Елена Колина - Наука о небесных кренделях

Тата и Игорь Юрьевич смотрели на меня с упреком, как будто я хочу запихнуть Муру в угол. Но у Мурки есть квартира! Досталась от моей двоюродной тети, прекрасная однокомнатная на Литейном, в третьем дворе, шестой этаж без лифта, окна в стену, ванна на кухне, от нас десять минут пешком.

– Квартиры в Толстовском доме стоят около миллиона. Я имею в виду миллион долларов, а не евро. Я могу себе позволить купить детям квартиру за миллион долларов. За миллион евро, конечно, тоже… – дружески улыбнулся Игорь Юрьевич.

Все молчали. Миллион долларов как будто повис в воздухе, распространяя вокруг себя неловкость. «Богатые – это другие люди», говорил Фицджеральд. Когда человек рядом с вами так просто произносит «миллион долларов», на мгновение может показаться, что этот человек чем-то отличается от вас в лучшую сторону. Мне было настолько не по себе, что срочно понадобилось выйти в туалет – посмотреть рейтинги.

…– Кстати, никто не знает, почему не переиздают Гарина-Михайловского? – сказала Ирка. – Кстати, у меня еще нет твоей новой книги.

На первый взгляд ни то, ни другое не было кстати, но лишь на первый взгляд. Хомяк постарался деликатно намекнуть, что мы в своей компании обычно разговариваем о различных видах искусства, а не о миллионах долларов.

Игорь Юрьевич удивился, что я писательница, а он никогда о такой писательнице не слышал. Это было неприятно.

А Тата сказала: «Это вы?! Ваши книги лежат у меня на тумбочке в Вене, в Лондоне, в Ницце! Вы моя любимая писательница! И всех моих подруг! Странно, что я вас сразу не узнала!»

Все еще не могу привыкнуть к тому, что я чья-то любимая писательница, рр-р-рр! Но в том, что она меня не узнала, нет ничего странного: на всех обложках моя фотография со школьного выпускного бала, я там с другой прической.

Вот тут, когда интонация вечера наконец-то изменилась – Наши Новые Родственники стали такими же теплыми и любящими, как мои прекрасные друзья, – и произошел скандал.

Конечно, у меня есть психологическое объяснение этого скандала, – приведу его ниже, но прежде всего хочу сказать: со стороны Хомяка неуместно выплескивать долго копившуюся в душе обиду на близкого друга непосредственно на приеме его Новых Родственников.

…– Я давно хочу тебе сказать – ты совсем сошла с ума от своей славы! – Ирка заговорила низким сдавленным голосом, каким люди говорят в состоянии глубокой обиды. – Вот скажи всем, куда ты все время бегаешь? В туалет?… Нет! Ты бегаешь смотреть рейтинги! А почему тебя так радуют рейтинги? Если твой рейтинг выше Толстого, значит, ты лучше Толстого?… Скажи при всех, ты считаешь себя лучше Толстого? Лучше Гарина-Михайловского?

– Ирка… – ошеломленно прошептала я. Я растерялась, я всегда теряюсь, когда на меня наскакивают с разбега. Тем более за столом чужие люди, Наши Новые Родственники, и нужно сохранять лицо, свое и Хомяка.

– Вот и дружи теперь с Татой, раз она твоя поклонница! Я знаю тебя как облупленную – теперь ты будешь дружить с Татой и Игорем Юрьевичем, потому что тебе нужны новые люди, чтобы их очаровывать!..А со мной можно как угодно?! Ты считаешь, что ты меня уже очаровала! И теперь со мной можно поступать как придется?! Ты вообще видишь людей рядом с собой?! Для тебя дружба что-нибудь значит?! Или только твоя слава?! – Ирка уже почти кричала, у нее тряслись губы.

– Ирка, что я сделала, Ирка?

– ТЫ МНЕ НЕ ПОЗВОНИЛА.

Вчера мы разговаривали пять раз, из них два раза у меня дома, один раз у нее и два раза по телефону.

Но вот что я поняла из ее нервных выкриков.

Вчера вечером кто-то сказал Ирке, что у меня плохое настроение и дурные предчувствия: Андрей опоздает на прием, а Мура никогда не будет работать. Что эти люди (Андрей и Мура) нанесли мне глубокую эмоциональную травму, не пожелав прочитать мою новую книжку, как, впрочем, все предыдущие. Что я больше не могу жить в невыносимой обстановке равнодушия. Что в этом мире у меня нет никого, кроме Льва Евгеньича и Ирки. Лев Евгеньич стареет, и скоро в этом мире у меня не останется никого, кроме Ирки. Ирка уверяет, что все это ей сказала я около десяти вечера.

Ирка уверяет, что я говорила трагическим голосом и весь мой вид (по телефону) взывал о помощи. Ирка думала, что мне нужна ее поддержка, и хотела мне ее оказать. Звонила мне – по телефону, в дверь, – но я не открыла.

– А ты преспокойно спала и утром НЕ ПОЗВОНИЛА. Я из-за тебя переживаю, а ты?! Ты хотя бы спросила меня, как я жила все эти дни, например, сегодня утром? Ты знаешь, что у меня недостача? Во вчерашней выручке не хватает трех тысяч! Куда они делись, а?! Тебе вообще интересна моя жизнь?! Я вот из-за тебя всю ночь не спала, представляла тебя в будущем: Андрей на работе, Мура замужем, Лев Евгеньич совсем старый…

Мне было невыносимо стыдно. Мои тайные страхи оказались выложены перед Нашими Новыми Родственниками, как на выставке, они могли их рассматривать, перебирать, жалеть меня…

– Мурочка обязательно прочитает ваши произведения, и муж тоже найдет время, – вмешался Игорь Юрьевич, – а Льва Евгеньича можно будет положить в хорошую клинику, есть специальные клиники для пожилых, дорого, конечно, но зато они там играют в шахматы, в домино, даже романы заводят… И с недостачей в принципе можно помочь.

– Пусть сначала покажет бухгалтерию, – деловито сказала Тата.

– Но какая недостача у актрисы? – удивился Игорь Юрьевич. Мягкий нежный человек, и бизнес у него мягкий, нежный – белье, а Тата жесткая, у нее катера и яхты.

– Антреприза, сама играю, сама собираю деньги, мне как творческому человеку трудно обращаться с деньгами, – отмахнулась Ирка, вскочила из-за стола и, вытащив с полки мою новую книжку, бросилась в наступление: – Есть еще кое-что! И я тебе сегодня все скажу! Как ты могла поступить так некрасиво, так бестактно? Объясни сейчас при всех, как ты могла назвать персонажа моим именем?!..Да, я сказала «можешь назвать своего персонажа Ирка-хомяк, это мой вклад в литературу». А теперь передумала. Из-за тебя я навсегда останусь в литературе хомяком! Кроме того, это неделикатно по отношению к Илье: Илья – публичный человек, а его жена – хомяк. Люди подумают, что мне тоже вводили ботокс в носогубные складки! Получается, ты открыла мои секреты! Стольким людям!..А кстати, скольким людям?? Ну-ка, посмотрим, какой тираж… о боже!..

Илья примирительно сказал:

– Персонаж – это семиотический объект, обладающий определенным набором свойств и культурными кодами. «Хомяк» в качестве культурного кода передает содержащиеся в нем свойства: неприхотливость, дружелюбие, способность обходиться незначительным количеством пищи.

Ирка благодарно кивнула – да, точно.

Если честно, правда не совсем на моей стороне.

Ирка сказала: «Я требую полного соблюдения частичного инкогнито» – разрешила назвать персонажа в ее честь, но без интимных деталей. Еще Аристотель говорил, что произведение – это живое существо, живет по своим правилам, оторвавшись от автора, иными словами, носогубные складки написались сами. Но Ирке нет дела до литературы, она просто хотела дарить знакомым книжку со словами «я здесь фигурирую»…Известен случай, когда один политический деятель собрался писать автобиографическую книгу, но его друзья не хотели фигурировать в книге и собрали деньги, чтобы он не писал книгу, и отдали ему вместо гонорара. Если бы Ирка отдала мне дневную выручку, я бы согласилась не писать?… Думаю… нет. Тем не менее упомянуть носогубные складки было не совсем порядочно.

Я зажмурилась и начала повторять про себя спасительные слова «фиеста, фиеста…». Я не имела в виду, что мне пора на полуденный отдых, и не сравнивала себя с Хемингуэем, просто успокаивала себя историей романа «Фиеста». Хемингуэй описал в романе друзей и любовницу и почти дословно воспроизвел их разговоры. Его друзья были уязвлены и чувствовали себя оскорбленными перед столькими людьми!..Перед сколькими людьми? Какой тираж был у Хемингуэя? А если учесть все переиздания? Аудиокниги? Переводы? «Фиеста» – один из самых переводимых американских романов. Это было не совсем порядочно.

– По статистике, каждую книгу читают три человека, умножим тираж на три… книжка продается хорошо, значит, будут переиздания, их тоже нужно умножить на три… Нужно было колоть не ботокс, а гиалуроновую кислоту, – бормотала Ирка.

Умберто Эко писал, что читатель использует текст «как проводник для собственных чувств, зародившихся вне текста или текстом случайно навеянных». Моя книжка пробудила в Ирке подсознательное чувство вины за то, что не сразу освоилась в мире косметологии.

– Ирка, прости меня, я была неправа, – сказала я.

Но это были не вполне искренние извинения, – а если бы друзья Хемингуэя посмотрели на это с другой стороны? Осознали, что теперь произнесенные ими слова не исчезнут, не растворятся в вечности, их страсти, ошибки, падения будут жить вечно, приблизительно вечно? У них бы голова закружилась при этой мысли!.. Вот и Ирка-хомяк, – кто вспомнит, что она вводила ботокс в носогубные складки? Никто. А благодаря моей книжке совершенно иная ситуация.