бы спешить с выводами. С моей точки зрения, во всех трех случаях это были убийства, а вовсе не трагические происшествия; насилие над Татсуни и Полли, замаскированное под случайную смерть, и было делом рук маньяка Сукарриеты… Я не представляю, с помощью какого хитрого трюка он сбросил со скалы несчастную англичанку, но я узнаю это…

Nota Bene. Понятно, милой игре в покер по ночам настал конец. Все мы поспешили разойтись по своим купе. Но с другой стороны, нет худа без добра – концерт караоке в пабе на колесах также не состоялся.

Я вернулся к первой странице своего дневника, чтобы озаглавить записки в духе жанра, и вывел красными чернилами: «Паника на Транскантабрийской железной дороге».

Все завершилось благополучно. Правда, у меня и теперь дрожат руки, пока я собираюсь с мыслями, чтобы описать развязку, и я не уверен, сумею ли четко передать ход событий. «Панику на Транскабрийской железной дороге» уже нельзя считать пробой пера автора, ее издание следует рассматривать как долг гражданина перед обществом.

Этой ночью мне грозила смертельная опасность, и ужаснее страха я в своей жизни не испытывал.

Я обратился к дневнику, когда опасность уже почти миновала. Но даже нервное напряжение последних часов бессильно утихомирить ураган чувств, обуревающих меня: разгадка потрясла меня до глубины души.

Само собой, я пропущу все банальные перипетии этого дня; хочу только предупредить путешественников, чтобы они остереглись попадаться в засаленные сети ресторана «Пулпон де Рибадео».

На ночь поезд остановился в Виверо. Я отказался от ужина и остался в вагоне-пабе, от души прикладываясь к бутылке солодового виски «Тленморанджи» пятнадцатилетней выдержки и, похоже, не поддельного.

Почему я там остался? Да потому, что Сукарриета тоже пропустил ужин и не спеша попивал «Контино» урожая восемьдесят шестого, сидя в другом конце бара.

В какой-то момент он окликнул меня со своего табурета и спросил, не кажется ли мне, что за ним следят? Я остроумно выкрутился, ответив, что если кому-то кажется, будто за ним следят, значит ему есть, что скрывать.

Больше мы не обменялись ни словом. Пару часов спустя вернулись из ресторана остальные пассажиры. Ковадонга прошла мимо, заметив негромко, что редкий случай – застать меня в одиночестве. Естественно, это был явный намек, чтобы я предложил ей составить мне компанию. Вероятно, появился повод отказаться от роли непреклонного героя и довести соблазнение до конца, использовав последнюю ночь нашего путешествия. К несчастью, у меня заплетался язык, и я не мог найти нужных слов, чтобы объясниться.

Сукарриета, любитель легкой наживы, воспользовался моей минутной слабостью. Он пригласил ее присоединиться к нему и заказал официанту «Лариос», разливной джин из бочонка – ту самую бурду, которой частенько угощалась Ковадонга.

В следующее мгновение вагон-паб наполнился посетителями и превратился в несносную дискотеку с убогими психоделическими огнями. Стремясь отвлечься от всех трагических происшествий недели, пассажиры пожелали провести эту последнюю ночь в шумном веселье – люди недалекие, обладающие дурным вкусом, с неизменным постоянством понимают веселье, как гулянку на всю катушку ночь напролет.

Все пустились в пляс, нелепо кривляясь под надрывающие уши ритмы, сотрясавшие вагон. Я повернулся спиной к постыдному зрелищу, оставшись на прежнем месте и с усердием приканчивая «Гленморанджи».

Танцевала даже Ковадонга (слава Богу, она здорово это делала!) в паре с убийцей. Он неумело извивался около нее. Госпожа Перниль изрядно захмелела. Я заметил сразу, еще когда она только вернулась с ужина, что дама хорошенько нагрузилась; теперь же повторные щедрые возлияния ее доконали.

Я расслышал, как она велела Хасинто отправляться вместе с собакой спать, а некоторое время спустя сообщила новому охраннику, непригожему Сабуго, что он также может отдыхать.

И тогда я понял с пронзительной горечью… Презренный Сукарриета танцевал в тот момент медленный танец с депутатом, тесно к ней прижимаясь и бесстыдно лапая. Ковадонга станет следующей жертвой мясника! Вне всякого сомнения, сей Джек Потрошитель мундакианского разлива надеялся осуществить свои замыслы сегодня ночью!

Фактически, события развивались у меня на глазах с головокружительной быстротой. Они вернулись к бару и допили свои рюмки. Сукарриета прошептал что-то на ухо жертве, она согласно улыбнулась, и в следующее мгновение они выскользнули из паба: она, потом и он через минуту-другую; проходя мимо, он посмотрел на меня с вызовом.

Я должен был действовать быстро! Надо чем-то вооружиться и предотвратить новое зверское убийство. За неимением лучшего, я схватил бутылку, в которой виски оставалось чуть на донышке, и кое-как выбрался из этого вертепа – от ярких вспышек светомузыки у меня голова пошла кругом.

Возможно, я просто хватил лишнего. Пока я брел по коридору к купе Сукарриеты, выписывая кренделя, то прикончил содержимое посудины, чтобы было удобнее использовать ее в качестве дубинки. В процессе я немного отвлекся и врезался в огнетушитель, торчавший на стене…

Сознание вернулось ко мне. Шишка на лбу на ощупь показалась мне размером с орлиное яйцо.

Сколько времени я лежал в беспамятстве? Я взглянул на циферблат швейцарского «Универсала». Прошло всего десять минут. Я надеялся, что еще не слишком поздно…

Бутылка при падении разбилась. Но это не имело значения. Времени совсем не оставалось. Даже на то, чтобы заручиться поддержкой вооруженного Сабуго. Я добрался до купе Сукарриеты и яростно забарабанил в дверь с громким криком, что он – паршивый убийца.

Из купе раздался его голос, невообразимо спокойный: он приглашал меня войти; вопреки всякой логике засов не был задвинут.

Я крадучись вошел в логово зверя. Редкая растительность у меня на теле встала дыбом. Сукарриета сидел на кровати: расстегнутый воротник открывал шею с выступающим кадыком, который нервно поднимался и опускался. В объятиях он держал полураздетую и бесчувственную Ковадонгу. Какое изумительное черное белье! Оно до сих пор стоит у меня перед глазами.

Но сколь ужасен был взгляд убийцы: горящие кроваво-красные глаза с мерцающими желтоватыми искрами вместо свинцово-серых глаз замаскированного Сукарриеты – глаза вампира!

Сукарриета оказался вампиром! Хищником, питавшимся человеческой кровью! И это объясняло, почему тела всех трех жертв были обескровлены. Невероятно! Вампиры существуют! В легендах таилась истина!

Дьявольский взгляд сломил мою волю. Упырь заставил меня сесть на пол, почти у самых его ног. Он зашелся демоническим хохотом, широко разинув пасть и обнажив длинные клыки, жаждущие вонзиться в тугую плоть жертвы; вернее, жертв, ибо он объявил мне, что после Ковадонги примется за меня (полный набор: националист, вампир и бисексуал). Он добавил, будто не сомневался, что я попадусь в ловушку и непременно суну нос в его нору. Той ночью он намеревался убить одним выстрелом двух зайцев и пополнить нами, одной за другим, легион носферату: бессмертных…

Пробудили ли в нем неодолимую вечную жажду генерал Бокаррота и сладкая Полли Флок, на которую Сукарриета, по его собственному признанию, напал с воздуха, превратившись в чудовищного летающего монстра? Вот и объяснение необъяснимого. А говорили, что это сделал орел!

На японца, как на обезглавленного, проклятие не распространялось. Вампир, казалось, не спешил утолить свою жажду крови; понимая, что полностью владеет ситуацией, он пространно рассказал мне о том, как сам стал жертвой проклятия. Вампирическая сущность Сукарриеты не вылечила его от словоблудия, поэтому, из уважения к читателю, передаю суть повествования.

Карлос Мария Сукарриета Реторта родился на самом деле в Бильбао в 1870, матерью его была уроженка Теруэля. В 1899, столетие назад, когда в его вены влили эту ненасытную жажду, он ни в коей мере не был националистом, напротив, являлся убежденным либералом, работавшим агентом безопасности в отделении партии Ллойда в Бильбао. Однажды ночью на пасхальной неделе, после ужина с товарищами по работе на улице Сомера, он сблизился с роковой женщиной, признавшейся ему, что некогда принадлежала к ярым баскофилам и была отчаявшейся экс-возлюбленной отца баскского национализма, самого Сабино Араны. Отвергнутая угрюмым фанатиком, она влачила жалкую жизнь.

Сукарриета занимался с ней любовью, на что ушла целая ночь. Давнишняя подружка Араны, которую звали Бригитта Итурраре, оказалась вампиршей и с наслаждением впилась зубами в глотку бедного агента безопасности, как, в свою очередь, всего несколько месяцев назад, прокусил ее собственное горло один из клиентов – капитан Сустача, вампир из Наварры, карлист, служивший флигель-адъютантом генерала Сумалакарреги в 1835 при первой осаде Бильбао.