Ребекка Миллер - Частная жизнь Пиппы Ли
— Ладно, попробуешь, — согласился Джим, — только не переборщи с дозой, иначе к четвергу свихнешься!
Итак, из кособокой глиняной чашки, которую держал на полке рядом с морской солью, Джим достал блестящую голубую таблетку овальной формы, и я ее проглотила. Действие почувствовалось сразу, словно запах аммиака. Все предметы в комнате вдруг стали четкими, необыкновенно чистыми и яркими. Такой бодрой, энергичной и целеустремленной я не была с тех пор, как в тринадцать лет выпила сразу десяток таблеточек Сьюки.
— Когда глотаешь калики, главное не открывать рот, — объявил Джим. — Ведь потом его уже не закроешь!
Я удалилась в импровизированную спальню, на кушетку, отделенную от территории Джима отрезом старого розового шелка, и прочитала два учебника подряд: один по истории, второй по математике. Непонятный до сих пор материал вливался в мозги, словно растопленное масло в тесто для блинов.
Я выползла из своей берлоги похвалиться перед Джимом: мол, вот какой умной стала! Он восхитился, и пошло-поехало… Мы проговорили шесть часов кряду: выводили столь глубокие и важные истины, что сами же диву давались, почему никто не додумался до этого раньше. Джим даже конспектировал: такими замечательными казались идеи. В конце концов нас все-таки сморил сон. Пробудившись через несколько часов, мы подняли записи, сделанные во время джем-сейшена, и увидели перлы вроде: «Камбала — донная рыба, поэтому во избежание депрессии ее не следует есть с морковью и другими корнеплодами, ВЕДЬ ПИТАНИЕ — ОСНОВА ОСНОВ». Перлы потрясли меня до глубины души, а Джим лишь кивнул и грустно улыбнулся. Раскрыв учебники математики и истории, проглоченные накануне ночью, я не вспомнила практически ничего, помимо глав, разобранных прежним «бестаблеточным» способом. Пришлось вернуться к старой доброй зубрежке. Так или иначе, экзамены я сдала и аттестат получила.
Как ни странно, у Джима имелась подружка, сорокалетняя шведка по имени Олла. Она была художницей, прекрасно относилась к своему приятелю, да и против меня не возражала. Иногда мы втроем выбирались в музеи и кино. Джим с Оллой рассказывали о живописи, ее истории, основных канонах и задачах. Вскоре я научилась различать отдельные периоды и направления. А еще полюбила ходить в галереи и даже составила собственное мнение о современном искусстве.
Джим столько раз напоминал о своей безобидности, что я решила: секс для него больше не существует. Дома во время отдыха он нередко снимал носки и задирал ноги на спинку дивана. Аккуратная выемка на месте ампутированного пальца заставляла воспринимать его не как мужчину, а как абстрактную фигуру, убогий манекен. Однако Олла всегда была с ним нежна: обнимала, целовала и на час-полтора уводила в спальню, пока я сидела в саду, мыла посуду или отправлялась на прогулку. Я искренне привязалась к этой женщине и очень старалась не создавать проблем. После случившегося с мистером Брауном и тетей Триш, я боялась сломать чужую жизнь, да и оказаться на улице тоже боялась.
Срыв
Мне по сей день трудно найти причину того, что произошло дальше. По-моему, особой логики не просматривается. Дела шли относительно неплохо: у меня была работа, крыша над головой, друзья. Я наконец получила аттестат.
Все началось с обычной дозы каликов на вечеринке. Мы, то есть Джим, Олла, я и еще несколько ярких представителей богемы, возрастом хорошо за сорок, явно нуждавшихся в услугах стоматолога-протезиста, отправились на танцы. Я редко куда выбиралась, и дискотека была для меня целым событием. Протанцевав ночь напролет, спать я не хотела: перспектива проснуться с тяжелой ноющей головой и жуткими мыслями ничего, кроме отвращения, не вызывала. Задумав продлить эйфорию, я проглотила еще одну таблетку. Джим ничего не узнал: он редко пересчитывал свои запасы. На работу я отправилась под кайфом и подносила яичницу со шпинатом и брюссельские гофры с такой скоростью, что чуть ли не до локтей измазалась в голландском соусе и взбитых сливках. Нескольким посетителям пришлось зачищать жирные пятна, зато они познакомились с настоящим экспресс-обслуживанием.
Вечером я решила развлечься самостоятельно: будь что будет! Прежде чем уйти, я, встав на цыпочки, дотянулась до кособокой глиняной чашки, словно девчонка таскающая «Эм-энд-Эмс». К тому моменту я бодрствовала сорок восемь часов и чувствовала себя всесильной. Я доехала на метро до Манхэттена, толком не понимая, куда собралась, и на 14-й улице неожиданно вылетела из вагона. На платформе в лицо ударила волна горячего, пахнущего фекалиями воздуха. В ушах раздавался странный звук, высокий металлический свист. Мои движения были плавными, как у пантеры, голова казалась чистой, мысли — отточенными, как клинки. Прохожие и машины, наоборот, двигались судорожно, рывками: то застывали на месте, то бросались вперед.
Перед глазами снова и снова прокручивался четкий, продуманный до мелочей сценарий. Я найду беременную девочку со светлыми волосами, которая водила себя за поводок, когда Кэт и Шелли затащили меня в клуб, и спасу ей жизнь. Отыщу грязный притон, ворвусь туда, словно коммандос, отобью девочку у извращенцев, досыта накормлю и отведу к Джиму и Олле. Мы впятером заживем одной дружной семьей, а потом родится ребенок, белокурый, голубоглазый, с ангельски-светлым личиком.
Я бродила по окрестным улицам, разыскивая знакомый клуб. В памяти отпечатались лишь пять грязных ступеней и железная дверь. Удача мне все-таки улыбнулась: нашла! Потная женщина с внимательными глазами, сидевшая за плексигласовым окошком, про беременную девочку не слышала.
Сказала лишь, что эта смена у нее первая и она умирает от клятой жары.
Я отодвинула тяжелый пластиковый занавес и, наклонив голову, проникла в темную, без единого окна «библиотеку» с низким потолком. Музыка не играла, неярко горели красные и пурпурные лампы. Не успела я появиться, как несколько бродивших по залу посетителей устремили на меня голодные глаза: так на неудачной вечеринке скучающие гости оценивают вновь прибывших. Может, я странно двигаюсь? Наконец включили музыку: жесткий, пульсирующий металл. Я пробралась в заднюю комнату. Хм, сущая пещера, по периметру снова книжные полки, тут и там маленькие норки-кабинки. На узкой сцене средних лет женщина в кожаном корсете отплясывала для средних лет мужчины. Дверь одной из кабинок распахнулась — вышел какой-то парень с низко опущенной головой, а худенькая светловолосая девушка так и стояла спиной ко мне, застегивая блузку. Я решила подождать. Наконец девушка обернулась и выжидающе посмотрела на меня. Совсем молоденькая, а лицо вялое, отекшее.
— Приняла тебя за другую, извини! — пробормотала я бросилась прочь.
В главном зале Стэн и Лиза готовились к выступлению. Может, беременная девушка подойдет чуть позже? Ей ведь так нравились Стэн и Лиза! Она следила за ними не отрываясь, а маленькие пальчики сжимали поводок, словно ее бросил хозяин…
Вот яркий прожектор осветил пару, и я подошла ближе, остановившись внутри светового пятна, на том же самом месте, где видела беременную. Протянув руку, я могла коснуться хоть Стэна, хоть Лизы. Впрочем, не одна я: вокруг столпились другие посетители и с пустыми, апатичными лицами ждали начала шоу.
Лиза с завязанными черным кожаным ремнем глазами лежала на низенькой кровати. Живот у нее бледный и дряблый, словно гамак, висящий на широких бедрах. В такой позе крупные грудные железы напоминали шарики подтаявшего мороженого. Кожа вокруг сосков испещрена отметинами. Тут и царапины, будто от кошачьих когтей, и припухшие следы ожогов, и старые белые шрамы. Стэн наклонил чашу с растопленным воском, и на нежную кожу полилась аккуратная тоненькая струйка. Надо же, не стриптизер, а алхимик! Лиза вздрогнула и повернула голову набок. Вместе с остальными я разинув рот наблюдала, как воск застывает в белую лепешку. Позднее, когда Стэн развязал повязку, Лиза посмотрела на него с обожанием. Глаза у нее темно-синие, почти сапфировые. «Я люблю тебя», — прочитала по губам я и тотчас смутилась: господи, какие чувства! Другие посетители растеклись по залу, а я все стояла, не в силах сдвинуться с места. Не обращая ни на кого внимания, Лиза села — стопы вместе, колениврозь — и начала отдирать от груди отвердевший воск. С любопытством взглянув на меня, Стэн выдернул из розетки вилку небольшой электроплитки.
Ко мне подошел парень. Узкобедрый, женоподобный, с полными губами и копной темных кудрей. Он расстегнул три верхние пуговицы обтягивающей шелковой рубашки, демонстрируя всем желающим загорелую, без единого волоска грудь.
— Эй, ты в порядке? — поинтересовался он.
Я объяснила, что ищу беременную девушку. Парень никогда ее не видел, но я, решив с ним поболтать, улыбнулась. Я казалась себе смелой и обворожительной: порхала по залу, возбужденно жестикулировала. Из нашей беседы отложилось одно: окружающие считали женоподобного парня геем, хотя он был натуралом, правда, как повторил несколько раз, «с изюминкой». Звали парня Мэнди. Не помню, при каких обстоятельствах я уговорила его отвезти меня в Коннектикут, тем не менее зарю встретила в оранжевом «камаро», летящем по шоссе 84 в Данбери. Мэнди рассказывал о своей жизни: как работал в автоцентре отца, как, начиная с трехлетнего возраста, успел сняться в семи рекламных роликах этого автоцентра. Я едва его слышала: все мысли вытеснял страх перед встречей со Сьюки.
