Ищите ворона… (СИ) - Урошевич Влада
Есть что-то удивительно волнующее в осознании того, что ты первый человек, кто входит в эти подземные помещения после стольких столетий забвения. Кто построил все это в пустынной местности, вдали от цивилизации, и зачем? Какие полные таинственного смысла сцены разыгрывались здесь? Какое послание хотят передать эти загадочные образы на стенах? Я не могу ответить на эти вопросы, и стою, замерев, перед внезапно открывшимися мне следами прошлых веков.
Когда я снова вышел на свет дня и увидел механические облики наших орудий, у меня было такое чувство, что из таинственного и волшебного Броселианда я попал в бедный и грубый мир жалкой ничтожности и жестокого вкуса.
10 сентября 1918 г.
Нежность сентября ласкает пейзаж и, несмотря на всю жестокость бушующей вокруг войны, создает впечатление торжественного спокойствия, приносящего отдохновение чувствам. Под солнцем, греющим без прежней силы и усердия, расстилаются бесконечные окрестности; воздух становится все чище, и горизонт проясняется до стеклянной хрупкости. Камень отвечает на прикосновение дружеским теплом, и земля, похоже, дает густым кустам новый прилив жизненной силы.
И все кажется нереальным, когда взгляд, устремленный в эти прозрачные и почти бестелесные пространства, упирается в приметы суровой вещественности войны: окопы, колючую проволоку, укрытия. Человек изуродовал этот, до недавнего времени целинный и нетронутый пейзаж, своими бессмысленными действиями; результатом насильственного вмешательства стало настоящее осквернение.
Письмо из дома; Изабелла пишет мне, что в Бретани конец лета, последние купания, пишет о покое, царящем на песчаных пляжах и скалистых берегах. Маленькой Амалии исполнился год: день рождения праздновали в кругу семьи на террасе с видом на море. Передо мной предстала картина нашего дома, настолько сильно воспринятая всеми органами чувств, что я ощутил почти физическую боль, когда ее стерло понимание того, что дом — в тысячах километров от меня.
Я снова вошел в подземное святилище. Внутри, в углу, я заметил еще одного посетителя: черную саламандру с желтыми пятнами, на вид она кажется опасной, но на самом деле — это невинное и беззащитное существо. Когда я наклонился над ней, она едва пошевелилась; удивительно, насколько она медлительна, как будто полузамороженная; движется с торжественной сонливостью, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Надо сказать солдатам, чтобы они не убивали саламандр; на фасаде нашего дома в Сен-Назере шесть каменных изображений этого маленького животного — можно сказать, что это знаки защитника семьи. Почему именно саламандра? Связь с алхимией? В детстве я слышал темные истории о моей прапрабабушке Амалии, которая в Париже увлекалась оккультизмом и которая, похоже, в конце концов стала его жертвой. Отсюда, наверное, и этот символ в семейной традиции. Когда я был ребенком, дед рассказывал мне о поверии, что саламандра может не только выйти невредимой из огня, но даже получить от него новую силу.
Я долго смотрел на фрески в подземном храме Митры: мне казалось, что я начинаю понимать их — не разумом, а каким-то неопределимым сознанием, находящимся в глубинах бытия. Их значение как будто проникает в меня неведомыми путями, и я внезапно начинаю понимать их невыразимый, но важный смысл.
11 сентября 1918 г.
У меня создалось впечатление, что враг нервничает — его батареи открывают огонь в необычное время, отступая от уже привычного порядка перестрелки; как будто и он чувствует, что что-то готовится.
Боеприпасы все еще поступают в большом количестве. Солдаты смеются, говорят о будущем «праздничном фейерверке». Очевидно, что они хотят перемен; им не улыбается перспектива провести еще одну зиму в этих суровых горах.
У меня почти нет времени, чтобы посидеть в подземном святилище. Тем не менее, иногда мне удается выкроить несколько минут, чтобы провести их в этом торжественном полумраке, отдалившись от всего, что находится снаружи. В эти моменты я чувствую себя совершенно вне времени, погруженным в какую-то плотную всевременность, которая переполняет не только мое сознание, но и мое физическое существо. Как будто я проникаю в суть тайны, крайне важной для моей жизни — как прошлой, так и будущей. Почему именно мне была дана возможность открыть это невероятное место — и причем в то время, когда я никому не могу о нем рассказать и когда я сам не знаю, что меня ждет. Уже завтра, может быть, меня не будет в живых, а может, исчезнет и это подземелье со своей загадкой; достаточно взрыва одного лишь снаряда, направленного не в ту (?) сторону. От чего мы зависим? Какое пересечение нитей, идущих сквозь время и пространство, решает нашу судьбу и какие законы определяют это пересечение?
В какой-то точке этих пространственно-временных пересечений я оказался на пороге тайны — я не могу не видеть в этом стечении обстоятельств некоего послания, адресованного именно мне. Теперь мне жаль, что я не настолько хорошо знаю историю религий, чтобы понять то, что содержится в этом послании.
Подумываю о том, чтобы открыть вход, который, вероятно, ведет в подпол комнаты. Возможно, там и находится ключ, который ждет меня и предназначен только мне. Но я не делаю этого из своего рода гордости и упрямства: капитан Деклозо снова приходил ко мне с лукавой улыбкой, говоря, что было бы неплохо взять кое-что себе — если там есть что брать — из-под плиты святилища. Я сказал ему, что мы не грабители, а солдаты.
12 сентября 1918 г.
Македония — страна, в которой есть что-то древнее, что превосходит все наши возможности подсчета времени. Природа и история смешиваются. Круглые пятна лишайников на скалах похожи на печати каких-нибудь старинных грамот, а тень от сухих папоротников на камне на мгновение обманывает глаз, притворяясь рядом неизвестных букв, выгравированных здесь еще до потопа. Время — какое-то необычайно далекое, невидимое и неисчислимое время — отпечаталось на всем; даже маленькие деревенские церковки, которые, судя по неумело написанным фрескам, построены в прошлом веке, в своем облике и в своем духе содержат что-то из самого начала христианства. Каждая стена любого деревенского здания, полуразрушенная и поросшая бурьяном, — как будто руины дворцов иллирийских или фракийских царей, которые когда-то правили в этих пределах. Окопавшись на каменистом плато вместе со всеми нашими уродливыми орудиями новейших времен, я чувствую себя крайне уязвимым — менее прочным, чем даже паутина на кустах, которую я вижу утром, усеянную крошечными каплями росы, и которая затем, при первом прикосновении человека или животного, исчезает. Тревожа эти холмы взрывчаткой или лопатой, человек совершает акт осквернения — нарушает порядок, создававшийся на протяжении тысячелетий, конечную цель которого нам не дано понять. Как сказано у Рембо:
«… глядя на мирозданье,
Нам бесконечности не довелось постичь»[2]
Ошибка принадлежащего к западной цивилизации человека состоит в том, что он хочет охватить разумом все, вернее, в том, что он страдает от заблуждения, что все можно объяснить. Эта земля со своей серой нищетой на поверхности и своими тайнами, скрытыми в глубине, показывает, насколько наше понимание зависит от привычки легко делать выводы: про нее говорят, что она примитивна, отстала и бедна — а в ней скрываются многовековая мудрость и благородство, которые делают нелепыми наши усилия объяснить все с помощью логики и экономической целесообразности.
По усилившейся на фронте активности видно, что наступает долгожданный момент больших перемен. У меня почти нет времени посидеть в подземелье древнего храма. В эти моменты все исчезает: нет войны, нет внешнего хаоса и безобразия, нет повседневных забот и обязанностей — есть только странный мир, что обволакивает мои чувства и наполняет меня неким бестелесным блаженством, которое уничтожает материальность вещей и привносит равновесие и спокойствие во все крайности.
