Алексей Колышевский - Секта-2
Игорь ничего не ответил. Он просто смотрел на океан и улыбался. Он знал, что всему на свете рано или поздно придет конец, и величайшее, громадное счастье человеческое в том, чтобы найти в себе силы и начать жизнь заново, не оглядываясь на прошлое, лишь потому, что прошлое прошло.
* * *Потекли дни, полные сладостного безделья. Неделя сменяла другую, месяц уступал свое место собрату, а в доме на берегу океана все шло своим, мерным и одинаковым чередом. Игорь вставал чуть свет, бегал вдоль берега, затем будил Пэм, они вместе завтракали, сидя на веранде и посматривая на белые макушки волн. Потом начинался прилив, и тут уже Пэм брала в свои руки все, что происходило в последующие два-три часа. Они с воплями носились по волнам на досках, и Игорь, у которого поначалу никак не получалось оседлать даже самую скромную волну, научился в итоге довольно сносно кататься, выполняя излюбленные всеми серферами «трубу», «хит зе лип» и прочие акробатические трюки. Серфинг был главнейшим событием всего дня, остаток которого Игорь и Пэм проводили в обсуждении катания, вспоминали предыдущие волны и мечтали о настоящем, серьезном шторме, когда валы прибоя будут размером с дом и можно будет проскакивать в «трубу» от залома волны длиной в сотню метров.
– Я только раз в жизни видела такое, – взахлеб рассказывала Пэм свою излюбленную историю, – еще когда была десятилетней девчонкой и соседняя семья брала меня с собой на океан в Оушен-Сити или на Рахобов-Бич. Однажды случился шторм баллов в двадцать, и я отлично помню, что это было за величественное зрелище. Все разбежались, попрятались кто куда, все, кроме двух придурков, белых, храбрее которых я еще не видела. Им наплевать было на шторм, на то, что их могло унести в море, переломать волнами, они седлали самые высокие волны одну за одной и летели на них с ужасной скоростью. До сих пор думаю, как это они не задохнулись от такого количества адреналина, ведь кататься на доске по таким волнам – это то же самое, что раскрывать парашют у самой земли, предварительно выпрыгнув из самолета с высоты десяти километров. С тех пор как я научилась и тому и другому, мне все не удавалось поймать волну той же высоты, что ловили те отмороженные белые, и я знаю, что просто обязана сделать это. Если такое под силу белому, то мне под силу тем более. Видишь, как выгодно быть полукровкой? Когда мне нужно принять ту или иную сторону, я делаю это не раздумывая и ничуть потом не корю себя за правильность выбора. Помнишь, Эгер, я говорила тебе, что даже это место способно вызвать отвращение? Так вот, я все еще не чувствую ничего подобного, я жду своего шторма в двадцать баллов и дождусь его здесь, вместе с тобой. Хочу, чтобы ты видел меня в момент моего абсолютного триумфа. Я тогда буду даже круче, чем Кевин Костнер в фильме «Водный мир», мне так кажется. Да.
* * *Как-то в один из этих похожих дней новой эпохи они, пресыщенные океаном, просоленные им насквозь, решили обследовать островок, чтобы найти хоть кого-то похожего на себя, то есть двуногого, носящего одежду, употребляющего гель для душа и виски, – словом, человека. Действительно, ближайшая деревня находилась километрах в сорока, в глубине острова, имела в высшей степени туземное название, которое с первого раза выговорить нипочем не удавалось, и была для Лемешева и Пэм тайной за семью замками – они никоим образом не были с ней связаны, ведь все необходимое подвозил им катер с соседнего острова. Игорь решил подготовиться к этой небольшой экспедиции весьма тщательно и помимо запаса провизии прихватил с собой револьвер, а Пэм повязала голову глухим платком, опасаясь каких-нибудь ядовитых клещей – по ее убеждению, они вполне могли водиться в лесах, через которые им предстояло идти. Путешественники выступили в поход после завтрака и были готовы к приключениям, достойным Робинзона, но все оказалось несколько прозаичней: совсем неподалеку от дома они наткнулись на сносную грунтовую дорогу и некоторое время шли по ней, пока их не подобрал какой-то попутный грузовик, перевозивший из одной деревни в другую множество галдящих дурными голосами кур. В кабине нашлось достаточно места, а отзывчивый шофер, черный, как гуталин, парень в застиранной клетчатой рубахе и белой панаме, не дал им скучать. Он довольно сносно говорил по-английски и всю дорогу развлекал своих попутчиков разными историями из жизни аборигенов – обитателей как Лиапари, так и всех прочих островов, поскольку водная стихия преградой для сплетен никогда не считалась.
– А здорово вас потрепало большой волной? – поинтересовалась Пэм, скорее из вежливости, чем и впрямь интересуясь.
– Нет. – Парень заливисто расхохотался, но тут же оборвал сам себя. Он вообще был какой-то странный: начинал было смеяться, громко, истово, а затем внезапно переходил на спокойный тон или вообще замолкал. Движения его были резкими и больше напоминали движения какого-то механизма, настолько в них отсутствовала хоть малейшая пластика. – Та волна вышла отсюда, ударила в чужой берег, перебила много белых и опять вернулась, чтобы великий колдун запер ее в свой ящик великих бед. Ничего страшного, погибло всего несколько белых, которые жили в своих виллах на берегу. С тех пор они сюда носа не кажут, вы первые.
– Вообще-то я тоже белый, – начиная раздражаться, вставил Игорь. – Есть грань, за которой шутка перестает таковой являться. Что это за расовая ненависть у отдельно взятого перевозчика кур?
– Простите, масса. – Черный шофер с вежливым почтением, без тени фамильярности снял с головы свою панамку. – К вам это не относится, ведь мы знаем, кто вы такой. Именно поэтому вам здесь ничто не может угрожать. Великий колдун будет рад, он наградит меня за то, что я привез вас обоих к нему. Ваше пребывание здесь – большая честь для всех жителей Лиапари.
Игорь подмигнул Пэм, но скорее чтобы скрыть собственную растерянность, чем пытаясь выглядеть самоуверенным:
– Видала? Они знают, кто я такой. Но я-то ведь не знаю, кто они такие. Я ничего не чувствую, нет в этом парне злого духа, в нем вообще, кажется, ничего нет. Он словно робот.
– Он и есть робот, Эгер. Вернее, зомби. Мы в краю вуду. – Пэм блаженно потянулась и, прищурившись от яркого солнца, опустила на нос солнечные очки, до этого игравшие роль обруча для волос. – Вуду – мой дом родной. Когда приедем, ничему не удивляйся.
– Нет-нет, милая моя, сомнителен мне этот паренек. Вызывает подозрения. Ты не против, если я его проверю?
Она кивнула. Разговор их шел по-русски, предполагалось, что перевозчик кур с Соломоновых островов уж никак не мог знать язык страны, находившейся отсюда за многие тысячи километров. Да и откуда у простого водилы талант полиглота? Однако по смятенному взгляду Пэм Игорь понял: все и впрямь совсем непросто с этим парнем. Тот заметно напрягся, буквально вцепился в руль, физиономия его дышала сосредоточенной готовностью отразить любую попытку насилия. Игорь перешел на их с Пэм внутренний язык, коря себя за то, что до сих пор не пользовался этим проверенным способом общения, излишне доверясь национальному «авось».
«Мне кажется, он все прекрасно понимает».
«Мне тоже так кажется, Эгер».
«Кто он в таком случае, как ты считаешь? В моем учреждении таких фруктов не растет, знаю точно. Хотя черт их знает, чего они там выдумали! Но все же в такую возможность я верю меньше всего».
«Он скорее всего из моего учреждения. – Игорь увидел, как Пэм нервно сглотнула. – Если так, то я сильно сомневаюсь, что он привезет нас туда, куда нам надо. Сделай с ним немедленно что-нибудь, мне страшно просить его остановить машину. Страшно, что он не станет останавливаться».
– Слушай-ка, друг, – обратился Игорь к парню. – А тебе не кажется, что на спущенном баллоне мы, во-первых, далеко не проедем, а во-вторых, вообще можем слететь с дороги? Ты же еле справляешься с управлением, вон как машина виляет. Может, стоит выйти да заменить колесо? И я бы помог, я не белоручка.
Парень вытаращился на него с явным непониманием. Какое колесо? Да все у него в порядке с этими самыми колесами, он ничего такого не чувствует!
– Ну как же? Ты ради интереса выгляни наружу, у тебя левый баллон уже в лохмотья, поди, разлетелся, – продолжал спокойно настаивать Игорь.
Парень фыркнул, сделавшись на мгновение похожим на чихнувшего ротвейлера, и, не сбавляя скорость, выглянул в окно. Увидев, что колесо в полном порядке, он было открыл пошире рот, чтобы по своему обыкновению расхохотаться, но внезапно поперхнулся чем-то и сильно закашлялся. Какая-то муха из тех, что водятся в этих широтах в исключительном разнообразии, ничтожная, пустяковая муха размером, правда, поболее шмеля, направлявшаяся куда-то по своим делам со скоростью курьерского поезда, не разбирая дороги, влетела в распахнутый рот шофера, проникла в дыхательное горло и полностью закупорила трахею, сжавшуюся от сильнейшего спазма. Парень принялся мычать, пытался откашляться, бил себя кулаками в грудь. Он задыхался, и белки его больших, навыкате глаз вмиг покрылись кровавой сосудистой сеткой. Руль он бросил, ноги уже конвульсивно задергались, и правая ударила по акселератору. Игорь, заорав «полундра», быстро схватил руль и направил машину под откос, оказавшийся, к счастью, весьма пологим. Выбирать ему не пришлось – справа был довольно глубокий каменистый овраг с почти отвесными стенками. Промчавшись метров полтораста, машина опрокинулась, сопровождаемая многоголосным куриным кудахтаньем и воплями Пэм. Она, вцепившись в какую-то железку, пыталась удержаться и не навалиться на Игоря, которому пришлось и вовсе несладко: он сильно ударился головой о ветровое стекло и сквернословил на чем свет стоит. Из машины нужно было как можно быстрее выбираться – агрегат этот был древнее древнего и запросто мог загореться, взорваться, одним словом, доставить своим пассажирам, возможно, самую большую в жизни всякого человека, поистине смертельную неприятность.
