Эли Визель - Ночь. Рассвет. Несчастный случай
В последний день занятий к нам обратился незнакомец в маске. Он говорил о том, что наши руководители называли одиннадцатой заповедью: ненавидеть врага своего. У него был мягкий, застенчивый, удивительный голос, и я подумал, что это сам Старик. Возможно, я ошибся, но его слова воспламенили нашу ярость и заставили нас трепетать от волнения. Еще долго после того, как он ушел, я чувствовал, что все кипит во мне. Благодаря ему я стал частицей мессианского мира, в котором судьба надевает маску нищего, где ни один поступок не проходит бесследно и ни один взгляд не пропадает напрасно.
Я помнил, как седой учитель объяснял мне шестую заповедь. Почему человек не имеет права убивать? Потому что тем самым он принимает на себя миссию Бога, а к таким вещам нельзя относиться легкомысленно. «Что ж, — подумал я, — если для того, чтобы изменить ход нашей истории, надо стать Богом, то мы станем им. Легко ли это? Увидим». — Нет, это оказалось нелегко.
Когда я впервые участвовал в террористической операции, то лишь ценой нечеловеческих усилий мне удалось сдержать рвоту. Я казался себе совершенно омерзительным. Глядя на себя глазами прошлого, я представлял, что одет в темно-серую форму офицера СС. Впервые…
Они бежали, как кролики, словно пьяные кролики, пытаясь укрыться за деревьями. Казалось, у них нет ни голов, ни рук, одни только ноги. И эти ноги мчались, как кролики, одурманенные вином и печалью. Но мы окружили их, заключив в кольцо огня, из которого не было спасения. Мы стояли вокруг с автоматами, и наши пули были подобны пылающей стене, их души разбивались об нее с предсмертными воплями, которые будут слышаться мне до конца моих дней.
Нас было шестеро. Я не запомнил имена пяти остальных, но Гада среди них не было. В тот день он остался в школе, как бы желая показать, что полностью нам доверяет. Он словно говорил нам: «Вперед, вы можете обойтись без меня». Пятеро моих товарищей и я отправлялись убивать, а может, навстречу собственной гибели.
— Счастливо! — сказал Гад, пожимая нам руки на прощанье. — Я буду ждать здесь вашего возвращения.
Я впервые шел на задание и понимал, что, когда вернусь — если вернусь, — то стану другим человеком. Я пройду через мое посвящение огнем и кровью. Я знал, что буду на все смотреть иначе, но мне в голову не приходило, что меня чуть не вырвет.
Нам приказали атаковать военную колонну на шоссе между Хайфой и Тель-Авивом. Конкретное место и время — поворот у деревни Хедера, вторая половина дня. Под видом рабочих, возвращающихся домой, мы прибыли в назначенное место за тридцать минут до часа икс. Приехав чуть раньше, мы рисковали привлечь к себе внимание. Заложив мины по обе стороны дороги, мы заняли намеченные позиции. В пятидесяти ярдах поджидала машина, которая должна была доставить нас в Петах-Тикву. Там нам предстояло разделиться и на трех других машинах вернуться на нашу базу в школе.
Колонна появилась точно по расписанию: в трех открытых грузовиках ехало человек двадцать солдат. Ветер ерошил им волосы, на лицах играло солнце. На повороте первый грузовик подорвался на одной из наших мин, остальные со скрежетом затормозили. Солдаты соскочили на землю и попали под перекрестный огонь наших автоматов. Потеряв голову, они бросились в разные стороны, но наши пули подрезали им ноги, будто исполинская кома, и они падали, крича.
Стычка продолжалась не более одной минуты. Мы отступили в образцовом порядке, и дальше все шло по плану. Гад ждал нас в школе, и мы доложили ему, что задание выполнено. Его лицо раскраснелось от гордости.
— Отличная работа, — сказал он. — Старик ни за что не поверит.
Именно в эту минуту меня охватила тошнота. Я видел ноги, разбегающиеся, как вспугнутые кролики, и почувствовал невыразимое отвращение к самому себе. Я вспомнил страшных эсэсовских охранников в польских гетто. День за днем, ночь за ночью они истребляли евреев точно таким же образом. Повсюду были расставлены автоматчики, и офицер, хохоча или рассеянно жуя, выкрикивал команду: «Огонь!» И коса принималась за работу. Некоторые евреи пытались прорваться сквозь кольцо огня, но лишь разбивали себе головы о неприступную стену. Они тоже метались, как кролики, словно кролики, одурманенные вином и печалью. Смерть косила их.
Да, выполнять миссию Бога было нелегко, особенно, если для этого приходилось надевать серую полевую форму СС. Но убить заложника было еще страшнее. На первой операции и на тех, что последовали за ней, я был не одинок. Разумеется, я убивал, но как член группы. С Джоном Доусоном я буду один на один. Я взгляну ему в лицо, а он посмотрит на меня и увидит, что у меня нет ничего, только глаза.
— Не терзай себя, Элиша, — сказал Гад. Он выключил радио и пристально вглядываясь в меня. — Это война.
Я хотел спросить его, носит ли Бог, Бог Воинств[6] военную форму. Но я предпочел промолчать. «Господь не носит формы, — подумал я. — Господь — участник Движения сопротивления. Он — террорист».
За несколько минут до комендантского часа появилась Илана в сопровождении двух своих телохранителей, Гидеона и Иоава. Она выглядела мрачной и встревоженной, но была еще прекрасней. Ее тонкие черты казались выточенными из коричневого мрамора, на лице застыло выражение глубокой печали. Она была одета в серую юбку и белую блузку, ее губы очень побледнели.
— Потрясающе… эта твоя передача, — буркнул Гад.
— Текст написал Старик, — ответила Илана.
— Но твой голос…
— Его тоже создал Старик, — сказала Илана, без сил опускаясь на стул. Наступила полная тишина. Потом она добавила: «Сегодня я увидела его плачущим. Пожалуй, он плачет чаще, чем мы думаем».
«Счастливчик, — подумал я. — Он хоть плакать может. Если человек заплакал, то он знает, что когда-нибудь перестанет плакать».
Иоав сообщил нам последние новости из Тель-Авива, где царили тревога и напряженное ожидание. Люди опасались массовых репрессий, и все газеты призывали Старика отменить казнь Джона Доусона. О Джоне Доусоне вспоминали даже чаще, чем о Давиде бен Моше.
— Вот потому Старик и плачет, — сказал Гад, отбрасывая со лба непокорную прядь волос. — Евреи до сих пор не избавились от страха перед преследованиями. У них не хватает духу отомстить.
— В Лондоне заседает правительство, — продолжал Иоав. — В Нью-Йорке сионисты проводят грандиозную демонстрацию в Мэдисон-сквер-гарден. ООН глубоко озабочена.
— Надеюсь, Давид знает об этом, — сказала Илана. Ее лицо побледнело еще больше и приобрело бронзовый оттенок.
— Не бойся, палач ему расскажет, — ответил Гад.
Я понимал горечь, которая прозвучала в его голосе. Они с Давидом дружили с детства и вместе присоединились к Движению. Гад рассказал мне об их дружбе только после ареста Давида, говорить об этом раньше было бы небезопасно. Чем меньше знаешь о своих товарищах, тем лучше — таков один из основных принципов любой подпольной организации.
Гад был с Давидом, когда его ранили; по сути дела, он командовал операцией. Такого рода налеты мы называли «легкой работой», но храбрость тупицы-часового все испортила. Это из-за него Давида завтра повесят. Уже раненный в живот, в предсмертных судорогах часовой не только продолжал ползти по земле, но еще и стрелял. Вот что может натворить смелый, упрямый болван!
Была ночь. Армейский грузовик остановился у ворот лагеря парашютистов, к югу от Хедеры. В машине сидели майор и три солдата.
— Мы приехали за оружием, — сказал майор часовому. — Сегодня вечером ожидается нападение террористов.
— Чертовы террористы, — пробормотал часовой сквозь усы, возвращая майору документы.
— Все в порядке, майор, — сказал он, открывая ворота. — Проезжайте.
— Спасибо, — ответил майор, — где склады?
— Прямо и два раза налево.
Машина тронулась, проследовала, как было сказано, и остановилась перед каменным зданием.
— Приехали, — сказал майор.
Они вылезли, сержант отдал майору честь и открыл дверь. Майор ответил на его приветствие и вручил ему приказ за подписью полковника. Подателю сего приказа предписывалось выдать пять автоматов, двадцать винтовок, двадцать пистолетов и необходимые боеприпасы.
— Мы ожидаем нападения террористов, — пояснил майор снисходительно.
— Чертовы террористы, — проворчал сержант.
— Мы спешим, — добавил майор, — нельзя ли побыстрее?
— Конечно, сэр, — ответил сержант, — я понимаю.
Он показал троим солдатам оружие и боеприпасы, и те молча и быстро погрузили их в грузовик. Через несколько минут все было кончено.
— Только я оставлю у себя это предписание, — сказал сержант, когда посетители собрались трогаться.
— Разумеется, сержант, — ответил майор, садясь в грузовик.
Часовой как раз намеревался открыть ворота, когда в караульной будке зазвонил телефон. Извиняясь на ходу, часовой пошел к аппарату. Майор и его люди нетерпеливо ждали.
