Юз Алешковский - Маленький тюремный роман
— Продолжай, пожалуйста, Дима, биссирую, как восторженный гимназист, ты льешь живую воду на раны тела и души, я говорю серьезно.
— Ну разве что так, однако ты непомерно высоко оцениил мою жалкую фигуру и хватанул лишку… между нами, знаешь за какой именно неслыханный парадокс испытываю я симпатию к Лубянке?.. то-то и оно-то, что не знаешь, но успокойся: этого не знал и не знает никто из чекистов, кроме меня и вынужденно разрабатываемых мною сокамерников, теперь узнаешь и ты… вот что это за парадокс, Эдип свою мать совсем: весь НКВД стоит на страже, хер знает чего и кого, но только один я во всей тюрьме — что думаю, то и говорю, и весь хуй до копейки… я тут с огромным удовольствием поябываю и советскую власть, и великое учение вместе со всеми бородатыми, лысыми и усатыми паханами в законе, а заодно и чехвощу мандавошечных, кишащих вокруг нас ничемов, заделавшихся всемами… но главная-то шутка парадокса в том, что лично я даже имею — за такое дерзко откровенное свободолюбие! — закрытый значок «Отличника НКВД», на котором, как известно, выпячены щит и меч, не хватает только лужи кровищи, кучи говна и костей — на значке они бы уместились… будь я усатым и рябым Сосо, клянусь, немедленно выкрал бы самого Эйнштейна из башни слоновой кости прямо в Кремль и самолично вручил ему там платиновый значок «Отличник теоретической физики», а то вручает старый козел Калинин какую-то хуйню ткачихам, Коккинаки, твоему ебаному Лысенке, шпионам, пограничникам и нам, артистам… но — ближе к делу, чуть не забыл об одной из главных реплик в нашей драме… поскольку мы с тобой имеем право ежеминутно ожидать от органов любой подлянки, то запомни всего одну ремарку: зубная щетка, в каком бы контексте ты ее не услышал… это значит, что все пошло, как по маслу… если же придут забрать, запомни, мою кровную майку, с понтом забыл я которую, выходит дело, швах — оба мы с тобой в жопе… не прохезает моя премьера — тебе и мне кранты, иными словами, прости меня, мама, беспутного сына, твой сын не вернется никогда… и непременно тогда кричи Дребеденю на всю Лубянку, что Сталину так и так доложат со дня на день о ихнем, вшей и сукоедин, вредительски подлом саботаже науки… а лично Дребеденю посули, что скоро покатится тупая его башка с плеч, бурбона херова, холопской попоны сранной… впрочем, вскоре события сами подскажут, каковыми станут обстоятельства единства нашего с тобой времени и места… а пока что продолжим болтать до усеру — вдруг больше никогда не увидимся?
19
— Не беспокойся, Дима, все сделаю, как велишь… но, прости уж, я, как ясновидящий от сохи, чувствую, что тебя щекочет очень важный вопрос. — Восхищаюсь твоей интуицией, Саша, как и целым рядом в высшей степени пророческих прозрений… с вопросом погодим… уроки мастерства зазря в тебе не пропадают — Учитель был бы рад… представляешь, что подумал бы он, увидев нас сейчас в сей железобетонной каморке на курьих ножках, пожирающих в измудоханном виде остатки жареной синей птицы, начиненной не ананасами с бананами и апельсинами, а не скажу уж чем именно, чтоб не сблевалось… не смейся, ничего комедийного не замечаю в данной мизансцене… так вот, увидев нас, Учитель произнес бы «Не Верю!», или промолчал бы в тряпочку, приняв надменно трагическую позу… о-о, это он умел, как никто… захожу однажды с большого бодуна в его кабинет и спрашиваю в лоб: «Вы, — говорю, — дорогой Константин Сергеич, если б Господа Бога увидели своими глазами, тоже сказали бы «Не верю»?.. «Да, — отвечает, — для начала именно так и сказал бы, а потом, убедившись в отсутствии у меня безответственных галлюцинаций, восхитился бы и сделал несколько весьма дельных и серьезных замечаний в связи с не совсем, на мой взгляд, удачной постановкой некоторых сцен всей этой Божественной комедии… собственно, что у вас за просьба, Дмитрий Анатольевич, выкладывайте».
Поверь, Саша, выкладываю, положение личных дел хуже, чем они есть, не может быть в напряге актерской жизни и деятельности.
— Замолвили бы, — говорю, — Константин Сергеич, в Моссовете словечко не за последнего из артистов, изнемогающего в скучной тесноте?.. живу в десятиметровой комнатушке с мамашей и сестрой, муж которой два года был опером в дамской колонии, где и схватил редкую в наши дни приапову болезнь — у него торчит вот уж год, что попахивает особо ярой антисоветчиной… сестра, естественно, ему не дает, спит с мамашей, а этот безумец и без того по ночам так рычит, воет и скрежещет зубами, как будто перегрызает от неутолимой страсти железную раму «выдвиженки»… имею в виду выдвигающуюся из стенки — в связи с малым метражом жилплощади на душу жильца — складную кровать… честное даю слово, не могу привести домой даже полдамы — не то что двух мадмуазелей, без которых, вы знаете, я совершеннейший половой нуль без палочки… Станиславский встает из-за письменного стола, принимает позу, символизирующую величественное молчание и непревзойденную вознесенность над скукотой жизни… я ушел от него, хлопнув от досады дверью… после премьеры какой-то вонючей совдеповской пакости — в ложе тогда сидел Сосо, как обычно, без своей Сулико, а рядом с ним — сатрап, нынешний нарком, имеющий внешность невзрачного пассивного пидараса, и, надо полагать, лелеявший мечту, что сам Хозяин кинет ему палку на ближней даче, и эта немыслимо историческая близость с вождем достойно увенчает его карьеру в органах… а рыльце у этого сатрапа какое-то белокровное, как у трупешника, хотя круглыми сутками пьет кровищу из людей… и он и вождище горячо мне аплодировали… короче, через пару дней после той премьеры за мной приходят и берут за жопу… о, Господи, как я вздохнул: слава Всевышнему, это был не арест, а наоборот, везуха, от которой повеяло бытовым счастьицем жизни… чекисты насильно вселяют меня в квартиру арестованного врага народа, приказывают смело начать износ всех его тряпок, равных моей комплекции, и вскоре дают звание Заслуженного РСФСР… вот тебе картина гибели одних и процветания других в стране беспредельно самодурских Советов… забыли тему… но на тот случай, если разминемся до всеобщего воскрешения, — не ответил бы ты мне, человеку, ясно осознающему, что он не ученый, вроде тебя, на следующий вопрос жизни и смерти: ну почему, скажи, например, лично во мне заимелась неудержимая тяга к актерскому искусству, которое сегодня остоебенило вдруг душе до самых чертиков — до тех самых, что истязают вполне самостоятельную личность при делириуме белой горячки?.. чтоб оно сгнило, это искусство, либо в гражданской помойке, либо в лагерной выгребной яме… ну и второй, прости, вопрос заодно уж к тебе имею: что бы ты делал, на моем оказавшись месте?.. как ты лично решал бы ебаную эту в доску проблему «быть или не быть?» — Начнем с конца, то есть с Гамлета: я бы решительно отказался от предложения, выглядящего хамским приказанием.
— Верю… но, допустим, не интеллигентный Шлагбаум, а вонючий Дребедень сходу выдает оборотку: «Создается впечатление, что ты, А.В.Д., кукарекал бы иначе в присутствии арестованной своей бабы, не говоря о доченьке и собаке… неужели до тебя, мозговитого, никак не дойдет, что, исходя из точки зрения Советской власти, весь ты со всеми своими потрохами надежно помещен в более чем безвыходное положение и твоему вражескому праху суждено находиться в братской мусорной урне?»
— Я так ответил бы: «Во-первых, перестаньте тыкать, во-вторых, извините, гражданин следователь, сказав «в более чем безвыходном положении», вы выразились весьма потешно и тонко намекнули на возможность подлейшего, единственного из выходов… именно из-за уважения к чести и достоинству жены, к общему нашему с ней пониманию трагизма бытия, как такового, а также к обоюдным нравственным установкам, вынужден огорчить вас отказом, иначе семья меня осудила бы… но вы никогда этого не поймете… больше не услышите от меня ни слова до последней благословенной минуты дыхания моего… я готов, доставайте плети и гишпанские сапожки, прутья раскаленные и клещи»… была бы возможность, Дима, схватить мрамор пресс-папье — как ебанул бы я его промеж кабаньих гляделок, чтоб побыстрей огрести пулю в затылок.
— Хорошо, Дребедень все гнет свое, гнет и просит, засранец, уточнить позицию: «Значит, А.В.Д., отказываешься от кооперации с органами несмотря на то, что речь идет не только о твоей жизни?»
— Из обрушившегося, — сказал бы я, — на головы наши положения существует только один выход — трагический… иных не имеется у души человека, честного перед Всевышним, своими близкими и самим собой… я, моя жена, моя дочь — все мы отказываем вам в праве превращать нашу общую трагедию в скверненький анекдотишко, — вот какое внес бы я уточнение.
— Выходит дело, Саша, мое согласие взять на себя исполнение роли ты считаешь непростительным?
— Нет, это не так, я верю, что ты не раскалывал людей, но грешным делом только советовал им не тянуть волынку перед неминуемой смертью, иначе они бы претерпевали лишние страдания, при этом калеча жизнеположение близких… все равно их беспощадно шантажировали бы, жуткими пытками вынуждая тянуть за собой по делу знакомых, друзей, оклеветывать кого попало и так далее… гнусные теоретики допросов и палачи-садисты отлично знают, что у каждой живой твари имеется свой порог перенесения боли… кое-кому удается немного на нем пробалансировать неделю, месяц… потом и они невольно срываются в бездны ужасной боли, которые намного могущественней страха смерти… о, Дима, какие там к чертовой матери ум, разум, совесть, уважение собственного достоинства, наконец, чувство невозможности существовать, сделавшись предателем?.. как не простить людям такого рода слабость — плод изведения в их существах всего и человеческого и Божественного?.. верю, что Бог простит и тебя, а любой из батюшек, наложив строгую епитимью, сделает сие от Имени Всепрощающего… и вообще, Дима, незачем представлять себя на чужом месте — всегда хватает своего… у каждого из нас — свой выбор, своя судьба, свои ценности, свои принципы и установки, главное, свой болевой порог… в человеке иногда наблюдается качество его натуры, помогающее превозмочь самую невыносимую боль… оно непонимается самим человеком, кажется ему удивительным упрямством и чуть ли не патологической придурью… это качество, Дима, столь редко встречается в людях, или, к счастью для них, никогда не востребуется к действию, что оно именуется в словарях «самопожертвованием» — иных слов не знаю… и вообще, Дима, я гораздо лучше разбираюсь в строении одной-единственной клетки тела, чем в психике человека… некоторые генералы, особенно штабисты, проиграв сражение, считали своим долгом, как ты выражаешся, приставить хуй к виску и застрелиться… иные знатоки «искусства воевать», зазря искалечив и угробив из-за своей кровожадной полководческой тупости и бездушного самодурства несколько тысяч солдатиков и офицериков, — с радостью принимали самые высокие награды и, ублаженные, горячо рыдали от тщеславия и самодовольства, потом тискали лживоватые мемуары… искренне считаю, что твоя роль была насильно навязанной, но не подляночной, а порой и миссионерской, спасающей от невыносимых пыток несчастных людей, изведенных нечеловеческими страданиями… не могу не повториться: всегда необходимо представлять себя не на чужом, а на своем месте. — Ты, Саша, отвечаешь сочувственно, слегка уклончиво переуспокаиваешь мою совесть, но спасибо… все равно я подлец и говно, так как не имел душевных сил вскрыть ложкой вены, или вышибить себе мозги об угол коридора, чтоб ко всем хуям вознестись над Лубянкой… не переубеждай, мне лучше знать, какой я есть живунчик, подлец, рвань и пьянь… вон — в Элладе, в Риме, в рыцарях средних веков — да мало ли в ком! — хватало духа изгнать себя к ебени матери из жизни как субъекта, недостойного круговращаться в обществе людей чести, долга и благородства… но что делать, если не хватило душка послать Люцифера в жопу вместе с наркомом, усатым убийцей и властью пигмеев, доросших в своих глазенках до Гулливеров?.. апостол Петр — и тот пару раз скурвился, а с меня, часто думалось, ничтожного — какой спрос?.. вернемся к призывному воплю таланта, верней, к причине появления такового в душе звучания… имею в виду свою странную любовь к единственной из дам — к Терпсихоре, богине моего искусства… к загадке таланта давай вернемся, к востребованию на подмостки именно моей — веселой легкомысленной фигуры, беспутно прожигавшей свою распутную и бедовую жисть… к примеру, очень ясно почему гражданин А — математик, Б — краснодеревщик, а В, стоя на арене цирка на голове, эквилибрирует хрустальным тарелками из царского буфета, так?.. ты вот скажи мне, откуда берется в человеке довольно загадочная страстишка поактерствовать на подмостках — ну непременно, блядский род, в ряде чужих обличий?.. своего что ли тела, своей что ли судьбы рассудку моему не хватает и поэтому ему, суетливому, нетерпится поболтаться по судьбам и характерам других личностей, так?.. вот у меня лично имелось две гримерши: обе они меня там обличают, скажем, в короля Лира… парик, бородища, тени под шнифтами, пара старческих бородавок на мертвобледных щеках, а я уже чувственно — нет, сверхчувственно! — плыву от самого себя к какому-то катарсису, похожему на игрушечный оргазм… поверь, не метель тебе я гоню, а чистейшую предлагаю правду происхождения былых вдохновений… что скажешь?
