Салман Рушди - Стыд
А жены двух ее гостей томятся каждая в своей ссылке, каждая — с дочерью (точнее, с несостоявшимся сыном) на руках. (Об Арджуманд Хараппе речь еще впереди, равно, а то и в большей степени, о бедной, умоповрежденной Суфие Зинобии.) Их отцы по-разному приняли свой жребий. Искандер Хараппа, вкупе с жирным боровом по имени Омар-Хайам Шакиль, предается распутству. А Реза Хайдар подпал под чары некоего верного слуги Аллаха, который разъезжает с ним в армейских лимузинах и нашептывает на ухо нечто секретное, от чего полковник лишь морщится. Кино, сыновья колдуний, шишки на богомольном лбу, пугливые лягушки и тщеславные павлины — все лишь разжигало самолюбие будущих соперников. И вспыхнувшее пламя не унять.
А потому дуэлянтам пора сходиться.
Реза Хайдар, можно сказать, был сражен наповал очаровательной Атыйей Аурангзеб. Он так страстно возжелал Дюймовочку, что заломило шишку на лбу. (Однако уступил сопернику в тот же вечер на приеме у маршала. Старый рогоносец мирно спал в углу на кресле, в стороне от блистательного сборища, держа в сонной, но неколебимой руке бокал, до краев полный виски с содовой, — он не пролил ни капли!)
Вот тогда-то и вспыхнуло соперничество между Хайдаром и Хараппой и продолжалось оно, покуда оба они были живы, а то и долее. Поначалу они сражались за обладание маршальской женой, потом борьба перекинулась и в более высокие сферы. Но обо всем по порядку. Маршальская жена: волнующая, дразнящая плоть — зеленое сари приспущено, как принято у женщин в Восточном Пакистане; звездчатые в алмазах серьги из серебра так и играют в мочках ушей; на безудержно манящие плечи накинута тончайшая шаль, вышитая не иначе как искуснейшими рукодельницами из Ансу: золотой нитью меж арабесок вытканы крошечные фигурки — персонажи «Тысячи и одной ночи». Словно живые скачут золотые всадники по плечам Атыйи, а птички устремляются вниз, вниз по спине маршальской жены… Эх, да такой красотой только и любоваться.
Что и делал Искандер Хараппа, а Реза Хайдар безуспешно пытал— ся пробраться сквозь чащобу молодых щеголей и востроглазых женщин к Дюймовочке. Подле нее уже стоял хмельной и вечно похотливый Хараппа, а красавица улыбалась ему так лучезарно, что капельки пота с разгоряченного страстью чела Хайдара застывали на нафабренных усах. А первый распутник в городе, этот грязный ублюдок, кото— рого стыдится даже двоюродный брат, потчевал богиню красоты пошлыми анекдотами.
Реза Хайдар замер, вытянулся по стойке «смирно», изготовился говорить, дабы под жестким словесным крахмалом ТАКАЛЛУФА сокрыть свою страсть. Но тут Хараппа икнул и воскликнул:
— Вы только посмотрите! Никак наш герой пожаловал, наш горный орел в оперенье стрижа.
Дюймовочка так и расцвела, когда Иски, кривляясь, изобразил оратора, поправил невидимое пенсне и продолжал:
— Как вы, вероятно, знаете, мадам, стриж — пичужка маленькая, толку в ней никакого, зато когда с неба камнем падает — залюбуешься.
В дремучей чаще молодых повес пробежал смешок.
— Рада познакомиться, — прожурчала красавица и одарила Резу взглядом; казалось, Реза вмиг превратился в кучку пепла у ее ног, но тут же услышал свой собственный, убийственно казенный и напыщенный ответ:
— Знакомство с вами для меня честь. Смею заверить вас, что с помощью Аллаха новые земли и новый люд помогут в деле создания нашей великой новой нации!
Красавица закусила губку, сдерживая смех.
— Да пошел ты в задницу! — воскликнул Искандер Хараппа. — Мы повеселиться собрались, а не речи слушать!
Ярость, закипавшая в благовоспитанной полковничьей душе, казалось, вот-вот задушит его; но ничего поделать он не мог: сквернословие и богохульство считались особым изыском, равно и умная ироничность, Способная на корню убить желание и уязвить достоинство.
— Прости, брат, — безнадежно начал Хайдар, — я ведь простой солдат.
Хозяйке, видно, надоело сдерживать смех, она положила руку на плечо Хараппе и сказала:
— Иски, проводи меня в сад. Там тепло, а то кондиционер совсем меня заморозил.
— Что ж, идем туда, где тепло! Идем-идем! — вскричал обходительный Хараппа и сунул в руку Хайдару свой бокал — для сохранности. — Ради тебя, красавица, и в аду готов гореть, если и там тебе моя помощь понадобится. Вот и мой родич — трезвенник Реза, тоже в огонь и в воду готов пойти. — И уже на ходу бросил через плечо:— Только не ради дам, а ради газовых скважин.
А откуда-то сбоку за тем, как Хараппа уходил с вожделенным призом в благоуханный сумеречный сад, следил большой, как гора, весь в жирных складках человек — это наш «герой с обочины», доктор Омар-Хайам Шакиль.
Не думайте очень плохо об Атыйе Аурангзеб. Она сохранила верность Искандеру Хараппе, даже когда он остепенился и не нуждался более в ее ласках. Без единой жалобы или упрека затворилась она в своей несложившейся личной жизни. И жила так вплоть до его смерти. В тот день она подожгла на себе старинную расшитую шаль и длинным кухонным ножом пронзила сердце.
Иски, по-своему, тоже остался верен ей. Как только она стала его любовницей, он перестал спать с женой, отказав ей, таким образом, в детях, а себе — в продолжателе рода (мысль эта, как признался он Омар-Хайаму, даже в чем-то привлекала).
(Здесь придется сделать отступление и пояснить мысль о дочерях — «несостоявшихся сыновьях». Суфия Зинобия действительно родилась «фальшивым чудом», так как отец ее жаждал сына; с Арджу-манд Хараппой обстояло иначе: дело было отнюдь не в родительской, воле. Сама Арджуманд, известная впоследствии под прозвищем Кованые Трусы, жалела, что уродилась женщиной. В тот день, когда в ней пробудилась плоть, она посетовала отцу:
— К чему это женское тело уготовано? Рожать детей, терпеть щипки да сносить стыд…)
А Искандер вернулся из сада и решил загладить вину перед Резой. Тот как раз собирался уходить.
— Дорогой мой, прежде чем вернешься в горы, непременно погости у меня в Мохенджо. Рани очень обрадуется. Бедняжка, как жаль, что она не видит прелестей городской жизни. Да и Биллу с собой обязательно возьми. Наши женушки наговорятся вдоволь, а мы поохотимся. Ну как, договорились?
И ТАКАЛЛУФ принудил Резу Хайдара ответить:
— Спасибо за приглашение. Мы приедем.
Накануне вынесения смертного приговора Искандеру Хараппе разрешили ровно одну минуту поговорить с дочерью по телефону. И последние слова его были горьки, безнадежны, полны тоски по сжавшемуся в комочек прошлому.
— Арджуманд, доченька, самая большая моя ошибка в том, что я не раздавил этого мерзавца Хайдара, когда он стал силу набирать. Эх, не довел я дело до конца…
Даже во времена гульбы и бражничества у Искандера порой кошки на душе скребли из-за покинутой Рани. Тогда он брал с собой пяток дружков, садился с ними в просторную машину, и развеселый пир продолжался на его усадьбе в Мохенджо. Дюймовочки в такие дни и близко не было, зато Рани царствовала безраздельно с утра до вечера.
Решив навестить Мохенджо, Реза Хайдар с Искандером отправились в путь, за ними следовало еще пять машин с огромным запасом виски, второразрядными кинодивами, сынками текстильных магнатов, дипломатами-европейцами, сифонами с содовой и женами. Жену Хайдара, Билькис, Суфию Зинобию и ее няню-айю встретили на частной железнодорожной станции, построенной Мииром Хараппой на магистрали от столицы до города К. И тот день (единственный) не омрачился ничем дурным.
Несколько лет после казни Хараппы Рани и Арджуманд не дозволялось покинуть Мохенджо. Тогда-то, чтобы развеять тягостное молчание, мать принялась рассказывать дочери про знаменитые шали:
— Я начала расшивать их еще до того, как узнала, что у мужа и Миира-Меныпого одна любовница. Но чуяло мое сердце — не она мне соперница.
Арджуманд к тому времени подросла и принимала в штыки всякую хулу на отца. Потому и озлилась:
— Аллах тебе судья, матушка, ты только и знаешь, что поносишь нашего покойного премьер-министра. Если он тебя не любил, значит, не очень-то ты старалась его любовь заслужить.
Рани лишь пожала плечами:
— Премьера Искандера Хараппу, твоего отца, я всегда любила, хотя таких бесстыжих, как он, на свете не сыскать. Подонок из подонков и жулик из жуликов. Видишь ли, доченька, я хорошо помню те времена.
Тогда у Резы Хайдара еще не выросли дьявольские рожки да хвост, а Искандеру еще не примеряли ангельские крылья.
Дурное в присутствии четы Хайдар затеял в Мохенджо толстый, выпивший лишнего господин. Случилось это вечером, на второй день, на той же самой веранде, где некогда Рани Хараппа расшивала золотом шаль, в то время как дружки Миира-Меньшого грабили усадьбу. Последствия того налета видны были и сейчас: пустые картинные рамы с обрывками холста по углам, диваны с разорванной кожаной обивкой, разрозненные столовые приборы, непристойные слова, намалеванные на стенах, проглядывающие сквозь свежую побелку. Разоренная усадьба, собравшиеся гости — все это напоминало пир во время чумы и предвещало новые беды. Потому-то совсем не радостно, а скорее истерично смеялась актриса Зухра, потому-то так поспешно пили мужчины. Рани не покидала своего кресла-качалки и не оставляла вышивания, возложив все хлопоты на старую айю. А та голубила Искандера, ровно трехлетнего малыша или какое божество. А может, он был для нее и тем и другим. Наконец пришла и беда, и принес ее Омар-Хайам Шакиль: ему на роду написано влиять (с обочины) на ход важнейших событий, в то время как их главные действующие лица все вместе влияли на ход его жизни. Весь вечер он пил, чтоб заглушить беспокойство, осмелел на язык и заявил, что госпоже Билькис Хайдар повезло: ведь Искандер увел любовницу из-под носа ее мужа.
