Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

Кафф одним прыжком оказался у воды и вытащил меня, схватив под мышки. Он хотел помочь мне снять шлем, но я стал отбиваться:

— Не теряйте времени! Грузите динамит в шлюпку!

Скинув снаряжение, я принялся вместе с ним грузить ящики в лодку. Наш груз был таким тяжёлым, что вода лишь на ладонь не доходила до борта. Каким-то чудом уже через пару минут мы снова оказались на острове: целые, невредимые и с победой. Мы оставили шлюпку недалеко от маяка, на маленьком галечном пляже. Прямо на берегу Кафф открыл несколько ящиков, используя ручку топора в качестве рычага. В каждом из них оказалось семьдесят динамитных шашек. Они были сухими и пригодными к действию.

И тут нами овладело какое-то необъяснимое сумасшествие. Мы переглянулись. Шёл крупный и частый снег. Наши волосы покрылись белыми хлопьями. Мы перевели взгляд на динамитные шашки, потом уставились друг на друга и вдруг поняли, что думаем об одном и том же. Я сам не мог поверить в происходящее, это было невероятно. Мы привезли пятьдесят ящиков с динамитом. С таким запасом боеприпасов можно здорово насолить врагу. А если бы их было шестьдесят? Восемьдесят? Или даже сто? Чудовища не знали ненависти. Они являлись частью природы, их сила была сродни урагану или циклону. Но нас в тот момент захлестнула волна истинной жестокости — в наших руках было мощное оружие, и мы могли нанести им серьёзное поражение. Кажется, мы обезумели. Обезумели до такой степени, что сами понимали невероятность своего состояния. Я говорил и сам не верил, что произносил эти слова:

— Убьём их! Убьём всех до одного! Уничтожим!

— Да, убьём их! Убьём всех до одного! Уничтожим! — подтвердил Кафф, и мы вернулись в шлюпку, словно второе самоубийственное путешествие было запланировано с самого начала и теперь вместо нас за динамитом отправлялись другие люди.

Мы добрались до скал. Я снова надел водолазный костюм и погрузился в воду, действуя на этот раз быстрее и увереннее, — сказывался предыдущий опыт. Это было непростительной глупостью. Я передвигался на корме португальского корабля, совершенно беззащитный в мире, где обитали чудища. Когда я нашёл ящики, мне представились самые радужные картины. Мы подняли наверх три ящика, четыре, пять. Десять, двадцать. После этого, сколько бы я ни рылся в песке в поисках новых ящиков, мне не удавалось найти ни одного, — казалось, запасы кончились. Я дёрнул за сигнальный трос один раз: всё в порядке.

Дыра в корпусе корабля была так велика, словно страшный великан выгрыз её своими зубами. Попасть внутрь мне не стоило большого труда. Я беспокоился только о том, чтобы шланг за моей спиной не выпал из жёлоба в железном борту корабля: на его гладких стенках не было ни одного острия, которое бы могло повредить шланг. В трюме оказалось множество ящиков. Я привязывал к одному из них подъёмный трос и выкидывал наружу. Потом дёргал дважды за сигнальный конец, чтобы Батис поднял груз наверх, и брался за следующий.

Должно быть, я уже вытащил пятнадцать ящиков, а может, двадцать или даже больше. Монотонные движения утомили меня, и я остановился. Свет ранних сумерек освещал трюм. Избыток железа вокруг усиливал ощущение клаустрофобии. Я находился внутри корабля, внутри скафандра, в оболочке своих страхов, которые привели меня сюда, спровоцировав приступ крысиного героизма. Если прибавить к этому плотность окружавшей меня воды, то картина представлялась самой мрачной из всех виденных мною. Корпус и механизмы были наполовину изъедены ржавчиной. Я вдруг подумал, что ни один из этих предметов не был создан с мыслью о счастье человека. Свинцовые подошвы касались железа, и мои шаги отдавались гулкими звуками и искажённым эхом. В глубине помещения я заметил люк овальной формы. И тут я увидел их.

Они невозмутимо наблюдали за мной. Как давно они меня обнаружили? Я завопил внутри шлема. Мне негде было от них скрыться. Эти существа были в своей родной среде и двигались молниеносно. Они набросились на меня со всех сторон. Я стал размахивать в воде ножом в бессмысленной попытке отпугнуть их.

Но, когда я уже причислил себя к мертвецам, произошло чудо воскрешения. Стёкла моих иллюминаторов увеличивали окружающие предметы. На самом деле чудища были не более полуметра ростом. Их тела отличались худобой и хрупкостью, на спине виднелась блестящая серебристо-серая линия позвоночника, которая потемнеет лишь годы спустя, как у их родителей. Они выглядели настоящими головастиками, во всех смыслах этого слова, выражение их лиц было сродни улыбке дельфинов. Они перемещались, словно стайка птичек, с головокружительной быстротой, с лёгкостью увиливая от меня, когда я пытался неуклюже защищаться. Они прихватывали пальчиками ткань моего костюма, дотрагивались до шлема, который их особенно привлекал, и быстро отплывали в сторону. Возможно, из-за моей одежды и особенно из-за скафандра они принимали меня за какого-то дальнего родственника. О Господи! Я понял. Они же просто играли. Для них эта куча металлолома была садом, а я — неизвестным пришельцем. Если бы меня попросили обозначить каким-нибудь словом их восторженные возгласы, я бы сказал, что они чирикали. Моё появление было для них, вероятно, из ряда вон выходящим событием. Я ожидал встречи с кровавыми хищниками, а обнаружил маленький подводный кордебалет.

Я затрудняюсь сказать, сколько времени провёл в их обществе. Против всех ожиданий, их присутствие привносило на это кладбище благотворный свет. Впервые с момента приезда на остров страх оставил меня. Словно огромный груз упал с моих плеч. Я почувствовал себя свободным от ужаса. До этой минуты я не осознавал, какую тяжкую ношу постоянного и неотступного кошмара мне приходилось нести. Месяц за месяцем, днём и ночью мной владел страх. Он шёл за мной по пятам. Почему именно сейчас, в самой утробе ада, я не чувствовал ужаса? Я не мог найти ответ на этот вопрос, пока не схватил одного из малышей за руку: он тоже меня не боялся. Это было чудовище, потенциальное чудовище, а потому мне бы следовало свернуть ему шею. Но малыш меня не боялся. Он боялся щекотки и потому засмеялся. Это был, само собой разумеется, подводный смех. Он смеялся ртом, бровями, глазками, а его ручонка ощупывала мои пальцы, обхватившие его локоток. Под водой его смех звучал, как гостиничный колокольчик. Я отпустил его, но он не скрылся, а остался передо мной, порхая, как бабочка, и смеясь. Он постучал в стекло иллюминатора своими крохотными пальчиками. Потом прижал к стеклу ладошку. Воспоминание об этих малюсеньких серых пальчиках не оставляло меня много дней спустя.

Я выбрался из трюма. На всём протяжении моего подъёма существа сопровождали меня. Они кружились и с бесцеремонной нежностью покусывали складки моего костюма. Это было похоже на игру шаловливого котёнка. По мере того как я приближался к поверхности, их становилось всё меньше. Когда моя голова показалась над водой, Батис подпрыгнул от неожиданности:

— А я-то думал, что вы решили поселиться там навеки! Майн гот, что с вами стряслось?

Ноги не держали меня. Батис помог снять шлем и заметил странное выражение моего лица. Наверное, я напоминал гонца, силы которого были так истощены, что он забыл, какое послание ему следует передать.

— Лягушаны? — спросил он меня в сильном волнении.

— Нет, маленькие дельфинята!

Батис отступил на шаг. Он смотрел на меня так, словно хотел определить, не помешался ли я рассудком.

— Вы заработали глубинную болезнь, — заключил он. — Ничего, скоро поправитесь.

И тут мне вдруг показалось, что он заразился тем самым безумием, которым, по его мнению, страдал я. Кафф, сдержав крик, сдёрнул с плеча ружьё. Рядом с нами над водой показалась голова. У меня не было сил подняться со скалы, но я махнул рукой:

— Не стреляйте! Ради Бога, Кафф, не стреляйте!

За одну короткую минуту Батис перевёл взгляд на неподвижное чудовище, а потом опять уставился на меня.

— Не стреляйте! — повторил я, лёжа на камнях. — Это просто детёныш.

Батис оказался недостаточно проворным. Когда он вскинул ружьё и прицелился, поверхность океана была снова идеально гладкой.

10

Возвратившись на остров, мы удивились, насколько изменился пейзаж. Снег покрывал деревья, и ветки гнулись под белым грузом. Дорожка в лесу исчезла, от неё не осталось и следа. Мы первыми ступали по этому нетронутому ковру. Мрачная картина суровой и неуютной земли приобретала под этим покровом цвета слоновой кости невероятно нежный оттенок. Снег припорошил следы битв, покрыл гранит и коническую крышу маяка. Сахарной корочкой скрыл от наших глаз кучи мусора, скопившиеся снаружи, в пятидесяти метрах от нашего жилища. Даже на ближайших к берегу камнях лежали белые шапки, и волны старались их слизнуть. Это действовало на меня как наркотик. Я представлял резвящихся детёнышей чудищ, не утруждая себя осмыслением увиденных сцен. А теперь эта белизна вызывала во мне чувство нежности, от которого ныло в груди. Мы принялись разгружать взрывчатку. Моё тело выполняло эту работу без участия моей души.