Дельфин де Виган - Но и я
40
Книги имеют главы, чтобы разделить течение жизни на отдельные моменты, показать движение времени или развитие событий; иногда они даже имеют коротенькие, исполненные обещаний названия: Встреча, Надежда, Падение, как названия картин. Но в реальной жизни ничего этого нет, ни названия, ни вывески, ни предупреждающего знака, — ничего, что говорило бы: внимание — опасность, частые оползни, или — неминуемое разочарование. В жизни мы остаемся наедине со своим маскарадным костюмом, и что с того, если он разодран в клочья.
Я сделала бы что угодно, только бы Но осталась. Я мечтала, чтобы она стала членом семьи, чтобы у нее были своя тарелка, стул, кровать по росту, я мечтала о зимних воскресеньях, о запахе убежавшего молока. Я мечтала о том, чтобы наша жизнь была похожа на жизнь других. Чтобы у каждого было свое место за столом, свой час в ванной, свои домашние обязанности, отлаженный механизм — живи себе спокойно.
Я верила, что порядок вещей поддается коррекции, что программу можно изменить. Верила, что жизнь может быть другой. Верила, что помочь кому-то — это значит все с ним разделить, даже то, что трудно понять, самое сумрачное, неприглядное. Истина же заключается в том, что я — просто Мадам Всезнайка (так меня называет отец в минуты гнева), жалкий пластмассовый компьютер, предназначенный для детских игр, загадок и головоломок, дающий правильный ответ глупым голосом дебильного зайца.
Истина в том, что я до сих пор не умею завязывать шнурки, хоть мой бортовой компьютер и оснащен сотней дрянных и бесполезных опций.
Истина в том, что порядок вещей таков, каков он есть. Реальность всегда берет свое, и иллюзии умирают так тихо, что мы и не замечаем. Реальность всегда побеждает.
Мсье Маран прав, нечего предаваться пустым мечтам. Мир нельзя изменить, он гораздо сильнее нас.
Отец ушел на работу, мама отправилась по магазинам. Размышляла Но недолго. О чем они вообще думали? Что она будет покорно сидеть и ждать места в Центре социальной адаптации? Что достаточно, если они все ей объяснят, четко выговаривая все слова, — нет, ты больше не можешь у нас оставаться, мы не можем оказать нужную тебе помощь, мы заживем себе спокойно, как раньше, спасибо, что зашла, до новых встреч?
Когда я вернулась домой, ее уже не было. Я стояла в опустевшей комнате, Но застелила постель, пропылесосила, все вещи занимали свои прежние места, словно она заранее составила шпаргалку, что где стоит, словно она знала, что однажды ей придется привести комнату в первозданный вид. Я посмотрела на марокканский ковер, на котором она так любила валяться, на лампу, которую она не выключала даже ночью, подумала о ее стареньком чемодане на колесах, о близящейся ночи, пустынных улицах. И закрыла глаза.
Она оставила все, что мама дала ей из одежды, заботливо сложила ровной стопкой на столе. Она опустошила аптечный шкафчик, об этом сказал отец, взяла все, что там оставалось, — снотворные, транквилизаторы, все.
На моем столе она оставила потрепанный конверт со снимком маленькой Но, я повертела его, надеясь отыскать пару слов, но ничего не было, только ее огромные глаза, смотрящие прямо в объектив. Прямо на меня.
41
Когда Но позвонила в дверь, Лукас смотрел телевизор. В одной руке у нее был чемодан, в другой — пара пакетов, под свитером — голое тело, на шее просвечивали вены. Он подхватил вещи и впустил ее. Чтобы не упасть, Но цеплялась за стену. Она еле-еле стояла на ногах. Лукас помог ей дойти до спальни матери, снял с нее джинсы и кроссовки, укрыл одеялом и погасил свет. Он сразу же позвонил мне и разговаривал голосом киношного гангстера, так что я мигом все поняла.
За несколько дней до этого Лукаса навестила мать, забила холодильник, взяла кое-что из одежды, оставила очередной чек и исчезла. Так что у нас было немного времени в запасе.
Я отправилась к нему следующим же утром. Едва услышав мой голос, Но поднялась, подошла ко мне, обняла. Мы ничего не говорили, стояли молча, не знаю, кто из нас кого утешал, кто был более слабым. Но разобрала свой чемодан, разложила вещи, как всегда, на полу — одежда с благотворительных базаров или то, что ей досталось от Женевьевы, косметичка, детская книжка, которую ей подарила ее бабушка, красная мини-юбка. На прикроватный столик она поставила огромную пепельницу из гостиной, перевернула все фотографии лицом к стене, закрыла ставни и больше уже их не открывала.
Родители расспрашивали, нет ли вестей от Но, я с грустным видом отвечала — нет.
Мы сами ею займемся. Ничего никому не скажем. Мы сохраним все в тайне, и у нас хватит сил.
42
Мама сделала маникюр, макияж, купила себе новые вещи, почти перестала принимать лекарства и договорилась о встрече с директором по кадрам на своей старой работе. Возможно, она скоро начнет работать, на полставки. Отец затеял ремонт в комнате Таис, содрал обои и ковролин, собирается настелить паркет. Он хочет обставить комнату в стиле хай-тек, чтобы устроить там современный и удобный кабинет. По вечерам родители рассматривают каталоги «Икеи» и «Касторамы», подсчитывают, делают наброски. Строят планы на отпуск. Они пребывают в согласии по каждому поводу, сидят рядышком на диване, будто нет ничего естественнее, будто так было всегда.
Они считают, что я провожу слишком много времени у Лукаса, приходится выдумывать предлоги и вообще изворачиваться, чтобы оправдать поздние возвращения. Вместе с Франсуа Гайяром мы готовим доклад, я занимаюсь в библиотеке, принимаю участие в подготовке ко дню открытых дверей, занимаюсь с Аксель Верну математикой. Я не говорю родителям, что Лукас живет один, рассказываю о его матери так, будто она всегда дома. Отец несколько раз звонил в социальную службу, он беспокоится о Но. Там ему сказали, что ничего о ней не знают, но волноваться не о чем, вы знаете, с этими людьми так и бывает, они ненадежны, они уходят, откуда и пришли, — в никуда.
Дома я стараюсь занять себя как могу. Заканчиваю исследование готовых блюд. Можно с уверенностью сказать, что в них есть повторяющиеся ингредиенты: пшеничный глютен, рисовый или кукурузный крахмал, вкусовые добавки Е450, Е500. Я погрузилась в дополнительный анализ всех вкусовых добавок, которые предоставляют широкое поле для исследований. Стабилизаторы, усилители вкуса, красители, антиоксиданты, консерванты занимают мои потерянные часы. Часы без Но.
Если подкинуть монетку десять раз, то «решек» будет больше, чем «орлов», ну или наоборот. Но если ее подкинуть миллион раз, то их количество окажется одинаковым — таков закон больших чисел. И, поскольку я люблю сама проверять все теории, я подкидываю монетку и крестиками отмечаю на листке результаты.
Я собрала длиннющую гирлянду для Но, гирлянду, похожую на нее, со всякого рода штуками: пустой стаканчик от йогурта, непарный носок, обертка от проездного, половина штопора, реклама клуба карате, упаковка от стирального порошка «Ариэль» в таблетках, банка из-под «Швеппс» (пустая), кусок мятой фольги. Я подарю эту гирлянду Но, когда у той будет где ее повесить. А пока пускай весит в моей комнате, маме я сказала, что это образец концептуального искусства. Мама почему-то не особо прониклась.
Утром, встречая меня в лицее, Лукас рассказывает новости — во сколько она вернулась, в каком состоянии, держалась ли на ногах, сказала ли что-нибудь. Мы отходим в сторону и тихо разговариваем, строим предположения, разрабатываем стратегии спасения Но. Лукас вылил в раковину две бутылки водки, Но пришла в бешенство, а он объявил, что у него в доме она не будет напиваться, поскольку мать может нагрянуть в любой момент или домработница придет, это все и так довольно-таки рискованно. Он не дал ей ключей, настояв, чтобы она возвращалась до его ухода в лицей.
С тех пор как начала работать по ночам, Но сама на себя не похожа, на нее словно что-то давит, то ли страшная усталость, то ли непреодолимое отвращение. Вот только — к чему? Каждый вечер, после уроков, мы торопимся в метро, молча поднимаемся по лестнице, Лукас открывает дверь, и я кидаюсь в комнату Но, я боюсь найти ее мертвой или обнаружить комнату пустой, без малейшего следа ее вещей. Она лежит на кровати, спит или чуть дремлет, я смотрю на ее голые руки, на глубокие тени под глазами, мне так хочется обхватить ладонями ее лицо, погладить по голове — чтобы все ушло, забылось.
Услышав, что мы вернулись, Но встает, проглатывает бутерброд-другой, выпивает не меньше литра кофе, принимает душ, одевается и присоединяется к нам в гостиной. Она расспрашивает нас о делах, погоде, беспокоится, не слишком ли холодно, говорит, что у меня очень красивая юбка или прическа, она старается сохранить хорошую мину, сворачивает сигарету, подсаживается поближе, ее жесты резки и неловки. Я уверена, что она тоже вспоминает вечера, которые мы провели втроем, фильмы, которые мы смотрели, музыку, которую слушали совсем недавно, — она думает об этом как о невозвратно потерянном, потому что теперь прошлая жизнь подернулась невидимой пеленой.
