Наталья Нестерова - Целую ручки

Девичьи грезы

Света помнила запах отца — одеколонно-табачный с ноткой чего-то не поддающегося описанию и очень мужского. Света бережно хранила воспоминание о чувстве веселого блаженного ликования, которое она испытывала рядом с папой. С папой было хорошо, надежно, и ощущение, которому она не знала названия — ощущение безопасности, — навсегда исчезло после ухода папы.

Света забыла, как выглядел ее отец, как разговаривал, как жестикулировал. Только одна сцена врезалась в ее детскую память, но лучше бы стерлась.

Свете исполнилось пять лет, когда мама поймала папу на измене. Мама была очень гордая и выгнала папу. Он умолял простить, говорил, что это случайная, глупая связь. Та самая жуткая сцена: папа на коленях, плачет, бьет головой об пол. Света никогда не видела папу плачущим и разрыдалась в голос.

— Убирайся вон! — театрально показала на дверь мама. — Ты пугаешь ребенка!

Все женщины в душе артистки, только жизнь — не спектакль, в котором завтра можно сыграть по-другому. Папа ушел, потом уехал в другой город. От него остались только алименты. Мама не хотела, чтобы Света виделась с отцом, он смирился и предпочел забыть первый брак. Мамина гордость сослужила отличную службу второй жене папы, которой он наверняка свято хранил верность. Но им самим, Свете и маме, от этой гордости не было радости. Мама больше не вышла замуж и даже романа не завела. Она культивировала убеждение, что все мужчины — биологические машины, запрограммированные на секс, нравственные уроды, бесчувственные к чужой боли. Из лучших побуждений мама внушала эту установку Свете, чтобы дочери не пришлось испытать то, что выпало ей самой. Мама работала в школе и умела вдалбливать ученикам нужные знания, повторяя их бессчетное количество раз.

Света училась в восьмом классе, когда при очередном разговоре о мужской подлости не выдержала и сорвалась:

— Чего ты добиваешься, мама? Чтобы я не смотрела на парней и заводила отношения с женщинами? Была лесбиянкой?

— Нет! — в ужасе воскликнула мама.

— Чтобы я ушла в монастырь? Осталась старой девой?

— Не говори глупостей!

— А какие еще варианты? Быть, как ты, матерью-одиночкой? Извини, но счастливой тебя не назовешь.

Мама жутко обиделась. Она хотела дочери добра. Если человек хочет как лучше, ему трудно доказать, что он не прав. У Светы не получилось. Мама не разговаривала с дочерью несколько дней. Свете пришлось долго извиняться за грубость.

С пяти лет Свету не отпускала тоска о папе. В раннем детстве желание иметь папу было острым и безотчетным, будто зуд в незаживающей ранке. Света постоянно спрашивала: «Когда придет папа?» «Никогда! — отвечала мама. — Забудь о нем!» Но как может ребенок забыть о прекрасном? Это все равно что советовать малышке забыть о мороженом, конфетах, игрушках, навсегда выкинуть из головы самое вкусное и замечательное. Мучение усугублялось тем, что у других детей были папы. Они подбрасывали своих детей вверх, катали в колясках и на велосипедах, просто вели за руку по улице. Маленькой Свете хотелось этого малого — чтобы папа взял ее за руку и повел по улице.

Однажды во время какого-то праздника они были с мамой в гостях, и один дяденька играл со Светой: качал на коленках, делал «козу», щекотал. Света задохнулась от счастья. Она не отходила от этого дяденьки, а в конце вечера бросилась ему на шею:

— Пожалуйста! Будь моим папой!

Мама вспыхнула, остальные гости рассмеялись, тронутые детской непосредственностью. Дома мама кричала на Свету, запрещала позориться самой и позорить ее, маму. Света плакала, не понимая, почему быть счастливой стыдно.

Она ждала папу и в пять лет, и в семь, и в десять, и в шестнадцать. Это ожидание не кончалось, только видоизменялось. Ожидание-надежда, ожидание-тоска, ожидание-ненависть, и снова тоска, ненависть, надежда. Появись папа в периоде ненависти, Света, конечно, сказала бы ему все, что о нем думает, прокляла бы его. Она мысленно выстраивала свою речь именно в таких высоких выражениях: «Я тебя навсегда проклинаю! Ты мне больше не отец!» Но проходило время, ненависть угасала, подкатывала тоска, потом проклевывалась слабая надежда. Со Светой не произошло того, что обычно случается с оставленными отцами детьми: через страдания, переболев, они навсегда вычеркивают отца из своей жизни, и факт его существования ничего, кроме раздражения, не вызывает. Света болела, но иммунитета не выработалось. У нее были периоды, обычно наступавшие после ссор с мамой, когда Света планировала побег к папе. Она копила деньги, экономя на школьных завтраках, и в красках представляла себе встречу с отцом, искала на карте город, откуда приходили алименты, и смотрела расписание поездов. Осуществиться планам не позволила природная робость Светы: она боялась дороги и боялась расстроить маму.

Мечты о папе мешали ее нормальным отношениям с мамой. Света понимала, что не любит маму как следует, и внутренне казнилась. Но ведь из-за мамы она и стала безотцовщиной. Они, мать и дочь, были очень разными. Мама всегда в панцире — строгая, выдержанная, контролирующая каждый свой шаг, выдавить у нее слезинку могло только большое горе, вроде смерти бабушки. У Светы слезы были близко, она плакала по любому поводу, была пуглива, трепетна, подвержена надуманным страхам и чужому влиянию — словом, никакой брони. Мама методично и упорно хотела эту броню выстроить. С равным успехом можно пытаться затолкать облако в кастрюлю.

Свои мечты о папе Света держала в глубокой тайне. Внешне Света мало отличалась от сверстниц, и, глядя на эту хохотушку, нельзя было заподозрить, какие страсти кипят у нее внутри. В отличие от подружек, Света никогда не влюблялась в эстрадных певцов или в киноартистов с амплуа роковых красавцев. Ее кумирами были состарившиеся народные артисты, годившиеся Свете в отцы или в дедушки. Справедливости ради надо сказать, что все они были великими артистами. Вячеслав Тихонов, Олег Янковский вызывали у Светы ощущение гармонии мира: если существуют такие замечательные, благородные, щедрые люди, то жизнь прекрасна. Эти люди берут на себя ответственность за все, что происходит на земле: сражаются на войне, строят заводы, ловят преступников. Они красиво и благородно относятся к женщинам, их чувства всегда высоки и без тени пошлости. Даже Евгений Леонов, который обладал не мужественной, а скорее смешной внешностью, числился в Светиных фаворитах. Он был круглый, теплый, добрый, нелепый и одновременно смелый и стойкий — настоящий.

В десятом классе Света влюбилась не в экранного персонажа, а в реального, в директора школы Леонида Иосифовича. Света знала его с первого класса, но только в семнадцать лет рассмотрела в нем черты своего кумира. Она прекрасно понимала, что ее любовь смешна и нелепа. Когда девочки сохли по молодым учителям, это было нормально, но у Леонида Иосифовича внуку пять лет. Однако сердцу не прикажешь. Света караулила директора в нише возле его кабинета, где можно было незаметно притаиться. Тайно провожала его до дома, по выходным пряталась за детской площадкой, где он гулял с внуком. Жена Леонида Иосифовича была полной, одышливой, с распухшими ногами, передвигалась раскачиваясь, как утка. Зачем ему эта толстуха, когда есть прекрасная юная Света? Как он, если признаться, отнесется к любви ученицы? Вопросы терзали Свету и еще более — чувства, желания естественные в ее возрасте. Хотелось кому-нибудь открыться, но делать этого было нельзя. Подруги засмеют, начнутся сплетни. Она стала вести дневник, доверила бумаге сокровенные мечты. Света не конспектировала слежку за Леонидом Иосифовичем, она выплескивала нерастраченную страсть, свои фантазии — как будто они целуются, гуляют, снова целуются и даже больше. В описаниях ей помогали переводные женские романы, которые Света глотала пачками. Там героини через десять — пятнадцать страниц оказывались в объятиях возлюбленного и переживали одурманивающее возбуждение, переходящее в экстаз. Света тоже переживала это в придуманных сценах любви с Леонидом Иосифовичем.

Страшней, ужасней и отвратительней скандала, который случился, когда мама обнаружила дневник, нельзя представить. Второй раз подобное Света не перенесла бы. Она и так чудом осталась в живых.

Анна Юрьевна работала в той же школе, где училась Света. В тот день у мамы был выходной. Она делала уборку и обнаружила тайник дочери, которая прятала заветную тетрадку в голенищах старых зимних сапог в подкроватном ящике. Прочитав дневник, мама испытала шок, но долго пребывать в бездействии она не умела. Первым порывом было броситься в милицию. Маму остановило только то, что имя дочери станут склонять направо и налево. Она побежала в школу.

— Вы подлец! Насильник! Вас будут судить! — влетела мама в директорский кабинет.

— Что? — поднялся из-за стола Леонид Иосифович. — Анна Юрьевна, что вы себе позволяете?!